Дитя господина Лина - Филипп Клодель 3 стр.


– Ну, до свидания, господин Tao-laï! Скоро увидимся!

Старик трижды кланяется, чтобы попрощаться с господином Барком, и поскольку рукопожатие невозможно – дедушка прижимает к себе малышку – Барк тяжело опускает на плечо старика теплую ладонь.

Господин Лин улыбается. Только этого он и ждал.


В общей спальне господина Лина ждут женщина с берега и молоденькая переводчица. Все беспокоились, что его долго нет. Так говорит переводчица. Господин Лин объясняет, что ходил гулять. Рассказывает о скамейке и о человеке-горе на скамейке. Женщина с берега успокаивается. Спрашивает, все ли в порядке, может ли она чем-то помочь. Господин Лин собирается сказать «нет», но внезапно спохватывается, спрашивает, нельзя ли получить пачку сигарет. Да, он хотел бы покурить.

– Я не знала, что вы курите, папаша, – удивляется девушка. Затем переводит просьбу.

Женщина с берега слушает перевод с улыбкой. Хорошо, конечно, ему будут выдавать по пачке сигарет в день.

Перед уходом женщина с берега долго что-то говорит молодой переводчице. Та время от времени кивает. Повернувшись к Лину, поясняет:

– Папаша, вы не сможете остаться здесь навсегда. Это временное решение. Контора по делам беженцев скоро решит ваш случай, как и остальные. С вами побеседуют разные люди, вас осмотрит врач. Ничего не бойтесь, я буду с вами. Вам обязательно предложат какой-то вариант жилья, где будет намного удобнее. Все наладится.

Господин Лин не знает, что на это сказать. Поэтому молчит. Рта не осмеливается открыть. Не осмеливается признаться в том, что, несмотря на присутствие чужих людей, ему здесь хорошо, да и малышка уже привыкла, вроде бы и ей нравится. Вместо того чтобы произнести все это, Лин задает один-единственный вопрос: как на языке страны сказать «добрый день»? Молодая переводчица отвечает. Старик повторяет слово несколько раз – вбивает в голову. Закрывает глаза, концентрируется. Открыв глаза, Лин видит, что женщины улыбаются. Спрашивает у девушки, в какой провинции она родилась.

– Я родилась здесь, – говорит она. – Мои родители приплыли сюда на корабле, как и вы, а я уже была у мамы в животе.

Старик стоит, разинув рот, словно ему открылось чудо. Родиться здесь – для него это невероятная бессмыслица. Он спрашивает, как зовут девушку.

– Сара, – отвечает она.

Господин Лин хмурится. Он такого имени не знает.

– А что твое имя означает? – обеспокоенно спрашивает Лин.

– Да просто Сара, папаша, Сара значит Сара. И все.

Старик качает головой и думает о том, что страна, в которой имена ничего не означают, – довольно любопытное место.

Женщины уже у двери. Каждая прощается с Лином за руку. Он кланяется, все еще прижимая ребенка к груди. Теперь надо покормить малышку. Старик усаживается в отведенном ему уголке, опускает Сандью на матрас, раздевает ее. Она открывает глаза. Он ей напевает песенку. Затем надевает на внучку легкую хлопковую рубашку, которую девочка носила дома, на родине. Рубашка полиняла. Господин Лин стирает и сушит ее у батареи каждое утро. К вечеру она высыхает.

Старик снимает с себя верхнюю одежду, аккуратно убирает ее в сторону, всю, кроме пальто, которое по ночам использует в качестве дополнительного покрывала – постоянно боится, как бы малышка не простудилась.

Другие семьи сели в круг и ужинают. Примерно в десяти метрах от него. Дети в основном отворачиваются от старика, как и женщины. Мужчины время от времени бросают на него взгляд, затем снова опускают глаза и продолжают жадно утолять голод. Раздается чавканье, причмокивание, стук палочек. Рядом с матрасом господин Лин обнаруживает миску риса, суп с лапшой и кусок рыбы. Он благодарит и дважды кланяется. Никто не обращает внимания.

