– И что?..
– Ничего. Когда я ее связывал, сказал, что как раз рожден в браке. Не то что ее папочка.
– О-о-о! Ты ее связывал и читал мораль?
– А зачем она обзывает меня ублюдком?
– Да она всех так обзывает!
– Всех она может обзывать как угодно, а я – законнорожденный, – нервно заявил Макар. – Я должен был что-то говорить. Она кричала: «Гамлет, я тоже тебя хочу!», и еще о правах человека, и еще просила ударить.
– Ты – дурак, – заметила я, обнаружив в его лице детское отчаяние. – Ты маленький глупый дурак.
– Она меня с шестнадцати лет достает. Теперь я даже ощущаю что-то вроде облегчения.
– А Гамлета тошнит! – забежала в кухню Нара. – И Отелло тошнит!
– У них пицца внутри разморозилась и обратно лезет! – дополнил картину происходящего ворвавшийся за нею Ося.
Остаток дня я провела у плиты.
– Завтра я уезжаю, – объявил появившийся к вечеру в кухне Макар.
– Это невозможно, – покачала я головой, – я не могу остаться здесь с двумя детьми и двумя собаками! Кто нас будет охранять?
– Привыкла к охране, да? Гамлета я верну леснику, это его собака. Мне оставаться больше нельзя. Время вышло. Я сижу здесь уже три дня.
– Я приготовила пирожки. С яблоками… – закончила я совсем тихо.
– Из ничего? – Макар попытался так выразить похвалу, но не смог скрыть некоторого сомнения в голосе.
– Все есть. Мука, сахар, сухое молоко, сухие дрожжи. Яблоки в саду падают на землю.
– Я не могу с тобой оставаться наедине.
– А мы…
– Ты же сама!.. – перебил он громко. – Ты сама отказалась снять с меня сапоги!
– Пошел к черту со своими сапогами! – обозлилась я. – Не собираюсь я снимать всякие там грязные сапоги!
– Они совершенно чистые. Я их полчаса мыл в ручье, когда увидел, что вы приехали.
– Подумать только! Он полчаса мыл сапоги в ручье! И зачем тебе это было надо? – ехидно поинтересовалась я.
– Чтобы выйти из леса с ружьем и стреляными зайцами, подойти к вашей кодле, сесть на ближайший пенек и потребовать, чтобы ты сняла с меня сапоги! – Макар стукнул кулаком по столу, потер руку и спросил более миролюбиво: – Поняла теперь, зачем?
– Я не хочу с тобой разговаривать на тему сапог, – заявляю категорично и отворачиваюсь.
– Я не собирался с тобой разговаривать. Я пришел сказать, что сегодня, когда дети уснут, мы с тобой… Короче, я хотел тебя попросить прогуляться со мной. Завтра утром мне уезжать.
– Прогуляться? И куда, интересно? Чего это ты глаза прячешь?
– Чего я глаза прячу? – зашептал он, наклонившись ко мне, сидящей за столом. – Ты еще не поняла? Ты!.. Ты береги от меня глаза. Держи их опущенными!
– Не кричи. – Я стараюсь скрыть обиду, но взгляд все равно получился укоризненным, и его зрачки сразу виновато заметались по разным предметам. – Я всего лишь спросила, куда мы пойдем ночью.
– Мы пойдем с тобой на кладбище! – опять стукнул Макар по столешнице и добавил уже менее уверенно: – Куда здесь все гуляют по ночам, разве не знаешь?..
– Ну уж нет! Хватит с меня! Я не пойду!
– Пойдешь!
– Я не пойду! Я не буду ничего раскапывать, как бы ты ни просил!
– Мы пойдем на могилу матери. Она хочет, чтобы мы пришли вдвоем.
– Как это – хочет?.. Кто тебе сказал? – вскочила я и заметалась по кухне. – Ты там уже был, да?
– Был. Она хочет, чтобы мы пришли вдвоем. Я обещал.
– Что значит – обещал? С какой стати ты такое обещаешь?!
– Сядь, – приказал Макар.
