— Тихо, тихо, — мягко смеётся он. — Ты ведь не хочешь, чтобы всё закончилось так быстро?
— Нет, — хриплю я, заставляя себя остановиться.
— Тогда… — Марк делает туманный жест рукой, предлагая мне слезть с него.
— Я хочу быть сверху, — шепчу я. Марк на мгновение замирает, глядя на меня с удивлением — ведь мне всегда нравилась пассивная роль, — но потом покладисто кивает и пытается согнуть одну ногу в колене, но я качаю головой: — Нет, хочу не так. Повернись на живот.
Марк слегка подталкивает меня за плечи, и я скатываюсь с него. А потом поворачивается, сбивает подушку и укладывается, слегка разводя ноги. Я настолько пьян, что мне начинает казаться, что я сейчас кончу только от одного осознания того, что занимаюсь с кем-то сексом. Я неловко седлаю его бёдра, провожу ладонями по гладкой широкой спине, сжимаю ягодицы и слышу стон удовольствия в ответ. Тянусь к тумбочке, где обычно стоял любрикант, нашариваю баночку.
— Марк, я чертовски пьян, — бормочу я, наклоняясь и упираясь ладонью в его поясницу. — Я боюсь сделать тебе больно.
В ответ я получаю тихий смешок.
— Гарри, поверь, мне уже трудно сделать больно. Так что не бойся. И не трать на подготовку много времени. Мне это уже не нужно. Если хочешь, можешь начинать сразу.
От его последней фразы я растекаюсь, как желе на солнце. Дрожащими руками свинчиваю крышку и наношу любрикант на член. Осторожно ввожу в Марка сразу два пальца, чтобы убедиться, что действительно не сделаю ему больно. Приставляю головку члена ко входу, и Марк нетерпеливо двигает бёдрами. И я уже готов засадить ему как следует и оттрахать от души, но вдруг замираю. Что-то не так. Что-то во всём этом есть совершенно неправильное. Грязное, мерзкое, отвратительное. Как будто я выскочил из постели Снейпа, а теперь нашёл первую попавшуюся задницу. Воспоминания о Северусе остужают мой пыл. Член начинает медленно опадать. И словно сквозь туман мне удаётся разглядеть мысль, которая не даёт мне покоя последние полчаса. Дело вовсе не в Марке. Он прекрасен, он оказался даже хорошим другом, и его действия — своеобразное утешение без намёков на возобновление романа. И я хочу его до одури. Но дело во мне. Я ощущаю себя нужным ему здесь и сейчас. Но спустя пару часов иллюзия распадётся. Я снова буду никчёмным и переполненным нелепой жалостью к самому себе. Потому что я хочу быть нужным, чёрт меня дери! Но только одному-единственному человеку. Только ему. А другие мне не нужны сами. Их потребность во мне временная и проходящая, а я хочу надолго, насовсем. И я хочу Марка. Но не хочу. Парадокс. Как и вся моя нелепая жизнь.
— Что такое? — Марк приподнимается и оборачивается. — Не бойся, Гарри. В чём дело?
Я встряхиваю головой и шумно сглатываю. А потом медленно сползаю с Марка и вытягиваюсь на простынях радом с ним.
— Прости. Я не могу.
Он хмурится и перекатывается на бок, подпирая голову рукой.
— Ты не… Ты не хочешь? В смысле если у тебя проблемы с эрекцией…
— Дело не в этом, — морщусь я. — Я безумно тебя хочу, но не могу. Потому что это неправильно.
— Считаешь это изменой? — хмыкает Марк.
— Прости меня, — шепчу я.
— Всё нормально. Только вот… — Марк усмехается и кладёт руку на мой живот. — У тебя снова встал. Давай я помогу…
— Не надо.
— Никакого секса. Я могу сделать тебе минет или просто… рукой. Ммм?
