Ну что же, бывает, видимо, смертельная, неизлечимая болезнь души – так же, как и тела. Для тела это – туберкулез, к примеру, рак, ну СПИД, да мало ли что! Для души – неутоленная страсть.
Забавно. Если рассказать про этот темный огонь, который ее пожирает, десятку людей, вряд ли хоть один человек из этого десятка ей посочувствует. Особенно узнав, кто она, как живет. Небось еще скажет: «С жиру бесится!» Но ведь точно так же можно сказать о человеке, который из-за мучительных болей в желудке не может есть жирное мясо. Или макароны, или свежий хлеб. Однако к физическим недомоганиям люди отчего-то относятся с большим уважением и пониманием, чем к страданиям душевным. Тем паче – сердечным. Тем паче – к мучительным страданиям женщины. Все проходит, все кончается… А если – нет? От любви не умирают… А если – да?
Она так долго смотрела на вход в «Барбарис», что, кажется, уже знала наизусть каждый разноцветный фонарик, каждый нарисованный цветок. Но только сейчас заметила под навесом темный глазок телекамеры. Показалось, объектив устремлен прямо на ее машину. Вдруг Никита сейчас сидит где-нибудь в офисе охраны – или где там установлен пульт – и с тоской смотрит на «Ауди»? И мечтает, чтобы эта надоеда поскорее умотала отсюда. Потому что ему надо в театр, у него тысяча дел, и меньше всего ему хочется встречаться с этой приставучей шлюхой!
Римма нервно потерла горло. Да и в самом деле, не уехать ли? Ну… разве что еще немножко подождать?
В эту самую минуту открылась дверь, и на пороге клуба появилась женщина в короткой оливковой курточке и модных, сильно расклешенных брючках. Свет фонарей заиграл на ее тщательно постриженных и уложенных темно-рыжих волосах. Она вытянула вперед затянутую в перчатку руку с пультом, и черный «Мерседес», стоявший неподалеку от Риммы, отозвался радостным урчанием, словно огромный кот, завидевший хозяйку.
Жанна, это была она, рыжая красотка, жена хозяина «Барбариса». А вслед за ней на пороге появился темноволосый парень в короткой синей стеганой куртке.
Никита!
Римма рванулась было вперед, но замерла, увидев, что он переходит улицу вслед за Жанной и оба садятся в «Мерседес». Жанна – за руль, Никита – рядом. «Мерс» сполз по боковому проулку на Нижне-Волжскую набережную. Римма, от неожиданности замешкавшаяся, ринулась следом. Потом обе машины обогнули поворот, поднялись в гору, на площадь Минина, пронеслись по Варварке и через площадь Свободы вывернули на Ошарскую. К ТЮЗу.
Ревнивая дрожь, колотившая Римму всю дорогу: куда Жанна везет Никиту? Уж не к себе ли домой? Не к нему ли домой?! – малость поутихла. Хозяйка «Барбариса» всего-навсего любезно подвезла своего дизайнера к театру.
Римма мягко объехала «Мерседес» и остановилась как раз перед ним. Обернулась. У нее-то заднее стекло темное, а у «мерса» лобовое – прозрачное. Ей видно Жанну с Никитой, а им ее – нет.
Впрочем, им совершенно не до нее. И не до синей «Ауди», остановившейся в нахальной близости. Сидят, уставились друг на друга. Жанна что-то говорит – так оживленно и темпераментно, что ее лицо, поминутно меняющее выражение, кажется гуттаперчевым. Дерзко улыбается большим темно-розовым ртом. Никита смотрит чуть исподлобья – не поймешь, то ли чуть испуганно, то ли просто выжидает: что она будет делать дальше?
Ну вот и дождался – Жанна протянула руку, коснулась подбородка Никиты, потом затянутые в черную перчаточную кожу пальцы скользнули по его щеке, легли на шею, запутались в темных завитках отросших волос, властно повлекли к себе его голову.