Старик размягчает рис во рту, превращает в кашицу, затем дает малышке. Зачерпывает суп ложкой, долго на него дует, чтоб тот не обжег маленький нежный язычок. Рыбу он тоже размельчает, но девочка наедается быстро и больше не хочет. «Спать ей уже пора», – думает господин Лин, вспоминая, как несколько лет назад наблюдал за тем, как жена точно так же кормила их сына, теперь погибшего. Старик беспрестанно думает о жестах жены, и в памяти черпает знание того, как надо говорить с малышкой и как надо о ней заботиться.

Мужчины снова играют в маджонг. Из маленьких стаканчиков они пьют рисовую водку – залпом каждую стопку. Женщины моют посуду – миски, блюда, кастрюли. Дети кричат друг на дружку, ссорятся. Самые маленькие зевают, потирая глаза.

Господин Лин ложится на матрас, тонкими исхудавшими руками обнимает внучку, закрывает глаза, присоединяется к просмотру сновидений.


На следующий день на улице очень светло. Солнце пытается прокусить небо, прорвавшись в мир белым сиянием. Стало холоднее. Господин Лин во всех своих одежках идет по тротуару, аккуратно держа малышку. В кармане у него – полученная с утра пачка сигарет. Одна из женщин принесла сигареты и еду из конторы по делам беженцев. Оттуда каждый день приносят еду.

– Кажется, это для вас, папаша, – сказала она и, пожав плечами, протянула пачку старику.

Мужчины в полусне после ночи, проведенной за игрой, что-то пробурчали из другого конца комнаты, со своих матрасов, затем умолкли.

Из-за пачки сигарет карман топорщится, и почему-то это вызывает у старика улыбку. Он представляет себе лицо человека-горы, когда предложит тому сигаретку.

Сегодня господин Лин не обходит квартал несколько раз, а сразу направляется к скамейке и садится. Приятно сидеть здесь солнечным днем и просто ждать. Толпа выглядит не так, как обычно. Народу не поубавилось, но движение словно замедлилось. Люди будто разбились на группы и принарядились. Они болтают, смеются, у них довольные лица. Кажется, они наслаждаются днем и моментом. Ребятишки, замечая старика на скамейке, показывают на него пальцем, забавляются. Родители берут их за руку и ведут дальше. Кто-то пытается подползти к Лину на коленках, чтобы разглядеть малютку – но родители пресекают шалости.

«Интересно, я их пугаю?» – думает господин Лин. Он оглядывает себя, но видит лишь огромный бесформенный шерстяной шар, состоящий из намотанных шарфов, шапки, пальто и свитеров. «Наверное, я их пугаю. Должно быть, кажусь им злым призраком, переодетым в старика», – господин Лин усмехается своим мыслям.

Напротив него на другой стороне улице человек сто толпится у входа в парк. Кое-кто, наоборот, выходит. Два течения, пестрые, шумящие, сталкивающиеся, порой становятся водоворотом, который напоминает о сезоне дождей в деревне и о реке Боли недалеко от прежнего дома Лина.

Название реки связано с легендой о женщине, чьи дети утонули во время купания. От горя она и сама бросилась в воду. Иногда по вечерам, если сидеть на берегу в тишине, можно услышать плач безутешной матери – ее призрак выходит из воды поделиться своей печалью.

Но это просто легенда, которую по вечерам нашептывают детишкам, чтобы они были осторожны, играя у воды. На самом деле река очень красивая, прозрачная и богатая рыбой. Искупаться в жару – радость жизни. В реке полно креветок и маленьких крабов – их можно поджарить на углях. Еще к ней на водопой водят буйволов. А женщины стирают в реке белье, моют голову, и волосы плавают на поверхности, напоминая шелковые черные водоросли. В воде отмокает бамбук – прежде чем попасть в кастрюлю или на сковороду. Вода отражает цвет деревьев, чьи корни уходят далеко вглубь, питаются влагой из недр реки. Желтые и зеленые птицы едва скользнут по поверхности и упархивают восвояси. Словно солнечные лучи, неуловимые почти воображаемые блики.