— Не стоит, я…
— Знаешь, что бывает из-за сексуального напряжения, вовремя не находящего выхода? — усмехается Марк, и я смеюсь в ответ.
— Сперматозоиды убегают в голову и размягчают клетки мозга, постоянно напоминая о себе, — повторяю я фразу, которой он меня всегда смешил.
— Верно, — кивает Марк и кладёт руку на мой член.
— Но я переживу. Я и так не слишком умный. Пожалуйста, не надо.
Мне даже не приходится скидывать его руку. Он убирает её сам. Марк вздыхает, усмехается, качает головой и накрывает нас одеялом. Я позволяю ему придвинуться ближе и обнять меня. Безо всяких пошлых намёков. Мне тут же становится тепло и уютно. Эрекция пропадает окончательно, и вскоре я замечаю, что и мне в бедро перестаёт утыкаться твердый член. Меня клонит в сон. Я закрываю глаза и тихо бормочу:
— Наверное, это самое глупое, что с тобой когда-либо случалось. Лежишь под одним одеялом с парнем, оба абсолютно голые, а никто никого так и не трахнул.
— Нет, было и глупее. Например, оказаться абсолютно голым на лестничной площадке возле случайно захлопнувшейся двери, — отвечает Марк и легко целует меня в висок.
— Прости меня… Я не хотел, чтобы вышло так, — шепчу я, чувствуя, как под веками скапливается влага. — Мне просто было так паршиво. Хотелось, чтобы кто-то… Чтобы я кому-то… Понадобился хотя бы на десять минут. Я ведь просто один…
Пьяное бормотание перерастает в очередной приступ проклятой жалости к себе, и я вдруг всхлипываю, поворачиваю голову и утыкаюсь мокрым носом в его плечо. Марк молчит, давая мне в волю наплести всякой чепухи про мою несчастную одинокую жизнь. Он не перебивает, только гладит меня по голове и иногда прислоняется губами к макушке.
— Я очень жалок? — тоскливо спрашиваю я, когда дурацкая пьяная истерика наконец заканчивается и остаются лишь сухие всхлипы.
— Нет, Гарри, ты не жалок, — серьёзно отвечает Марк. — Ты просто влюблён.
Влюблён… Я почему-то расплываюсь в счастливой улыбке и мгновенно засыпаю.
Глава 23.
Мечтающий летать
Рональд смотрит на меня с непередаваемым выражением лица. Он открывает и закрывает рот, как рыба, вытащенная из воды.
— Может, вы… Может, вы всё-таки присядете? — неуверенно бормочет он, кивая на свободный стул.
Я только крепче перехватываю трости, давая понять, что у меня нет ни времени, ни желания здесь рассиживаться. Конечно, я понимаю его удивление и неловкость. Чтобы добраться сюда, мне пришлось трансфигурировать старый зонт во вторую трость. Я словно хожу на двух блестящих металлических костылях. Наверное, со стороны я напоминаю огромного мерзкого паука.
— Ладно, — вздыхает он, сдаваясь, и торопливо царапает на клочке пергамента несколько строк. — Это точные адреса, — говорит он, протягивая мне пергамент. — Либо он там, либо дома. Хотя полчаса назад я пытался связаться с ним по каминной сети, он не отвечал. Наверное, снова пошёл в бар.
— Благодарю, — холодно произношу я, аккуратно складывая пергамент и убирая его в карман. — Вы мне очень помогли.
Уизли морщится и нервно передёргивает плечами, оставляя мою благодарность без ответа. Я молча киваю и выхожу из его кабинета, стараясь как можно быстрее покинуть Аврорат.
***
Улица, на которую я аппарирую, оказывается весьма мрачной. Вплотную стоящие друг к другу серые унылые здания, грязные закутки, какая-то старая побирушка, крики с верхних этажей. Впрочем, до Лютного переулка улице ещё очень далеко. Так что я без опаски осматриваюсь, отыскивая взглядом нужный бар. Это единственное здание на всей улице, которое ещё не успело обветшать. Даже вывеска над входом — «БАРни» — выглядит вполне новой.
