Она кивнула.
– Давайте раскинем карты? Посмотрим, что с ним и как?
– Да, да, конечно.
Он перетасовал колоду Таро, выложил несколько карт. Удивительно – все они легли перевернутыми. Стал рассматривать. Карта «Шут» – наш герой небрежен с людьми, нерешителен, эгоистичен. «Мир» – его отличают неподвижность, бездействие, упрямство, зацикленность на каких-то проблемах. Тут же стала видна и проблема в виде тройки пентаклей – парню перманентно не хватает денег. Двойка пентаклей – все его интересы направлены на достижение богатства и благосостояния. Карта «Умеренность» гласила, что концентрация внимания на своих проблемах и потворство собственным желаниям могут привести героя к прямо противоположным результатам, возможно, даже плачевным. Ну и так далее. Ничего страшного и в то же время ничего вдохновляющего. Ни одной карты, имеющей отношение к миру чувств.
– Либо он в самом деле настолько материален и меркантилен, либо очень тщательно прячет свои эмоции. Как вам кажется, это скрытный человек?
– Ну да, – ответила Римма, чуть поразмыслив. – Я никогда не понимаю, о чем он думает. Даже когда говорит что-то определенное, всегда остается ощущение, что истинные мысли его – совершенно противоположные.
– Знаете что? – сказал Марк. – В отличие от этого мальчика я – человек конкретный. В данном случае вы от меня чего хотите? Погадать я на него погадал, ничего плохого рядом с ним не вижу, дурных женщин тоже не наблюдается. Он себя очень хорошо оберегает, может быть, даже заговорен. Такие вещи встречаются гораздо чаще, чем вы думаете! – ответил он на недоверчивый взгляд. – Конечно, почти против всякого заговора есть отговор, однако охранять этого парня сейчас не от чего, можете мне поверить. Ну не хватает ему высокой духовности, ну такая натура.
– А что его может изменить? Может быть, любовь? – спросила Римма.
«Надо сначала его спросить, хочет ли он измениться», – чуть не ляпнул Марк, но все-таки удержал неуместную реплику на кончике языка.
– Может быть. Но, говорю, я пока никакой любви рядом с ним не вижу. Мне кажется, он по натуре холодный человек.
Она посмотрела так, что Марку показалось: вот-вот заплачет. Да, хорошие дела…
– Хотите, на вас погадаю?
– Конечно, пожалуйста!
Он перетасовал колоду, разложил карты. Совсем другая картина!
– Вот это вы, видите? «Жрица». Карта означает любовь, таинственность, романтизм. Ваша натура именно такова. На линии сердца перевернутый вестник кубков – измена. Вы боитесь измены любимого человека. Восьмерка кубков – вы разочарованы в любви. А рядом с вами опасный враг. Видите – перевернутый король мечей. Очень сильный, очень коварный человек. Его следует избегать, потому что он может повредить всем вашим планам. Вы… извините, вы замужем?
– Что-то вроде, – неопределенно ответила Римма. – Оставим этого короля в покое, ладно? А эта карта что означает?
– Как ни странно, облегчение вашим переживаниям и любовным страданиям принесет перевернутая четверка кубков: новые связи.
– Это то, что по-русски называется клин клином вышибай? – с кривой улыбкой спросила Римма. – Да ну, вряд ли. Я… мне сейчас никто не нужен, кроме…
– Пока вы к этому не готовы, верно, – согласился Марк, открывая карту «Мир». – Ваш знакомый молодой человек зациклен на финансах, а вы – на своих чувствах. Так гласит вот эта карта.
Она усмехнулась не то зло, не то с отчаянием:
– При чем тут карта? Вы же и без нее сразу все поняли. Верно?
– Понял, – признался Марк. – Но мне хотелось услышать это от вас.
Он взглянул на фотографию. Да… обычная история. И очень грустная, к несчастью. Но парень в самом деле красив, что и говорить. Кого, кого же он так напоминает?