Господин Лин моргает. Однажды он расскажет обо всем этом Сандью – о реке, о деревне, о лесе, о силе своего отца и улыбке матери. Старик снова смотрит на вход в парк. Ему интересно, что там такого удивительного, почему столько семей туда спешат. Но парк – на другой стороне улицы, а по улице под аккомпанемент клаксонов в бело-сером дыму носятся машины.

Время уходит. Господин Лин чувствует движение времени по тому, как холод пробирается сквозь его ботинки, сквозь три пары его носков и достигает, наконец, ступней. Время уходит, а он все еще один на скамейке. Человек-гора куда-то запропастился. Может, он здесь не каждый день. А может, он больше не появится?

Карман с пачкой сигарет, который топорщился радостно, теперь топорщится с печалью. Господину Лину невыносимо грустно – старик вспоминает о руке человека-горы на своем плече, вспоминает о том, что на самом деле, они с внучкой одни-одинешеньки на свете. Их двое, и они одиноки. А родина очень далеко. Ее фактически больше нет. Она разлетелась на щепки воспоминаний и снов, живых лишь в голове усталого старика.

День клонится к вечеру. Где-то вдали солнце падает в небо. Пора возвращаться. Человек-гора так и не появился. Господин Лин уходит; в кармане у него – неоткрытые сигареты, а на языке – непроизнесенное bonjour[2].

Старик спит плохо. Он словно скован льдом. Ему кажется, будто у него все украли, всю его одежду и даже чемодан с мешочком земли и выцветшей фотографией. Он ворочается с боку на бок, и ближе к рассвету погружается в тяжелый сон, как будто летит в темный бездонный колодец.

Старик просыпается поздно и сразу же чувствует: что-то не так. Он тянет руки в разные стороны – пусто. Вскакивает, оглядывается, мечется.

– Сандью! Сандью! Малышка пропала! На месте ее нет! Сандью!

Женщины, кружком сидевшие вокруг тазика и чистившие овощи, обернулись на крики господина Лина. Их мужья еще храпят.

– Сандью! Сандью! – обезумев, повторяет старик, чувствуя, как сердце в груди стучит быстрее и все кости скрипят.

Внезапно на другом конце спальни Лин замечает троих смеющихся детей. Это самые мелкие, и они развлекаются. Смеются звонко-звонко. Но кто же там с ними? Сандью! Его внучка. Они передают ее из рук в руки, неаккуратно, неосторожно, а малышка ошалело хлопает глазами. Господин Лин одним прыжком оказывается возле ребят и выхватывает у них малютку:

– Прекратите! Прекратите! Вы ее пораните, она еще слишком маленькая, чтобы с вами играть!

Он берет Сандью на руки, качает ее, гладит, успокаивает. Старика трясет. Он очень испугался.

Возвращаясь к своему матрасу, он проходит мимо женщин. Одна из них говорит:

– Это же дети, папаша, они имеют право немного повеселиться, почему бы вам не оставить их в покое?

Господин Лин крепко, очень крепко прижимает к груди ребенка и ничего не отвечает. Женщина смотрит на него с отвращением.

– Старый маразматик! – цедит она сквозь зубы.

Позже, чтобы только к нему не приближаться, другая женщина бросит ему пачку сигарет. И старик быстро сунет ее в карман – рядом с первой.

В этот день господин Лин медлит с выходом из дома. Он долго лежит на матрасе, словно в прострации, пока Сандью спит. Не притрагивается к еде, которую поставила рядом с ним одна из женщин.