Я поправила три салфетки на столе, потрогала чайник, заглянула в холодильник, закрутила посильней кран и только потом села.
– Я обещал матери, что приду к ней на могилу со своей любимой девушкой.
Ничего не изменилось в комнате. Только воздух сгустился, и стало невозможно дышать.
– Тили это не понравится, – прошептала я.
– Ты ее не знаешь, – ответил он тоже шепотом. – Я уезжаю в полную неизвестность: куда направят после учебы – неясно. Когда еще сюда доберусь и будешь ли ты здесь?!
– Я замужем…
– Ничего… страшного… Я к мысли, что ты замужем, привык с шестнадцати лет. Просто постоим, помолчим.
Сейчас мне трудно в это поверить, но в тот вечер, накормив детей пирожками и дождавшись, когда они заснут на кровати, прижавшись с разных боков к Отелло (оказывается, этот престарелый бездельник спит только на кроватях и диванах, а на предложенный мною коврик в углу комнаты пописал!), мы с Макаром вышли в темноту и осмотрелись.
– Ты сядешь на Курочку, а я поведу ее. Заодно отведем старушку на постой.
Он вывел из сарая Курочку. Я погладила ее по морде и обнаружила в зрачках по луне.
– Курочка… Кому ты ее оставляешь? Она слишком старая, чтобы возить на себе дрова или сено!
– За ней ухаживают дети. Помнишь Кольцовых с хутора?
– Нет…
– У них родители погибли два года назад. Два подростка остались с лежачим стариком. Они в Курочке души не чают. Но дрова возят и картошку возят. Главное, старший обещал пристрелить Курочку, когда она упадет и не встанет. Я ему верю. Он не даст ей долго умирать. Он добрый. Подсадить тебя?
– Нет!
– Да…
Он подошел близко-близко, я обмерла в предчувствии его рук на моем теле, а Макар наклонился, взял мою правую ступню в кроссовке и поднял на ладони вверх, и я ударилась головой в звезды, балансируя несколько секунд на его руке в жуткой пустоте одиночества.
– Почему лошадь назвали Курочкой? – Сглотнув напряжение в горле, я устроилась в седле и взяла поводья.
– Потому что я, пятилетний, назвал поросенка Котиком, а Кубрик подобрал лосенка-сосунка и назвал его Тигром. Потом Тили выкупила у бойни больную кобылку, вылечила ее и назвала Курочкой. А котенка – Свином. Агелена назвала петушка Лисом, а когда появилась ты…
– А я назвала овечку Пчелкой. А лошади видят в темноте?
– Я вижу в темноте, этого вполне достаточно, – сказал Микарий и прибавил шагу.
Курочка шумно выдыхала и с каждым шагом кивала в такт головой, луна то и дело заплывала за небольшие облака, тогда голова Макара впереди не светилась антрацитом, отражая ее холодное свечение.
– Можно я слезу и пойду с тобой рядом? – спросила я у пруда, где впервые встретила Агелену.
– Нельзя.
– Я буду с другой стороны лошади!
– Нельзя. Держись от меня подальше.
– Я не могу ехать на лошади, у меня антилошадность!
– Чего?
– Это такая нервная болезнь, спроси у Оси. Давай меняться. Ты сядешь верхом, а я поведу!
– Ты не знаешь дороги, – заявил Макар и больше не отвечал ни на какие мои призывы и просьбы до самого хутора.
Из старой накренившейся избы выбежали два высоких худых мальчика, и старший, принимая Курочку, посмотрел на меня укоризненно.
– Пойдешь в избу попрощаться с дедом? – спросил он у Макара. – Может, помрет зимой.
Мы пошли в дом.
Старик лежал на лежанке у печки, пил чай и хитро улыбался, и у меня сразу пропало ощущение неудобства, потому что я почувствовала – так улыбающийся человек этой зимой не помрет.
– На кладбище собрались? – ошарашил он нас с порога. – Опоздаете…
– В каком смысле? – Макар подвинул тяжелый старый табурет и сел рядом со стариком, привычно задвинув ногой под лежанку то ли плевательницу, то ли горшок – я не разглядела.