– А дети у вас есть?
– Нет. И никогда не было.
– Римма, а вы уверены в… ну как бы это сказать… в своих чувствах к нему? Ему сколько лет?
Она вызывающе вскинула подбородок:
– Двадцать три. Я, как вы сами можете видеть, гораздо старше. И при этом в своих чувствах я совершенно уверена. Кстати, не вижу в них ничего постыдного. Почему-то немолодому, пожилому, старому мужчине не зазорно влюбиться в молодую девушку и даже бросить ради нее привычную, надоевшую жену, а женщине, которой около… я хочу сказать, которой за тридцать, полюбить юношу как бы стыдно. А может, у меня комплекс Федры?
– Интересное выражение, – понимающе кивнул Марк. – Никогда такого не слышал. Эдипов комплекс – это для мужчин, правильно. А вот комплекс Федры… В связи с этим – такой вопрос: а может быть, вам просто нужен ребенок? Капризный ребенок? Вам некого любить, а в этом юноше для вас сосредоточено все: и жажда любить кого-то, и заботиться о ком-то…
– Вы что, не понимаете? – перебила она грубо. – Я его хочу! Я хочу его в своей постели, вот что мне надо!
При этих словах Марку пришлось повозиться на стуле, чтобы сесть поудобнее. Брюки вдруг сделались тесны. И даже весьма.
– Понимаю, – выговорил он с некоторым усилием. – В конце концов, Ипполит был пасынком Федры, а она от любви к нему такое натворила…
– Вот именно, – буркнула Римма.
Марк бросил взгляд на ее склоненное лицо, на тень в глубоком вырезе пуловера – и вынужден был откашляться, чтобы справиться с севшим голосом. Голос-то у него сел, а вот кое-что встало, да еще как! С трудом вспомнил, что гадание не закончено. Открыл две предпоследние карты и не мог сдержаться – ахнул:
– Очень интересно! Карты советуют вам бороться. Девятка жезлов уверяет, что вы должны подойти к своим проблемам решительно, и тогда вас ждет успех, несмотря на всякое противодействие. Обратите внимание на пятерку кубков. Успех в любви. А вот то, что нам поможет… «Первосвященник», видите? Знак веры, вдохновения, объединенных усилий. Помощник во всех ваших начинаниях.
– Ну и кто это, по-вашему?
– Например, я, – скромно ответил Марк. – В конце концов, вы ведь именно за этим сюда пришли. Чтобы я помог вам, верно? Чтобы этот человек полюбил вас. Ведь так?
Она смотрела изумленно, как будто до сей минуты сама толком не понимала, зачем же все-таки пришла сюда.
– А это реально?
– Если хотите, можем попытаться.
– С помощью колдовства, что ли? – В голосе звучала угрюмая усмешка.
– С помощью магии.
– Черной! – воскликнула она с издевкой.
– Нет, только белой. Обычной любовной магии.
– Восковые куклы, черные свечи, змеиный глаз, сердце лягушки, гвоздь из гробовой доски – или что там еще?
– Никаких змей и лягушек. Никаких кладбищенских атрибутов. Свечи – красные, потому что это цвет любви. Восковые куклы – это уже самый край, так же как и запечатывание души в ключ. Это мы применим, если другое не удастся. Но ведь существуют самые простейшие способы. Например, во время соития помазать спермой свой лоб. Очень действенное средство!
– Для этого как минимум нужно, чтобы соитие произошло, – проговорила Римма с таким отчаянием, что Марку захотелось обнять ее и утешать, утешать до тех пор, пока она не забудет свою глупую выдумку, свою дурацкую фантазию, свое нестоящее увлечение, этот каприз взрослой, большой девочки, которой вдруг понадобился… пупсик. Вот именно – пупсик! И чтобы заполучить его, она начинает разрушать весь мир вокруг себя. А пупсик сидит и хлопает своими очаровательными глазками. Потому что ему все равно, кому принадлежать. Кто первый протянет руку… Нет, скорее, кто заплатит подороже.