Я приближаюсь к бару и, прежде чем войти внутрь, заглядываю в большое чистое окно. Глаза не сразу привыкают к полумраку. Но мне удаётся разглядеть и десяток круглых столиков, и суетливую официантку, и редких посетителей. Я всматриваюсь вглубь помещения, и мой взгляд выхватывает черноволосую лохматую макушку возле барной стойки. Сердце на мгновенье сбивается с ритма, потому что я узнаю в сидящем человеке Гарри. Мне трудно понять причину охватившего меня волнения — я собираюсь всего лишь поговорить с ним. Правда, я даже не придумал, что хочу ему сказать. Попросить вернуться? Нет. Моя гордость просто не позволит этого. Тогда чего я хочу от Гарри? Зачем пришёл в этот бар? Я тяжело вздыхаю и на несколько секунд прикрываю глаза. Поговорить. Просто поговорить с ним. Вот и всё, чего мне хочется. Понять, что происходит между нами, если всё ещё происходит. Внести ясность. Да. Это то, что мне нужно.
Я киваю сам себе и уже собираюсь сделать шаг в сторону двери, но тут к Гарри подходит какой-то мужчина, облокачивается о стойку и начинает с улыбкой о чём-то говорить. Я решаю помедлить с вторжением в бар. Мне не хочется, чтобы кто-то стал свидетелем нашего разговора. Мужчина тем временем наклоняется, что-то жарко шепчет Гарри на ухо. К несчастью, я не вижу лица Гарри, зато мне отлично видна его напряженная спина, а несколькими секундами позже — опущенные поникшие плечи. Вдруг мужчина наклоняется и целует Гарри в губы. Мне приходится тряхнуть головой, чтобы убедиться, что мне не показалось. Гарри что-то говорит в ответ, а потом мужчина берёт его за руку, поднимает со стула и уводит куда-то в темноту помещения. Я отлипаю от окна, делаю несколько нетвёрдых шагов к соседнему зданию и прислоняюсь спиной к стене, прикрывая глаза.
Ну вот и всё. Только что я получил ответы на все свои вопросы. У Гарри кто-то есть. И судя по его поведению, был всегда. Наверное, и до меня, и во время меня, и есть теперь. Конечно, я никогда не спрашивал Гарри о его личной жизни. Более того, я был так зациклен на себе, что мы вообще мало говорили о нём. Всё обо мне. Даже о том, что он живёт в квартире, а не в доме, я узнал только что, от Уизли. Мне не приходило в голову задать ему простой вопрос: «У тебя есть кто-нибудь?» Я полагал, что если он спит со мной, то… Мерлин, каким нужно быть тупицей, чтобы решить, что наш секс для Гарри что-то значит! Это всего лишь один из способов помочь мне, вылечить меня, поставить на ноги. Интересно, его любовник знает обо мне?
Я горько усмехаюсь, отталкиваюсь от стены и начинаю медленно брести по улице, тяжело опираясь на обе трости. Мысли не хотят привычным образом укладываться в один ряд. В сознании то и дело мелькают какие-то обрывки приятных воспоминаний, изредка вызывая короткие вспышки эмоций. Но больше ничего. Ни логики, ни здравого смысла.
«Чего ты ожидал, Северус?» — спрашиваю я себя, дойдя до пересечения дорог и решая свернуть налево. Ты — старый страшный ублюдок, который чуть не сгнил окончательно в своём мрачном доме с закупоренными окнами. А Гарри — молодой привлекательный мужчина, яркий и живой, настоящий. Ты боялся, что станешь ему не нужен? Правильно боялся. Ты стал. Тебя не хотят. В тебе не нуждаются. Тебе просто сделали одолжение, провозившись с тобою одну замечательную неделю. Так что можешь просто сказать спасибо и катиться на все четыре стороны.