– Смыслов в этом нету никаких, – кивнул старик, – а ведь гляди-ка, как народ припекло! Куриловы пошли – отец с сыном, Ипатов пошел, который старший из двойняшек – младший в город уехал позавчера, изведется ведь, что прозевал! Агафоня пошла!
– Агафоня?.. – сморщил лоб Макар, вспоминая. – Так ей же… ей же лет сто!
– А я что говорю? А туда же! Приходила за лопатой. Чего, говорю, свою лопату не берешь, чумарка ты старая? Говорит, с лета обе сломаны, когда нанимала пришлых яму под нужник копать. Да… А я ведь знал, что так и будет!
– Как? – не удержалась я и выступила.
Старик оглядел меня пристально, повел глазами на Макара, потом на меня и крякнул.
– Это которая же?
– Старшая.
– Я и гляжу, что старшая. Младшая твоя племянница как огнем сполохнутая. И сейчас такая же рыжая?
– Что вы знали? – не выдержала я спокойной их беседы.
– Что не будет этому немчуре и на том свете покоя. Как только Рута Даниловна его вот так легонько ручкой от жизни отмахнула, я сразу подумал – эко у нее глаза посветлели! От такой ее сердитости ему и мертвому не лежать спокойно. Так и есть. Говорят, ночью приезжали из города люди, разрыли могилу немчуркину, – то ли спросил, то ли сообщил он, не демонстрируя сильного интереса.
Макар промолчал.
– А наши-то, хуторские, похватали лопаты и бежать сегодня на кладбище. Кто захотел могилку подправить, кто так, прогуляться на ночь глядя, – многозначительно шевельнул старик бровями. – Не поверишь – Агафоня, и та пошла! Ну да я уже говорил… Сказали, прошлой ночью нашего Дмитрича туда водили, просили показать немчуркину могилу. За деньги! Да-а-а… И он пустил слух, что не нашли в ней, чего искали. Мол, обещали вернуться. Не знаю, что наши хуторские будут там рыть, только ты ружьишко-то прихвати. – Старик повернул породистую, заросшую густыми седыми волосами голову и крикнул: – Артема! Принеси Макару ружье.
– Ты там с ружьем поосторожней, дядя Макар, – сказал басом старший Артем, протягивая ружье.
– Кому наказываешь? – рассердился старик. – Забыл, кто тебя стрелять учил?
– Да я ведь к тому, что Курилов сын брал у нас по весне взаймы мешок картошки на посадку, – объяснил мальчик. – Ну как с ним что случится? С кого тогда спрос?
– Ты вот что, Артема. Печь у тебя к зиме совсем скособочится, – встал Макар, прощаясь. – Топить будет трудно. Вы тогда уж поживите со стариком в доме Руты Даниловны, сделайте нам такое одолжение, присмотрите за хозяйством. – Он сумрачно глянул на меня. Я сначала застыла от его близких зрачков, потом дернулась и кивнула.
– Конечно, если вам не трудно, поживите, пожалуйста, я буду только рада, там места полно.
– Мы много места не занимаем, – серьезно заметил Артем, – а вот как коз в такую даль переселять? Да и сено придется перевозить. Дрова опять же…
– Дров там не требуется – котел газовый. А для перевозки сена ты Курочку приспособь, – посоветовал Макар, уже пригнув голову в дверях. – Я тебе ключи повешу тут в коридоре на гвоздике. Ты подумай.
– Ты того… дядя Макар. Ты ключи не оставляй. Есть у меня ключи. Прошлым летом забрал в пустом доме вашего сторожа. Ты чего не подумай, я забрал, чтоб другие не взяли. Там уже и рамы повытаскивали, из подпола даже банки пустые унесли, что ж там ключам висеть на заглядку.
– Каков поганец? – с гордостью кивнул старик.
Выскочив за Макаром на улицу, я схватила его за руку:
– Зачем ты взял ружье?
– Старик сказал, – коротко ответил Макар.