Может быть, он ошибался, даже скорее всего – ошибался, нарочно старался представить этого юнца в самом дурном свете, но ничего не мог с собой поделать.
– Извините за вопрос – между вами что, ничего не было?
– Можно сказать и так. Один раз я его поцеловала… и не только в губы, ну, понимаете? И все. А по-настоящему ничего не было. Потом, после того случая, я уехала за границу, вернулась буквально на днях, сразу позвонила ему в театр. Я… не только потому позвонила, что истосковалась по нему, – я за него беспокоилась, у него были очень крупные неприятности. Он взял трубку, но создалось такое впечатление, что даже не сразу вспомнил, кто я. Или нарочно хотел создать видимость этого… Потом стал немножко помягче, рассказал, что неприятности кончились, эти типы от него отстали, хотя он все еще не ночует дома. А где, спросила я, и он ответил, у друзей, мол. Я спросила, а может, у подруг? Не надо было спрашивать, конечно, я не имею права вмешиваться в его жизнь. Он, наверное, обиделся. Сказал – это его личное дело. И сразу прервал разговор, дескать, очень много работы, просит его извинить и все такое.
– И все? Больше вы не говорили, не виделись?
– Нет.
– А какая-то соперница есть, как вы думаете?
– Да уж наверняка. Одну я конкретно видела, она устроила жуткую сцену, поломала нам всю нашу встречу… Не думаю, что она одна. Вы его не видели, вы просто не представляете, какой он, как к нему женщины липнут. Он светится весь, понимаете? Особенно его глаза, эти глаза… – И вдруг Римма осеклась, уставилась на Марка: – Господи, да вы похожи! Вы так похожи, я все время думала – ну кого вы мне напоминаете, и только сейчас поняла! Вот таким он станет, наверное, через десять лет. – Она слабо улыбнулась. – Да, годы его не испортят, хотя что такое тридцать, тридцать три? Вам примерно столько?
– Тридцать два, – сказал Марк, сам не зная, принять ли за комплимент ее слова об этом сходстве, а может, обидеться. Вот почему лицо этого парня казалось таким знакомым! На фотографии он увидел словно бы некое подобие себя самого – давным-давно. Тогда у него точно так же сияли глаза – сами собой, просто от радости жизни. Сейчас-то он научился заставлять их сиять, когда надо. Строго по надобности. Чтобы зря электричество не тратить… Ничего, этот, как его там, тоже недолго продержится в этой жизни на самосветности! Жизнь – она штука стервозная, и не такие огоньки гасила!
– Как его зовут, нашего героя?
– Никита Дымов. Никита…
Они говорили еще довольно долго. Марк рассказал, что именно попытается сделать, какие магические действия предпримет. Договорились, что Римма зайдет к нему через три дня – а предварительно поговорит с Никитой, попытается выяснить, изменилось ли его отношение к ней. Нет, в самом деле – в некоторых случаях магия дает результаты очень быстро. Бывает, конечно, что дело затягивается надолго…
Об оплате его услуг Римма сама спросила. Он протестующе выставил ладонь:
– Я беру деньги только за гадание. Тут твердая такса – двести рублей сеанс. А все остальное… тут сколько вы сами хотите дать. Это как бы ваше пожертвование ради вас же самих. Так что сами смотрите.
Римма вынула кошелек. Достала оттуда две сотенные, потом – пятьсот рублей. Марк заметил, что кошелек опустел. И догадался – было бы у нее больше, она так все и отдала бы.
Уходила она уже в другом настроении, чем пришла. И улыбка у нее была такая сияющая, детская, светлая, что Марк только и знал, что бесконтрольно улыбался в ответ.