А Гарри… Гарри, конечно, нужно нечто совсем иное, нужен кто-то его возраста, взглядов, со схожими увлечениями. Кто-то, с кем Гарри был бы счастлив. Определённо, он это заслужил. И теперь мне становится совершенно ясно странное поведение Гарри. Как он торопливо засобирался домой, когда я пытался сказать ему о том, как он мне нужен и дорог; как он смущался при своих друзьях в Косом переулке, потому что они видели его со мной. Всё становится ясно. Причём настолько, что во рту появляется гнилой привкус, а из желудка поднимается кислая тошнота. Впрочем, всё верно. Никто ничего никому не обещал, не признавался в любви и прочих чувствах. Гарри сразу сказал, что хочет помочь. И он помог. Я хожу. И неважно, как. Всё. Наши отношения на этом, кажется, закончились.
Я вздыхаю и пытаюсь вызвать в себе хотя бы какое-то подобие светлой грусти по Гарри, но чувствую только тяжёлую мрачную тоску, похожую на огромные капли дождя, размазывающиеся по мутному стеклу. Что-то неотвратимо угасает во мне, что-то обрывается. Но отнюдь не желание жить, как это случилось со мной пять лет назад. Нет, я буду жить. Я буду ходить. Пусть даже так. Я продолжу свой ровный путь к могиле. Только идти я буду, кажется, с опущенными плечами, словно на меня легла тяжёлая дождевая туча. Не будет той лёгкости и того прекрасного единения, которое я испытывал, когда Гарри был рядом. Вода не будет столь вкусной, как в стакане, принятом из его рук. Воздух не будет таким свежим, как был, когда мы дышали им вместе. Улыбка не будет искренней, а станет натянутой, как раньше. И спина будет распрямляться лишь под чьим-нибудь ненавидящим взглядом, а не оттого, что все проблемы кажутся сущими пустяками. Я думал, что был мёртв пять лет. Теперь я понимаю, что ошибался. Я был мёртв много дольше. Кажется, всю свою жизнь. Потому что жизнь без чувств, без эмоций — это мёртвая жизнь. Я снова становлюсь трупом. И пусть я встал на ноги, в душе я всё тот же калека.
Невмешивающийся
Гарри открывает глаза и сладко потягивается. Потом вдруг замирает, не узнавая комнаты, в которой проснулся. И лишь приподнявшись на локтях и ощутив мутную головную боль, он сразу вспоминает, и как напивался вчера, сидя за барной стойкой, и как к нему подошёл Марк, чтобы увести его наверх, и как Гарри отступил в самый последний момент, почувствовав всю неправильность спонтанного секса. Лёгкое и приятное настроение тут же исчезает. Гарри снова падает на подушки и поворачивает голову в сторону прикроватной тумбочки. На ней до сих пор стоит открытая баночка с любрикантом, а возле неё лежит маленький фиал зеленоватого цвета. Гарри с трудом удаётся разглядеть рядом с фиалом неровный кусок пергамента, который сливается с цветом деревянной тумбочки. Гарри осторожно подцепляет пергамент двумя пальцами и подносит к глазам, подслеповато прищуриваясь. На листке неровным торопливым почерком нацарапано всего несколько фраз:
«Прости, Гарри, мне нужно было уходить, а будить тебя не хотелось. Твои очки в ванной, антипохмельное зелье на тумбочке. Если понадоблюсь — ты знаешь, где меня найти».
Гарри тяжело вздыхает, тянется к фиалу и опрокидывает в себя его содержимое, машинально зажмуриваясь. Затем он поднимается с постели и тащится в ванную, чтобы умыться и привести себя в порядок. При воспоминании о Марке в груди что-то отдаётся неприятным настойчивым покалыванием. Одновременно Гарри испытывает стыд за то, что так поступил с бывшим любовником, и чувствует, что поступил правильно. Никому не нужны ложные надежды, никому не нужен самообман.