– Эти люди… с лопатами на кладбище – они что, собрались копать на наших могилах? Что вообще происходит?!
– Я тебе скажу, что происходит! – Он выдернул руку и пошел вперед, не оглядываясь. – Твои новые родственники приехали на кладбище и разрыли могилы. И еще позвали местного жителя, чтобы тот поучаствовал. А народ тут простой. По их разумению, как намекнул старик, только могилы Воськиных могут представлять какой-то исследовательский интерес. А не найдут сокровищ, так хоть убедятся, что не зря Руту считали ведьмой! Что-то да найдут! – Его голос стал сердито срываться, я еле успевала за ним. – Набегай, повеселись! Городским можно, а нам – нельзя?
– Это же… Это же противозаконно, за это статья полагается!
– Неужели? – Резко остановившись, он вдруг возник передо мной в темноте совсем близко.
– Я хотела сказать, что с моими новыми родственниками и их моральными устоями все понятно, но как подобное свое поведение объяснят местные жители?
– А никак. Под шумок раскопают, а потом все свалят на богачей в джипах!
– Макарушка, прошу тебя, не надо нам сейчас туда идти! – взмолилась я, вдруг представив, как он стреляет по могилокопателям у креста Руты.
– У меня нет возможности идти туда с тобой в другой раз. Не пойдешь сама – силой потащу!
И ведь потащил! Тащил за руку, упирающуюся. Сказал, что волоком потащит на куртке своей, если перестану ногами двигать. Я уже подтянула его руку к лицу и примерилась укусить – как раз в выступающую косточку большого пальца, но передумала: призрак бешеной Авоськи вдруг возник далеким огненным сполохом и обсыпал искрами горизонт.
У самой часовни на кладбище я разглядела – это хуторские жгли костер и подсыпали в него для азарта и веселья пороху, чтобы искрилось. Лопаты стояли рядом, воткнутые в землю. Мы молча прошли мимо, крепко ухватившись за руки, и спокойным шагом направились к ограде Воськиных.
– А ружьишко-то Кольцовых, – заметил сиплый голос нам в спину. – Зря прибежали. К вашему месту не подойти, и к крестам не подойти.
Макар резко остановился – я чуть не упала. Он стоял и ждал, не говоря ни слова, сильно сжимая мои пальцы в ладони, предупреждая тем самым и меня не раскрывать рта.
– И даже к оградке не подойти! – крикнул наконец визгливый женский голос. – Во-от такие пауки, ей-богу, не вру! С ладонь, скажи, Колька!
– Черно-красные, мохнатые и с ладонь размером! – раздался густой голос. – Я таких сроду не видал. И на каменных крестах сидят! Спаси, господи, и помилуй! Нечистая сила, она знает, где ей роиться!
Я дернула Макара за руку, уводя от костра, и, не полагаясь на ослепшие после огня глаза, наугад подвела к калитке в ограде. И калитка отозвалась на мое прикосновение протяжным саксофоном, и мы спокойно подошли к кресту на могиле Руты, и ни разу не посмотрели под ноги, а на светлом мраморе креста ползали тени от набегавших на луну облачков, и сгрудившимся метрах в трех от ограды хуторским через час сильно надоело созерцать наши застывшие неподвижно фигуры и сцепившиеся руки – они почертыхались шепотом, да и ушли.
На следующее утро я смотрела, как Макар уходит в тумане, исчезая снизу – сначала ноги исчезли, и он плыл телом в белых клочьях, потом осталась одна голова, голова темнела у самого леса еще долго, пока он не вошел под деревья. И ведь ни разу не оглянулся!
До обеда мы с детьми шарили в старых сундуках, читали расходную книгу, которую вела Лазиодора, рассматривали открытки двадцатых годов с ангелами и голубками, примеряли шляпы… Наш безмятежный покой нарушил громкий клаксон джипа. Я удивилась, когда увидела, что Прикус приехал один.
– Приказано на ваше усмотрение – ехать в город или здесь вас охранять, сколько захотите оставаться.