Губы их ближе, еще ближе…
Римма резко отвернулась. Нажала на газ, послала машину вперед.
Вот и все. Она просто хотела узнать, хотела узнать… хотела узнать, остался ли еще хоть один просвет, хоть одна, последняя лазейка.
Узнала.
Нет. Не осталось ничего!
…Если бы она задержалась еще на полминуты, она бы увидела, как Никита смущенно чмокнул Жанну в щеку и, выскользнув из машины, побежал к крыльцу ТЮЗа.
Жанна обиженно поджала губы, но тотчас пожала плечами и засмеялась. Ну нет так нет. Не очень-то и хотелось!
Но Римма этого уже не видела. Она на полной скорости выехала с Ошарской на Белинку, там развернулась и опять же по Ошарской доехала до Черного пруда. По Октябрьской поднялась как могла ближе к Покровке, поставила машину возле магазина «Техникс» – выше машинам было запрещено подниматься, там трамвайная остановка, – и пешком дошла до магазина «Русская старина», благо он помещался сразу за углом.
Филипп Алимович был на месте, и Анечка тоже. Они просияли, увидев Римму.
– Что-то вас не видно на занятиях! У нас новая программа, – весело сказала Анечка. – Ох и трудная! Особенно для пятого тренера.
Римма с некоторым усилием поняла, о чем говорит Анечка. Ну да, в их секции шейпинга новая программа. Очень хорошо. Большое счастье! Ну просто огромное.
Она надеялась, что ее улыбка выражает ошалелый восторг – обижать простодушную толстуху не хотелось.
Филипп Алимович, впрочем, оказался более проницательным и посмотрел на Римму с некоторой тревогой:
– Какие-то проблемы?
– Да так, ничего, простудилась немножко, – ответила она со всей возможной небрежностью, понимая, что, если сказать – нет, все в порядке, он не поверит, по ней видно, что никакого порядка нет. А вот ссылка на простуду – причина более чем уважительная и всем понятная.
– Луковицу надо класть под подушку, – посоветовал Филипп Алимович. – Обыкновенную луковицу, неочищенную, конечно, чем больше она будет, тем лучше, в сторонку положите, чтобы голове не мешала, и всю зиму болеть не будете.
– Всю зиму! – усмехнулась Римма. – Куда мне столько! На мой век здоровья и без луковицы хватит. А у вас… все готово?
– Конечно, – кивнул Филипп Алимович и вынул из внутреннего кармана пиджака два узеньких длинненьких сверточка в папиросной бумаге. Развернул их на прилавке – и даже Римма не сразу смогла отличить подделку от оригинала.
Некоторое время смотрела на них, как завороженная, то развинчивая, то снова собирая две авторучки, абсолютно похожие друг на друга. Коллекция «Паркер Дуфолд». Жемчужного оттенка корпус с черными узорами. Перышки – совершенно как чистое золото. И черный упор для пальцев. И очаровательная черная окантовка на концах ручек. О-бал-деть.
Римма не поскупилась на выражение восторга. Оставила великому мастеру оговоренные сто долларов, забрала заказ и вышла из магазина.
К машине возвращаться не стала – пробежала полквартала пешком и вошла в дом, где жил Григорий. Дома его сейчас быть не могло, но все же Римма предварительно – просто так, для страховки – позвонила по его домашнему номеру. Звонить пришлось из автомата – ее мобильник так и остался в Советском отделении милиции, а новый покупать она не стала. Какой смысл?
На звонок никто не ответил – что и требовалось доказать. Она поднялась на третий этаж, отомкнула замки, отключила сигнализацию. Не разуваясь – в квартире по-прежнему царил несусветный беспорядок, Григорий на все явно махнул рукой, словно бы теперь, когда их размолвка углублялась с каждым днем, жил по принципу «чем хуже, тем лучше», – пробежала в его спальню. Вынула из шкафа, из нижнего выдвижного ящика, коробку с коллекцией и вставила в пустое гнездышко одну из ручек «Паркер Дуфолд».