А про последнюю карту он совершенно забыл. И только когда за Риммой закрылась дверь, перевернул ее. И тотчас пожалел об этом. Потому что перед ним лежала перевернутая девятка мечей – знак отчаяния, бесчестья, ужаса.
Наверное, надо было позвать Римму, вернуть, сказать ей об этом. Но стоило вспомнить ее влажные от счастливой надежды глаза…
Марк нахмурился, перемешал карты, закопал злополучную девятку поглубже в середину.
Все равно Римма уже не остановится, он таких женщин, балансирующих на грани последней надежды, видел-перевидел. До края дойдет, а не остановится. Никаких денег не пожалеет, только бы добиться своего. Выгодная клиентка, ему сегодня здорово повезло. Последняя любовь и все такое.
Нет, надо быть честным с собой, если не с ней. Безнадежно, вся эта ее любовь безнадежна. Наверное, нужно было ей сразу сказать, но… теперь он и сам не мог остановиться.
Маг называется! Как же он не просек, что перевернутая девятка мечей сулит отчаяние, бесчестье и ужас не только Римме, но и ему самому?!
Александр Бергер
30 ноября 2001 года. Семенов
Надо отдать должное Бронникову – он воспринял весть о своем освобождении с потрясающим спокойствием. Не орал, дескать, вы отняли у меня целых пять дней жизни – бесценных дней бесценной жизни моей! Не грозился найти управу на всех тех, кто эти самые дни отнимал, а прежде всего – на главного своего супостата, следователя Бергера. Хмыкнул:
– Ну-ну! Это ж надо, сколько времени вы зря потеряли, пытаясь меня расколоть! Я же сразу сказал: не делал я этого, не де-лал! Небось следы настоящего преступника давно снегом замело.
Бергер покосился в окно. Да уж…
– Кстати, – поинтересовался Бронников, – а почему вы меня отпускаете? Законное время вышло? Прокурор санкцию на арест не дает, а вы не можете предъявить мне обвинение? Что-то у вас рассыпалось, да?
– Рассыпалось, – кивнул Бергер. – Именно так. Я вас отпускаю, но прошу все-таки дать подписку о невыезде.
– Откуда? – хитровато посмотрел на него Бронников. – Откуда я не должен выезжать? Из Семенова? То есть вы меня вместо камеры поселите в гостинице и будете содержать на казенный счет? Или из Нижнего? Но как же я тогда смогу к вам на допросы являться? Или можно считать, что я окончательно выпал из поля зрения следствия?
– Еще нет, – с сожалением признал Бергер. – Не окончательно. Думаю, мы с вами еще пообщаемся, а что касается подписки о невыезде, то явка в такой-то пункт по вызову органов милиции и прокуратуры не является ее нарушением. Понятно?
– Понятно. То есть в Семенов ездить можно, а на Риммину дачу, к примеру, в Соложенку, нельзя?
– Нельзя.
Возможно, он ответил слишком поспешно, слишком категорично или в голосе что-то такое прозвучало, но Бронников взглянул на него с любопытством. Еще не хватало – позволить ему ездить в Соложенку, общаться с Калинниковой, может быть, сбивать ее с толку! От бабки и так не бог весть сколько проку как от свидетельницы, нечего ей голову морочить.
– Да вы не беспокойтесь, Александр Васильевич, – сказал вдруг Бронников. – Не поеду я в Соложенку. Что я, неживой, что ли? Думаете, мне легко снова там оказаться? Все время представлять себе, что, вернись я раньше, может быть, застал бы ее еще живой, может быть, убийца бы до нее не добрался бы, а там, глядишь, и раздумал это делать. Нет, в Соложенку мне путь надолго закрыт, а может, навсегда. Там все Риммино, все ею полно еще. Я и домой-то вернуться могу более или менее спокойно только потому, что Римма у меня после развода моего с женой бывала буквально раза два, и то мимоходом. Моя квартира ею не пропиталась еще, понимаете?
