Вспоминает все, что произошло. Ворота. Лицо кричавшего человека. Женщин и мужчину в белом. Укол, потерю сознания, сон.
Голова раскалывается, к тому же старика мучает страшная жажда. Но не только. Еще его мучает вопрос: где он? Что это за место, откуда нельзя выбраться? Больница? Но ведь он не болен! Тюрьма? Но ведь он не совершил преступления. Сколько времени прошло с момента укола? Час? День? Месяц? Кто ухаживал за Сандью? Ее хоть кормили, купали, гладили по головке?
Девочка спокойна, как всегда. Тихонько спит и ровно дышит. Господин Лин лежит с широко раскрытыми глазами. Думает о Барке, о своем друге. Думает с надеждой и печалью. Вспоминает его улыбку. Ни ворота, ни лающий человек, ни десятки женщин в белом, ни уколы не помешают Лину снова увидеть друга. Внезапно старик ощущает прилив энергии, чувствует себя неуязвимым, сильным и одновременно легким, хотя секунду назад подавленности его не было предела.
На следующее утро господин Лин снова надевает синий халат и вместе со всеми бродит по бесконечным коридорам, послушно ходит в столовую, сидит за столом, ест не спеша, не подает никаких признаков нестерпимого голода, волнения или апатии. Чувствует, что женщины в белом постоянно за ним наблюдают, не выпускают его из поля зрения. Старик гуляет вдоль стен, улыбается, опускает глаза, не пытается выйти из парка, садится на скамью, качает ребенка, нашептывает девочке ласковые слова, смотрит на море внизу, вдали, на стремительно несущиеся волны. Вечером после ужина господин Лин первым возвращается в комнату, ложится в постель, выключает свет после контрольного обхода женщины в белом, работающей в ночную смену.
В течение нескольких дней старик подчиняется дисциплине, и за ним перестают пристально наблюдать. Теперь все как раньше: Лин – просто старик, хрупкая тень среди других теней, завернутых в синий саван, бесшумно плавающих по аллеям огромного парка.
Сандью, кажется, вовсе не переживает из-за смены обстановки. Она мудрый ребенок. Старик думает, что внучка изо всех сил старается, лишь бы не доставлять ему хлопот. Ей всего несколько месяцев, а уже такая умная. Скоро научится ходить, станет девочкой-подростком, молодой девушкой. Время бежит быстро. Жизнь проходит быстро. Бутоны лотоса стремительно распускаются, превращаясь в чудесные озерные цветы.
Господин Лин хочет наблюдать, как его девочка растет. Он живет ради этого и не может провести остаток жизни в стенах замка, в доме престарелых. Нет. Он и так вдали от родины. Прекрасный цветок Сандью должен распуститься на воздухе, на воле, под солнцем, а не в больнице и не в тюрьме. Человек-гора наверняка мог бы помочь. Только он способен помочь выбраться. Господин Лин все ему объяснит, жестами, и тот поймет, это точно. Во что бы то ни стало надо снова увидеть Барка, друга, по которому старик безмерно скучает. Надо снова услышать его голос, его смех, снова почувствовать запах его сигарет, посмотреть на его большие натруженные руки, ощутить его тепло и силу.
Третий день весны. Раннее утро. Позавтракав, господин Лин покидает столовую первым. Другие обитатели замка еще сидят, макают хлеб в чай или в кофе, а старик уже бодро шагает по траве. Он знает, что в этот утренний час мужчины и женщины в белом за ним не пойдут – они все в закутке около столовой, тоже пьют чай-кофе, болтают и шутят. Никто ни за кем особенно не следит.
Ворота господин Лин игнорирует. Он направляется в рощу, которая видна из окна. Знает, что за ней стена, ограждающая парк, ниже, чем в других местах, и что ветка дерева там совсем близко.
Старик шагает быстро. Внучка у него на руках время от времени открывает глаза, будто спрашивая, что дедушка задумал. Наконец Лин у стены. Он не ошибся. Лезть не очень высоко. Верхняя часть кладки обвалилась, так что строение завершается на уровне лба. Как же быть? На ветку, которую старик видел из окна, попробуй заберись. Зато на земле валяется ствол мертвого дерева с крепкими частыми сучками. Господин Лин устраивает Сандью на земле, а сам прислоняет ствол к стене. Теперь его можно использовать как лестницу. Старик делает первую попытку. Удачно – ему легко удается вскарабкаться на самый верх. Но как спуститься с другой стороны? Да еще с ребенком?