Гарри никогда не узнает, что, пока он спал, Марк не смыкал глаз, продолжая крепко обнимать его и рассматривать бледное лицо с напряжённой морщинкой между бровей. Не узнает, о чём в тот момент думал Марк, о чём сожалел и в чём себя винил.
Гарри издаёт протяжный стон удовольствия, когда окунает лицо в подставленные ладони, наполненные прохладной водой. Он протирает и надевает очки, приглаживает волосы и заклинанием расправляет смятую одежду, а потом садится на бортик ванны и погружается в размышления.
Он думает совсем недолго, потому что решил всё ещё в тот момент, когда застыл, упираясь головкой эрегированного члена в ягодицы Марка. Он прекрасно знает, чего хочет, и он уверен, что сможет добиться желаемого. По крайней мере, пока ещё не поздно. Пока совсем не исчезло то хрупкое, нежное и очень странное, что появилось у них с Северусом. Вдвоём. Вместе.
Гарри и сам не замечает, как начинает оправдывать Снейпа в собственных глазах. Нет, он не эгоист, он просто не умеет выражать простые человеческие эмоции, не умеет утешать и говорить такие порой нужные обнадёживающие слова. Он не ублюдок, он человек, которого потрепала жизнь. И думает он наверняка не только о себе. Просто он слишком долго был один, слишком много времени варился в собственном одиночестве, слишком отвык от человеческого общества, от того, что у других людей тоже есть проблемы, желания и потребности. И внезапно всё, сказанное Гарри два дня назад, начинает казаться ему нелепым, глупым, обидным, чудовищно неправильным. Раскаяние накатывает так быстро и внезапно, что сердце сжимается от боли и появляется дикое желание покрепче себя ударить.
Гарри вскакивает с бортика ванны, натягивает куртку и выбегает в коридор. Он быстро спускается по лестнице, вылетает из бара и аппарирует к дому Снейпа. Дому, который, как только что понял Гарри, уже успел стать для него родным, как и его хозяин. Да, Северус за столь короткий срок стал родным человеком. Близким и знакомым. Изученным до последнего шрама на теле, до последней седой ниточки в волосах, до разных оттенков чёрных глаз, до всех положений линии губ, складывающихся в улыбку. Даже Марк, с которым Гарри пробыл целый год, казался на его фоне чужим и неправильным. Всё было неправильно. Губы были слишком пышными, руки были слишком накаченными, голос был слишком высоким, а волосы — короткими. Даже прикасаясь к нему, Гарри испытывал неправильность ощущений. Это не то тело, по которому он привык водить ладонями, не тот рельеф мышц, не те изгибы. Ощущения под подушечками пальцев были настолько чужими, словно Гарри отсидел себе руки и теперь чувствует ими вовсе не то, что есть на самом деле.
Гарри ускоряет шаг, и с каждым ярдом его волнение усиливается. Оно оседает где-то в животе приятным трепыханием, словно Гарри ждёт какой-то подарок. Он старается подавить нарастающее напряжение и расслабиться, но ноги деревенеют, в горле пересыхает, ладони становятся влажными, и он мечтает только о том, чтобы поскорее добраться до заветной двери в спальню. Он переполнен надеждой на примирение, но липкий щекочущий страх перед неизвестностью треплет нервы и заставляет сердце колотиться как бешеное.
К концу безумного марафона Гарри уже взмылен, как лошадь, чёлка прилипла ко лбу, и выпущенная изо рта струя воздуха даёт лишь секундную прохладу для горящей кожи. Гарри нервно облизывает пересохшие губы и стучится в дверь. Громко, настойчиво, отчаянно. Как будто Милти может не услышать. Гарри ругается сквозь зубы, когда ему начинает казаться, что он торчит перед дверью уже десять минут, а тихие шаркающие шаги в коридоре говорят о том, что старый домовик не торопится открывать.