– В город! – решили дети.
– А что, мой муж слишком занят, чтобы забрать нас? – сердито поинтересовалась я, загружая сумки в машину.
– Гамлет, как бы сказать… Лечится он понемногу, ему уже лучше.
– И от чего же он лечится? От сексуального бешенства?
– Точно не скажу, – серьезно заявил Прикус, – но прививку от столбняка ему сделали, когда щеку зашивали.
– Щеку? Зашивали?.. – оторопела я.
– Да не беспокойся, шов маленький, незаметно будет. Пластырей, правда, на лице целых пять, еще на ноге укус – из-за укуса ему укол и делали, – успокоил Прикус и вдруг, кивнув на Нару, бегающую по траве за Отелло, сказал восхищенно: – Очень мне ваша порода нравится.
– Что нравится? – не поверила я ушам.
– Порода. По женской линии, – уточнил Прикус.
– И давно тебе наша женская порода нравится? – завелась я.
– С прошлой ночи, – честно сознался он. – Агелена, сестра твоя – просто огонь! Ты тоже ничего – с характером и красивая.
– Понятно. А на кого ты сейчас уставился? Ей всего семь лет!
– Да и что, – отвел он глаза, но совсем не смутился. – Я подожду три года.
– Что значит – три года? – опешила я.
– Ей будет десять, так? Я сразу попрошу, чтобы, значит… чтобы замуж за меня. Я знаю, вы, бабы Воськины, свое слово держите, а это очень важно для жизни.
Я с трудом сдержалась и не залепила пощечину только потому, что не хотела выглядеть при этом комично – мне пришлось бы подпрыгнуть, чтобы достать до его квадратной морды.
– Не хочу тебя огорчать, – спокойным голосом сказала я, – но, похоже, Нара уже отдала свое сердце вместе с медальоном. Опоздал ты, Прикус.
– За три года многое может измениться, – философски заметил он.
Всю дорогу в лесах мы молчали. Я бдительно отслеживала взгляды Прикуса. Он ни разу не посмотрел на детей на заднем сиденье. Даже когда Нара раздавала пирожки, протянул руку назад, не глядя, уставившись в ветровое стекло.
У Москвы вдруг ливанул дождь. На заправке дети потребовали «пить и писать», и Прикус, взяв по ребенку под мышки, шел к кафе по лужам громадным великаном, поймавшим себе на ужин визжащих и болтающих ногами вкусных детишек. Вернувшись, он заботливо вытер платком лицо Оси, а на выпачканный шоколадом рот Нары не обратил никакого внимания.
Я успокоилась.
– Хватит на меня пялиться, – вдруг сказал он, когда я уже перестала на него смотреть и задумалась о своем. – Я нормальный мужик, без отклонений. Живу сейчас с тремя бабами сразу.
– Как это? – спросил Ося.
– Ну, как… Одна – для души, одна – для постели, одна – для шика.
– Для шика? Это как? – заинтересовалась я.
– В боулинг ходить или на скачки. Или в футбольный клуб. В клубе от нее все мужики лежат вповалку. Она ругается на трех языках и на любое сказанное слово знает анекдот.
– А для души? – удивилась Нара.
– Ну, там настоящий борщ со свиной лопаткой сварить раз в месяц – мне чаще нельзя, я должен правильно питаться. Или салат оливье. Что смеетесь? Вы, к примеру, знаете, что правильный салат оливье содержит в себе не только три сорта мяса, отварные потроха, но еще и рыбу?
– А ты трахаешься только с той, которая для постели, или со всеми тремя? – спросила Нара.
– Конечно, со всеми тремя, – невозмутимо ответил Прикус.
– Врешь, – заметила Нара.
– Не поня-а-ал! – повысил голос Прикус.
– Нара, замолчи, – ласково посоветовала я.
– Нет, пусть за слова отвечает! – завелся Прикус.
– Вон у тебя какие бицепсы. – Нара потрогала его плечо. Тот для наглядности глубоко вздохнул и еще немного раздулся. – Качаешься!