Господин Лин вспоминает женщин из родной деревни и то, как они носили с собой новорожденных детей, когда отправлялись работать на рисовую плантацию или в лес за хворостом. Старик снимает халат и, убедившись, что старая фотография и мешочек с землей не выпадут из кармана, крепко привязывает Сандью к своей спине. Девочка в безопасности. Старик ловко взбирается наверх, поднимает «лестницу», прислоняет к внешней стороне стены, в последний раз окидывает взглядом парк – на хвосте никого, – вздыхает. Затем торопливо спускается вниз, и вот – он уже на пустынной улице. Он свободен. Свободен и одет в пижаму, а к спине его халатом привязана внучка. Господин Лин счастлив. Он готов кричать от счастья. И бежать от замка бегом. Словно помолодел на двадцать лет.
Быстрым шагом Лин спускается в город. Он снова надел халат и взял внучку на руки. Вокруг пустынно. Иногда встретится человек с собакой или дворники, метущие улицу. Но никто не поднимет глаз и не обратит на старика внимания.
Оказавшись на приличном расстоянии от замка, Лин останавливается передохнуть, садится на скамейку и переодевает Сандью в чудесное платье, подаренное человеком-горой и, конечно, не забытое в замке. Дедушка смотрит на прекрасную внучку. Гордится ею и собой.
Из окна комнаты старик внимательно рассмотрел город, сообразил, как расположены главные улицы и кварталы, где находится контора по делам беженцев, любимое кафе Барка и скамейка, на которой друзья всегда проводили время. Лин шагает вперед, уверенный в том, что движется в нужном направлении и быстро отыщет знакомые места.
Старик представляет себе лицо Барка, когда тот его увидит, и нисколько не сомневается в том, что скоро достигнет цели. Город, конечно, большой, даже огромный, но никакие расстояния не помешают встрече друзей. Лин улыбается, заранее радуясь.
Милые домики с маленькими садиками постепенно уступают место огромным складам тусклого металлического оттенка, тянущимся вдоль бесконечных широких улиц. Перед ними паркуются грузовики. Водители болтают, чего-то ждут. Некоторые при виде господина Лина свистят, смеются, громкими голосами выкрикивают непонятные слова. Старик кивает незнакомцам, ускоряя шаг.
Лабиринту серых улиц нет конца. И повсюду странные вытянутые здания и маета, грузовики, уезжающие и приезжающие – в дыму выхлопных газов, под оглушительные гудки клаксонов и вопли водителей. У господина Лина болит голова. Он боится, как бы внучка не разволновалась, закрывает ей уши ладонями. Но девочка, верная своему спокойствию, молчит. Только глазами хлопает. Ничто не выводит из равновесия эту тихоню.
У старика начинают болеть ноги и ступни. В тапочках идти неудобно. К тому же теперь, когда солнце в зените и палит, в халате становится очень жарко. Впервые в сердце господина Лина закрадывается тревога, сомнение: а вдруг он идет не по той дороге? Вдруг он заблудился? Он останавливается, озирается. Ничего не понимает. Вдали, кроме крыш высоких домов, вертящихся подъемных кранов, стальных шпилей и белых густых птичьих стай, не видно ни зги.
Глядя вокруг, старик вдруг вспоминает день своего приезда в страну. Несмотря на жару, у него почему-то мороз по коже. Будто снова, как тогда, моросит мелкий ледяной дождь. Подъемные краны напомнили тот далекий, но близкий день и порт. Господин Лин размышляет. Если большой порт там, то маленький рыбацкий порт здесь, а если он здесь, то и скамейка здесь.
Старик сворачивает налево. Он вновь полон энергии. И даже забавляется, представляя, как в замке его ищут люди в белом. Должно быть, под каждой кроватью проверили и весь парк обшарили. Какие у них, наверное, глупые лица!
Развеселившись, старик не замечает на мостовой пробоину со зловонной стоячей водой. Проваливается туда левой ногой. Теряет равновесие и чуть не падает, но подпрыгивает и удерживается. Нога теперь босая. Тапка слетела, прицепилась к сломанной решетке люка. Крепко держа малышку, господин Лин пытается оторвать тапку от решетки. Тянет с силой, не сдается. Наконец разодранная вонючая мокрая тапка – у него в руках. Старик в отчаянии. Он отжимает испорченный башмак и снова обувается – половина стопы торчит. Лин пускается в путь. Ступает медленно. Волочит ногу, словно хромой. Тошнотворный запах тянется за ним шлейфом: рукав халата и полы искупались в протухшей воде, пока старик выуживал тапку. Солнце обжигает, и тяжесть в ногах не дает идти. Сандью, впрочем, по-прежнему спокойна. Спит счастливым сном, не обращая внимания на мелкие неприятности.
Господин Лин на тротуаре уже не один. Толпа не столь плотная, как возле парка, у скамейки, но мужчин, женщин и детей вокруг все больше – они держатся за руки, бегут, пихают друг дружку. Склады остались позади.