Григорий явно не заметил, что одной из ручек нет. Иначе уже давно поднял бы тревогу, извел бы Римму звонками, не видела ли она, куда запропастилась жемчужина его коллекции. Все-таки он изрядно охладел к своим ручкам, раньше дня не мог прожить, чтобы не полюбоваться ими, а теперь неделями не притрагивается. На это Римма и рассчитывала. В принципе, можно было и дальше полагаться на авось и не ввязываться в эту затею с копией, но ведь пропажа могла обнаружиться в любой момент. Нет, этак ее затея будет с самого начала обречена. Все должно быть сделано чрезвычайно тщательно. В конце концов, она Дева, а Деве полагается быть скрупулезной и аккуратной.
Ладно, коли полагается – такими и будем!
Римма убрала коробку туда, где она лежала, окинула комнату прощальным, но довольно-таки равнодушным взглядом, лишь на секунду засмотревшись на тяжелые белые тюлевые шторы, за которыми шумела Покровка, – и, снова включив сигнализацию, ушла так же незаметно, как и пришла. Еще одну вещь, которая интересовала ее в этой квартире, она унесла в тот же вечер, когда встретилась в маршрутке с Костей. В тот же вечер, когда поняла, что у нее нет другого выхода, когда придумала свой план. Все это время Римма оттачивала его, продумывала снова и снова, и вот, кажется, настало время, когда надо решаться…
Ну что же. Сегодняшняя попытка увидеться с Никитой означала, в сущности, шаг назад. А обратной дороги, оказывается, нет.
Какое облегчение, что больше нечего ждать, нечего решать, нечего выбирать! Осталось только одно испытание – завтрашняя встреча с Григорием. Хорошо, если бы без нее можно было обойтись. Но нет, никак.
Какое облегчение, что больше нечего ждать, нечего решать, нечего выбирать! Осталось только одно испытание – завтрашняя встреча с Григорием. Хорошо, если бы без нее можно было обойтись. Но нет, никак.
Выйдя на Покровку, она снова позвонила из автомата по домашнему телефону Григория и надиктовала на автоответчик настоятельную просьбу завтра непременно, непременно приехать днем в Соложенку.
Обязательно. Это очень важно.
Приедет. Она знала, что Григорий приедет. Он ведь готов на все, чтобы преодолеть стену, которую Римма воздвигла между ними. Григорий и не подозревает, что ему предстоит увенчать это строение последним, завершающим кирпичиком.
Но это все – завтра. 23 ноября.
Александр Бергер
1 декабря 2001 года. Соложенка
Все оказалось не так просто – он забыл, что эта электричка в Соложенке не останавливается. Пришлось доехать до Семенова, а там сразу бежать на автостанцию. Однако нужный ему автобус уже ушел, следующий был только через час.
Какое-то время дурацкое. Ни то ни се. И домой не успеть – да и неохота домой! – и делать совершенно нечего.
Бергер помотался по вокзалу, потом пошел через площадь в кафе. Взял пирожки и кофе, но аппетит тотчас пропал. Посмотрел на них с отвращением – потом вдруг начал лениво жевать – и съел все подряд, сначала с яблоками, потом с мясом, потом с капустой, не почувствовав никакой разницы.
Наконец подошел автобус. Люди загружались туда невыносимо долго, у всех было много сумок – сельчане приезжали в Семенов за городскими покупками. Бергер забился в угол на заднее сиденье. Старый «ЛиАЗ» невыносимо вонял бензином, окна сразу запотели. Бергера замутило от волнения, от нетерпеливого ожидания. Ехать до Соложенок – почти час. Еще час!