Вдруг помещение буквально взрывается воплями разругавшихся мужчин, которые играли в карты. Они вскочили со своих мест и таращатся друг на друга, словно быки на красную тряпку. Один обвиняет другого в жульничестве. Вспыхивает драка. Женщины напуганы. Господин Лин не хочет, чтобы внучка смотрела. Он быстро одевает ее, облачается в сто одежек и выходит из комнаты в тот самый момент, когда один из мужчин, сверкая гневным взглядом, прямо перед носом противника выхватывает нож.

На улице хмарь. Моросит холодный дождик, тот же, что в первый день, когда беженцы сошли с корабля. Низкое небо словно стремится раздавить город. Господин Лин надвигает шапку девочке на лоб. Теперь малышки почти не видно. Сам поднимает воротник.

Толпа на тротуаре вновь снует в бешеном ритме. Люди больше не прогуливаются семьями, не смотрят в небо и не улыбаются. Все куда-то бегут, глядя под ноги. В этом потоке господин Лин напоминает ствол маленького мертвого дерева, которое уносит течением, мотает туда-сюда.

– Господин Tao-laï! Господин Tao-laï!

Словно во сне, старик слышит, как мягкий хрипловатый голос дважды повторяет «bonjour». Быстро осознав, что голос вовсе не во сне, а за его спиной, старик узнает его, останавливается; рискуя быть кем-нибудь затоптанным, оборачивается и в десяти метрах от себя видит поднятую вверх руку, затем вторую; голос произносит «Bonjour!» еще дважды.

Господин Лин улыбается. Сквозь рваную карту дня будто засветило солнце. В два счета запыхавшийся господин Барк оказался рядом. Он тоже улыбается от уха до уха. Старик на секунду прикрывает глаза, припоминает слово, сказанное переводчицей, и громко обращается к господину Барку:

– Bonjour!

Господин Барк так долго бежал, что никак не может отдышаться. Господин Лин чует от него запах табака. Человек-гора подмигивает старику:

– Чертовски рад вас видеть! Идите же скорей сюда, а то еще простуду подхватим под этим дождем!

И Барк тянет за собой Лина в неведомое место. Лин не сопротивляется. Он счастлив. С человеком-горой он пойдет куда угодно. Ощущая в кармане две пачки сигарет, старик улыбается еще шире. Ему уже даже не холодно. Он забыл об общей спальне, о глупых женщинах, о драке. Он просто идет, прижав к себе внучку, шагает подле заядлого курильщика, выше его на две головы и наверняка весом около тонны.

Господин Барк толкает дверь кафе и пропускает господина Лина. Выбирает столик в углу и жестом предлагает старику сесть на диванчик, сам пододвигает стул.

– Ну и погодка! Скорее бы уже наступили теплые деньки! – говорит господин Барк, потирая руки, закуривая новую сигарету и делая первую затяжку с наслаждением, как всегда, чуть прикрыв глаза.

Барк улыбается, глядя на малышку.

– Сандьё! – смеется он.

Господин Лин кивает, любуется внучкой, которую положил рядом с собой на диванчик и которая тут же уснула.

– Сандью, – повторяет старик с гордостью, потому что девочка очень красивая, похожа на сына, на жену сына и на любимую жену господина Лина – такая цепочка вырисовывается у него в голове.

– Я сделаю заказ, – говорит господин Барк. – А то нас никогда не обслужат! Доверьтесь мне, господин Tao-laï, хорошо? Я знаю, что нам нужно, чтобы согреться.

Господин Лин не знает, почему человек-гора постоянно твердит нечто вроде «bonjour», но делает он это с таким обаянием и мягкостью, что можно только восхищаться. Понимая, что ему задают вопрос, старик слегка кивает.

– Отлично!

Господин Барк направляется к стойке. Делает бармену заказ.