Господин Лин на тротуаре уже не один. Толпа не столь плотная, как возле парка, у скамейки, но мужчин, женщин и детей вокруг все больше – они держатся за руки, бегут, пихают друг дружку. Склады остались позади.
Дома на улицах в основном не очень высокие, и на их первом этаже непременно расположен какой-нибудь магазинчик – бакалея, рыбная лавка – или прачечная. Почти на каждом углу собираются поболтать компании молодых людей. Проезжают полицейские машины, раздается вой сирен. На господина Лина таращатся, но не враждебно, просто удивленно. Старик чувствует, что о нем шепчутся. Ему стыдно за рваную тапку и грязный халат. Он опускает голову, ускоряет шаг.
Больше трех часов Лин кружит по кварталу, думая, что движется вперед, но на самом деле каждый час возвращаясь на прежнее место. Уличный гвалт, музыка, доносящаяся из квартир с открытыми окнами или из радиоприемников, которые многие подростки носят на плечах; выхлопные газы, рев моторов, запах кухни, гнилых фруктов, выброшенных на тротуар, – все это выматывает старика.
Теперь он ступает очень медленно. Из-за разодранной тапки и вынужденной хромоты у Лина разболелось бедро. Ребенка нести все труднее. Девочка словно весит тонну. Старика мучает жажда. И голод. На секунду он останавливается, опирается о фонарь и достает пакетик с бриошью, смоченной в молоке и в воде. Пытается накормить Сандью, не запачкав ее чудесное платье. Сам проглатывает пару кусочков.
Внезапно из цветочного магазина, напротив которого застыл Лин, выскакивает женщина и направляется прямо к старику. Наверное, хозяйка. Она трясет метлой и кричит. Призывает людей в свидетели, метлой указывает на разорванную тапку и вонючие пятна. Гонит оборванца прочь, требует, чтобы он немедленно убрался. Машет рукой, тычет пальцем в горизонт, словно предлагая Лину провалиться сквозь землю. Вокруг собираются зеваки. Старик сам не свой от стыда. Женщина под смех толпы заводится сильнее. Она ликует, напоминая при этом глупую толстую цесарку, в ярости разметавшую навоз на заднем дворе. Лин поспешно прячет пакетик с бриошью в карман и сбегает. Люди смеются, глядя на хромого испуганного человека, подволакивающего лапу, подобно раненому зверьку. А толстуха продолжает кричать, бросая слова, будто камни. И смех вонзается в сердце старика, рассекая его своим острым лезвием.
Господин Лин больше не видит солнца, не чувствует первого нежного тепла весны. Он шагает на автомате, из последних сил прижимая к себе малышку, едва переставляя ноги, не замечая ни улиц, ни домов. Глядя вперед безумным взглядом странника.
Проходят часы, день клонится к вечеру. Господин Лин в пути с раннего утра. С раннего утра он цепляется за надежду – отыскать нужную улицу, скамейку и своего друга. Мысли путаются. Старик начинает думать, что поступил опрометчиво, что город подобен огромному чудищу, которое сожрет его с потрохами. Ему кажется, он уже не найдет ничего – ни друга, ни скамейку, ни даже замок, откуда сбежал. Лин злится на себя. Но не потому что устал, сломался и выглядит жалко, а потому что переживает за внучку. Ведь и ее он обрек на истощение, на скитания, на пыль, зной и шум, на смех прохожих. Какой из него дедушка? Стыд отравляет, словно яд.
Господин Лин прислонился к стене. Медленно, сам того не осознавая, он соскальзывает на землю. Падение длится то ли секунду, то ли всю жизнь. И вот старик уже на мостовой, а малышка – у него на коленях. От усталости, страданий, разочарований, расставаний и поражений у господина Лина тяжело в голове. Что человеческая жизнь, если не ожерелье из потерь? Какой смысл продираться сквозь дни, месяцы и годы, если с каждым часом ты все ближе к бессилию и смерти? Какой смысл в завтрашнем рассвете, если он обещает больше слез, чем сегодняшний?
Мысли в голове у старика ударяются друг о друга, словно льдины. Внезапно прямо перед собой господин Лин видит ноги мужчины. Видимо, тот уже давно стоит рядом. Старик поднимает глаза. Человек высокий. Он что-то говорит, пальцем указывает на рваную тапку, затем на малышку. Лицо у незнакомца не злобное. Он говорит и говорит. Лин, конечно, ничего не понимает. Человек склоняет спину, роется в кармане пиджака, что-то достает, вкладывает в правую ладонь старика, аккуратно закрывает ладонь, кивает головой и уходит.
Господин Лин разжимает пальцы и видит, что незнакомец вложил в его ладонь деньги – три блестящих на солнце монеты. Милостыня. Человек принял старика за нищего. Господин Лин чувствует, как по его щекам текут слезы.