Самое лучшее было – сосредоточиться на своих мыслях, но это никак не удавалось. Две тетки, сидевшие справа и слева от Бергера, оказались знакомы и громогласным, неряшливым нижегородским говором принялись докладывать друг дружке о покупках. Почему-то ни им, ни Бергеру не приходило в голову поменяться местами. Так все трое и страдали, мешая друг другу, пока водитель не крикнул:
– Кто выходит в Соложенке?
Автобус шел гораздо дальше, кроме Бергера, в Соложенке не вышел никто.
Он побрел кривенькой улочкой имени какого-то Симагина к взгорку, за которым стояла школа. За школой – магазин, от магазина начиналась улица Приютная. На улице Приютной жила Александра Васильевна Калинникова. Рядом стоял дом, раньше принадлежавший Римме Тихоновой.
Бергер посмотрел на высокое, аккуратно выметенное крыльцо. И не скажешь, что в доме никто не живет. Вот и дорожка от калитки к крыльцу расчищена. Да, Калинникова, помнится, говорила, что Григорий Александрович разрешил каждый вечер ходить смотреть телевизор. Не там ли она сейчас? Хотя ведь еще далеко не вечер…
Александра Васильевна Калинникова была дома и очень обрадовалась, увидев Бергера:
– Как раз к чаю. Мы со Славиком таких пирогов напекли! С морковкой. Любите?
Мало того, что Бергер был набит тестом по горлышко, – он ненавидел пирожки с морковкой с самого детства. Надеясь, что удалось подавить брезгливую гримасу, отказался как мог любезно. Но от чая с вареньем отречься никак не смог и сел за стол напротив Славика. Пил, – а сам исподтишка посматривал на мальчика.
Он и всегда был тихий-претихий, Славик-то, а сегодня и совсем замер, чуть ли совсем не дышал. Сидел, опустив глазищи, но, когда вскидывал ресницы, смотрел только на Бергера. Конечно, это понятно: на бабулю-то нагляделся небось, а тут гость, все развлечение.
Может быть, и так. И все же Бергера не оставляло ощущение, что Славик его так внимательно разглядывает потому, что смутно догадывается, зачем к ним вдруг нагрянул этот гость.
А что? Очень на то похоже. Говорят же, что люди с ущербной психикой наделены особой, почти звериной интуицией и особенно чувствительны к тем, кого любят или ненавидят.
Интересно, к кому Славик относит Бергера? К врагам или к друзьям? Если к друзьям – есть шанс его разговорить. Если к врагам – дело плохо. Потому что без помощи Славика ничего не добиться.
Конечно, можно взять ордер на обыск у Калинниковой… но еще не факт, что ему такой ордер дадут. Да и неведомо же, где хранит Славик свои сокровища – может, в землю зарывает, с него небось станется. Нет, лучше добром…
И вдруг Бергер почувствовал, что не в силах больше ждать.
Достал из кармана злополучный «Паркер Дуфолд» и, словно невзначай, положил рядом со своей чашкой.
Ого, какие глаза стали вдруг у Славика! Бочком – бочком он выскользнул из-за стола, кинулся в комнату.
Бергер еле удержался, чтобы не броситься следом. Но побоялся спугнуть. Да и Калинникова с любопытством на него уставилась. Не понимает, конечно, зачем он пришел, чего надо…
Славик вернулся на кухню. Улыбчивый, спокойный.
У Бергера чуть отлегло от сердца. Похоже, его догадка и в самом деле верна.
Ну теперь можно и начинать.
– Славик, тебе эта ручка нравится? – Он повертел «Паркер».
Славик кивнул, потом еще раз – очень, мол, нравится.
– А хочешь такую?
– Да вы что? – всполошилась Калинникова. – Она же каких денег небось стоит!
Бергер не постеснялся: припечатал тапочкой – при входе его заставили разуться и снабдили самодельными меховыми тапочками – ее ногу к полу с такой силой, что Калинникова глухо охнула. Но что-то, видимо, смекнула – и умолкла.
– Хочешь такую? – повторил Бергер и сообразил, что задает вопрос неправильно. Вот скажет сейчас Славик: да, хочу! – как потом вывернуться?