– Понимаю.
– Ну и хорошо. Тогда я откланяюсь, как в книжках иногда выражаются?
– Не получится, Григорий Александрович, – мягко остановил его Бергер. – То есть пока не получится. Мне придется сопровождать вас к месту жительства. Я бы хотел, чтобы вы осмотрели свои вещи. Понимаете, если не вы стреляли в Римму Тихонову из того «вальтера», то есть я хотел сказать, если ее убили не из вашего «вальтера»…
– Ого, – быстро, негромко перебил его Бронников. – Ничего себе новость! Так вот вы почему решили от меня отвязаться… Не из «вальтера»? А из чего? И каким образом «вальтер» оказался валяющимся на дорожке?
– На эти вопросы я пока еще не могу ответить, – с усилием признался Бергер. – Следствие идет. Мы ищем, мы пытаемся найти настоящего преступника. Но давайте мы с вами посмотрим, не найдется ли в вашей квартире следов… ну, не знаю чего, может быть, взлома какого-то, что ли, а то вспомните какой-то эпизод, на ваш взгляд, к делу не относящийся, но который позволит нам понять, как же все-таки ваш «вальтер» попал в Соложенку и кто так тщательно пытался бросить на вас тень подозрения, сначала убив вашу любовницу.
И они поехали в Нижний. Бронникову позволили взять с милицейской стоянки его «БМВ», уже порядком занесенный снегом. Охранники даже помогли его разогреть, потому что машина попала на стоянку еще до морозов, масло застыло. А потом Бронников сел за руль, Бергер – рядом, и они отправились в путь.
Оба молчали. Бергер молчал не потому, что не о чем было говорить или вопросов больше не было. Нет: его покоробила откровенная радость Бронникова от встречи с машиной – по всему чувствовалось, любимой. А впрочем, имел ли он право осуждать человека, который провел почти пять суток в КПЗ, прямо скажем, не отличающейся повышенной комфортностью, а сейчас вдруг получил возможность поехать домой? Неужели кто-то на месте Бронникова не наслаждался бы свободой? Сейчас он может думать только о себе. Это психологически понятно. Наверное, к нему еще вернутся горестные мысли об убитой…
– Кстати, – сказал Бронников, – кстати, о моем «вальтере». Очень может быть, что в мою квартиру никто посторонний не лез. Вы ведь мне не раз говорили, что на нем не обнаружено отпечатков пальцев «третьего лица». И смазанных пальчиков нет. Знаете, почему? Возможно, «вальтер» увезла сама Римма. А убийца наткнулся на него там. И с ходу сообразил, как устроить так, чтобы подозрение пало на меня.
– А зачем бы ей увозить с собой пистолет? – повернулся к нему Бергер, пораженный не столько этим предположением, сколько неожиданным поворотом мыслей Бронникова. Только что сидел, весь разомлевший, в этом своем «БМВ», чуть ли не гладил его, как любимую женщину, а оказывается…
– Вопрос, конечно, интересный. Если бы я знал! Можно только предполагать. Например, неуверенно чувствовала себя одна в деревне. Ночью там, правда, страшновато – глухомань лесная, мало ли кто бродит по лесу и решит заглянуть в окраинный домик, где живет одинокая красавица… А вообще-то я ведь уже говорил вам – она любила оружие. Мне приходилось видеть женщин, которые, перебирая брюлики, испытывают от этого почти чувственное наслаждение. Римма в какой-то девчачий восторг приходила, когда брала в руки «вальтер». Я когда-то хотел купить ей такую игрушечку, даже предлагал добыть разрешение на ношение оружия, но она с сожалением сказала, что, во-первых, когда-нибудь не удержится от искушения пустить его в ход без всякой надобности, а во-вторых, наличие оружия защиты у какого-то человека само собой, спонтанно, может спровоцировать нападение на него. Для меня это слишком сложно, но… может быть, вы понимаете?