Позже, спустя долгое время, он снова на ногах, снова шагает, думая лишь о том, как бы удержать на руках послушную красавицу Сандью в розовом шелковом платье. Он движется вперед медленно, слегка покачиваясь, расталкивая людей, но ощущая, как толпа смыкается вокруг плотным кольцом и не дает дышать. Господин Лин ничего не видит, ничего не слышит. Смотрит лишь под ноги. Словно глаза превратились в гигантские магниты и тянут своего обладателя к чужой земле, по которой он обязан ступать, подобно каторжнику, обязанному страдать. Часами. Беспрестанно.
Все сливается воедино. Места, дни, лица. Старик представляет родную деревню, рисовые поля, как блестящую или матовую – в зависимости от времени суток – шахматную доску, связки неочищенного риса, спелое манго, глаза человека-горы, его толстые пожелтевшие от табака пальцы, лицо сына, кратер от бомбы, развороченные тела, поселение в огне. Вперед, вперед. Господин Лин утыкается в собственные воспоминания и в людей, которые бегут, не останавливаясь, словно предназначение человека – бежать, бежать к пропасти.
Внезапно резкая боль в плече отвлекает старика от водоворота, в который его засосало. Молодой человек с коробкой в руках случайно врезался в господина Лина. Ему неловко. Он обращается к старику, спрашивает, все ли в порядке. Слава богу, Лин не выронил малышку. Сандью лишь слегка подбросило, и она открыла глаза – все в порядке. Не дождавшись ответа, молодой человек несется дальше.
Господин Лин осматривается. Вокруг тысячи людей – мужчин, женщин, детей, целых семей, шумных и веселых – все они направляются к большим воротам, за которыми на фоне неба легко различимы высокие деревья, холмы, аллеи и клетки. Клетки.
Старик чувствует, что сердце его бьется все быстрее. Клетки. Клетки с животными. Он их видит. Львов. Обезьян. Медведей. Внезапно у господина Лина возникает впечатление, будто он попал на фотографию, которую часто разглядывал. Парк! Это же парк! Вход в парк с каруселью с деревянными лошадками! Но если он около парка, значит, напротив… Ну конечно, там, на другой стороне улицы, где проносятся тысячи машин, – скамейка! А на скамейке подобно огромному толстому привидению – господин Лин не верит своим глазам! – расположился человек-гора! Друг ждет своего друга!
Старик в секунду забывает и об усталости, и о босой ноге, и о замаранном халате, и о вони, и об отчаянии, которое чуть не лишило его последних сил. Никогда раньше солнце не сияло так ярко. Никогда раньше предвечернее небо не было таким чистым. Никогда раньше господин Лин не испытывал такой пронзительной радости жизни.
Сломя голову старик несется через улицу – к скамейке. И кричит. Выкрикивает единственное известное ему французское слово, перекрывая даже рев моторов.
– Bonjour! Bonjour! – приветствует Лин господина Барка, до которого осталось меньше ста метров. – Bonjour! – орет старик, будто вся его жизнь держится на одном коротком слове.
Барк только что раздавил ментоловую сигарету каблуком. Ему плохо. Он чувствует себя усталым и ненужным. Много дней подряд он провел на скамейке в одиночестве. После полудня и до самого вечера, по будням, по выходным человек-гора ждет своего друга. А тот не приходит. Барк думает о старике ежечасно. Как он его любил! Его улыбку, внимательный взгляд, учтивое молчание, жесты, песню. Господин Tao-laï был родным человеком. Они с Барком понимали друг друга без слов.
Человек-гора попытался навести справки. Спустя несколько дней после исчезновения старика, когда Барк понял, что господин Tao-laï уже не придет, он отправился к дому, куда так часто провожал друга. Консьерж сказал, что раньше на первом этаже располагалось общежитие для беженцев, но теперь помещение закрыто и продано – скоро здесь будет рекламное агентство или агентство недвижимости – точно не известно.
Господин Барк описал своего друга.
– Ах да, я знаю, о ком вы говорите! – заявил консьерж. – Старик был незлобивый. Держался особняком, но доброжелательно. Пару раз я пытался с ним пообщаться, но он ни слова не понял. Другие беженцы над ним смеялись. Теперь его здесь больше нет. Женщины увели его.
Служащие в конторе по делам беженцев долго искали в своих списках человека по имени Tao-laï, но так и не нашли. Барк удалился восвояси с чувством глубокого разочарования и тоски.
Уже поздно. Человек-гора собирается домой. Но он не любит возвращаться в свою квартиру. В последнее время, только сидя на скамейке с сигаретой в зубах, Барк чувствует себя спокойно, потому что сигареты напоминают о друге. Достав пачку, он стучит по донышку, сигарета выскакивает, Барк зажимает ее губами, закуривает, прикрывает глаза, наслаждается первой затяжкой.