Тем временем старик потихоньку вынимает две пачки сигарет и кладет их рядом с металлической потертой и поцарапанной, словно побитой, сигаретницей Барка. Тот стоит у бара. Ждет. Господин Лин впервые видит его со спины: немного сутуловат, словно всю жизнь таскал тяжести. «Может, он грузчик?» – думает господин Лин. Быть может, его работа – носить кирпичи, штукатурку или землю.

Голос господина Барка прерывает мыслительный процесс:

– Осторожно! Горячо!

Он несет две чашки с дымящимся напитком, от которого по залу кафе распространяется удивительный густой лимонный аромат. Опустив чашки на стол, Барк садится. Занятый тем, чтобы все не опрокинуть и не обжечься, двух пачек сигарет он в упор не замечает. Заметив, сперва решает: это чья-то ошибка. Оглядывается, затем вдруг понимает, в чем дело. Смотрит на старика. Тот хитро улыбается.

Господину Барку давным-давно не делали подарков. Жена часто дарила ему разные вещицы – ручки, галстук, платок, кошелек. Он тоже ее радовал – духами, розами, элегантным шейным платком. Без всякого повода. Так они и жили играючи.

Барк берет сигареты. Держит их в руках, испытывая невероятную уже давно забытую радость. Сигареты совсем простые, марку эту он не любит, да и ментоловый вкус не переносит. Но какая разница? Он смотрит на старика и хочет сжать его в своих объятиях. А слов подыскать не может – ком в горле. Наконец звучит простая благодарность:

– Спасибо… спасибо, господин Tao-laï, не стоило. Знаете, мне очень приятно, мне ужасно приятно!

Господин Лин счастлив, потому что порадовал человека-гору. И поскольку в этой стране все слова звучат как «bonjour», он снова обращается к Барку, как научила молодая переводчица.

– Вы правы! – отвечает Барк. – Сегодня отличный день!

Большими пальцами он разрывает целлофан, рвет серебристую бумагу, слегка постукивает пальцами по дну пачки, чтобы сигареты выскочили, предлагает господину Лину, тот, улыбаясь, отказывается, Барк тоже улыбается, мол, все еще не курите, раздается щелчок старой зажигалки, первая затяжка – и глаза закрываются.

И поскольку сигареты подарил старик, они внезапно кажутся Барку лучшими, чем в его воспоминаниях, просто замечательными. Да, эти сигареты – восторг. И запах мяты очень к месту. Теперь господин Барк спокоен. У него ощущение, будто легкие раскрываются, и воздух проникает легче. Ему хорошо в этом кафе. Он чувствует благодать.

Господину Лину тоже хорошо. Вокруг почти никого. Ребенок спит, как в колыбельке. Все хорошо.

– Пейте же скорее, пейте! Иначе остынет, а тогда никакого смысла!

Господин Барк показывает пример. Берет чашку в руки, несколько раз дует на напиток и, причмокивая, делает большой глоток. Старик пытается повторить фокус: берет чашку, дует, проглатывает, причмокивает, но внезапно закашливается.

– Да, это штука непростая. Но вы увидите, как согреетесь! Секрет в том, чтобы подавать напиток почти кипящим. Вода, сахар, лимон и рюмка какого-нибудь спиртного – любого, какое под руку попадется. Не очень сложно, да?

Никогда еще господин Лин не пил ничего подобного. Вкус лимона ему знаком, а вот всего остального… Он пьет маленькими глотками, и постепенно все вокруг становится теплым, а он сам словно покачивается на волнах, чувствуя приятное жжение в животе.

У человека-горы порозовело лицо. Щеки у него красные, как два фонаря. Кажется, сигареты старика пришлись ко двору – Барк прикуривает от почти докуренной одной, хватается за другую, и так до бесконечности.

Лин расстегивает пальто, плащ и вдруг начинает без причины смеяться. Голова немного кружится, а лицо горит.

– Ну что, так лучше? – спрашивает господин Барк. – Иногда мы с женой сюда приходили. Зимой. Здесь спокойно. Тихо…

Назад Дальше