Но Славик ответил иначе.
– У меня… у меня такая уже есть, – прошелестел чуть слышно.
Бергер очень хотел вытереть пот со лба, но боялся спугнуть мальчишку даже неосторожным движением.
– Неужели точно такая же?
Славик кивнул.
– Не может быть. Второй такой ручки нет, точно тебе говорю.
– У меня есть.
– Покажешь?
Славик зыркнул исподлобья, потом кивнул – и опять убежал в комнату.
– Да врет он, – благодушно сказала Калинникова. – Откуда у него такая ручка? Это ведь Риммочкина, да?
Сердце Бергера глухо стукнуло.
Появился Славик, держа руки за спиной.
– Ну показывай, показывай свою ручку! – нарочно усмехнулся Бергер. – Не может быть, чтобы такая.
Славик не соврал. А Филипп Алимович и в самом деле оказался великим мастером подделок. Потому что только по весу и можно было эти две ручки различить. Копия – легкая – была вся сделана из пластмассы: ведь она годилась исключительно для письма, и внутри у нее находился пластмассовый резервуар. Та же, которая предназначалась для «выстрела в упор с близкого расстояния», весила гораздо больше благодаря металлическому стволу и довольно тяжелой казенной части. К тому же у нее оставалась внутри гильза – до сих пор внутри оставалась гильза…
Калинникова тихо охнула при виде двух одинаковых ручек, но ничего не сказала.
– А твоя ручка пишет? – спросил Бергер.
Славик плаксиво наморщил рот.
Конечно, нет. Там вообще помещается мало чернил, в том резервуаре, а ведь Римма какое-то время еще правила ею рукопись. Например, отчеркнула тот абзац про юного ангела, на которого святая Тереза смотрит с такой любовью… Или вроде бы это он смотрел на нее с любовью?
Нет, она! Она! В том-то все и горе, что только она!
– Славик, моя ручка пишет отлично. Хочешь, поменяемся? Они же совсем одинаковые, верно?
Славик явно обрадовался. Схватил копию, начал быстренько пробовать перышко на газете, лежавшей с краю стола. Как хорошо, что ручка оказалась заправлена чернилами!
– Да вы что, Александр Васильевич?! – снова не выдержала Калинникова. – Да разве можно ребенку такую дороговизну… Главное дело, совершенно такая, как Риммина! Где же Славик эту ручку взял, понять не могу?! Откуда она у тебя? Говори, горе мое!
«Горе» насупилось, молчало. Глаза мгновенно сделались на мокром месте.
– Не надо так, – тихо сказал Бергер. – Я… знаю, где он ее взял. На полу. Около кресла, в котором сидела Римма… мертвая. Да, Славик?
– Да! – неожиданно громко ответил мальчик, улыбнулся и унес в комнату свою новую ручку.
– Гос-по-ди! – глухо выдохнула Калинникова. – Когда же? Как же? Как же я не заметила? Я-то думала, он ее бумаги подбирает, а он, значит… Ах, сорока-воровка, вот же сорока-воровка, а не мальчишка! Он на эту ручку давно зарился, выпрашивал ее у Риммы, а тут, значит, не выдержал. Грех-то какой, а? Римма к нему со всей душой, а он…
– Никакого греха тут нет, – тихо произнес Бергер. – Римма… она хотела, чтобы все вышло именно так. Она нарочно дразнила Славика этой ручкой. Знала, что он ее подберет… когда увидит. И все вышло именно так, как она рассчитала.
Римма Тихонова
23 ноября 2001 года. Нижний Новгород
Как она рассчитала, так и вышло. Григорий примчался днем – не то настороженный, не то с надеждой.
– Ну что, успокоилась? Зачем звала? Может, скажешь, что с тобой вдруг произошло, зачем сама себя в эту ссылку отправила? Решила меня в отместку помучить? Только в отместку – за что? Неужели есть – за что?