– Попробуй.
И я попробовал.
Пожалуй, это было лучшее из того, что я пробовал. Внутри он был наполнен шоколадной начинкой. Я не смог скрыть своего удивления. Кейти отпила кофе, откусила еще кусочек и подняла брови.
– Добро пожаловать в Париж.
За окном слева от меня город Париж жил своей жизнью. Люди шли на работу и с работы, за покупками или домой. Вели собак на поводке. Мотоциклисты – сотнями. Самые маленькие машины, которые мне доводилось видеть, были завалены под самую крышу продуктами. Женщины курили. Мужчины смотрели на курящих женщин. Всюду голуби. Автобусы, обклеенные плакатами с лицом Кейти. Подростки, одетые во все черное, пили на тротуаре пиво. Пожилые мужчины в спортивных куртках поверх пиджаков, с галстуками с виндзорским узлом и в твидовых кепках шли с газетами под мышкой.
Кое-что меня удивило до глубины души. Париж был грязным. Здания, улицы, все выглядело так, словно город покрыт выхлопными газами или коричневым спреем. На улицах валялся мусор, почти каждый вел на поводке маленькую собачку, и тротуары были усыпаны собачьими экскрементами. И очень много было курильщиков. Намного больше, чем в Штатах. Пока я за всем этим наблюдал, в пекарню вошел мужчина с маленьким джек-расселл-терьером, заказал кофе, посадил собачку к себе на колени и начал скармливать ей маленькие кусочки багета.
– О чем ты думаешь? – спросила Кейти.
– Я думаю о том, что скучаю по своей лодке.
Она бросила на столик чаевые.
– Идем.
Мы вышли на улицу, Кейти посмотрела на часы, склонила голову сначала к одному плечу, потом – к другому и сказала:
– Ты торопишься?
– Леди, я с вами. Я понятия не имею, куда мы направляемся, почему мы здесь или когда вернемся. Поэтому нет, я совершенно никуда не спешу.
Кейти рассмеялась, достала из сумочки солнечные очки и надела их.
– Следуй за мной.
Мы прошли квартал, свернули за угол в узкий переулок, и Кейти остановилась перед третьей гаражной дверью. Она набрала код на цифровом замке и подняла дверь вверх. Мы оказались в гараже. Машина, несколько скутеров и коллекция разнообразных шлемов – ближе к нам, чуть дальше – ряд висящих на плечиках вещей, стопки потертых джинсов, горы обуви и два удобных кресла. Раковина, унитаз и душевая кабина заполняли один из углов. Кейти схватила два ключа из ящика на стене, бросила их мне и сказала:
– Выбирай шлем.
Пока я нашел подходящий по размеру шлем, она успела переодеться в джинсы, кроссовки и черную кожаную куртку. Кейти ткнула пальцем в один из скутеров:
– Это твой.
Такого я никогда не видел. У байка было два передних колеса и одно заднее.
Кейти спросила:
– Ты ездил на таком раньше?
Я покачал головой:
– Ни на чем подобном я никогда раньше не ездил.
Она надела шлем, потом нажала на кнопку, и черное забрало шлема поднялось, открывая ее глаза.
– Не волнуйся. Он едет почти сам по себе.
Ее смех подсказал мне, что она лжет. Кейти нажала на кнопку на ручках, завела мотор и начала выводить скутер из гаража. Я все еще слышал ее смех под шлемом. Когда скутер оказался в переулке, я закрыл гаражную дверь, подъехал к знаку «стоп» на улице с односторонним движением и остановился рядом с Кейти. Мимо нас, слева направо, ехали машины.
– Не отставай, если сможешь. – Голос Кейти за опущенным забралом звучал глухо, как у Дарта Вейдера. Она ударила по газам, не дожидаясь просвета между машинами. Хватило легкого движения правого запястья, чтобы скутер рванулся вперед. Ракета «Аполлон» стартовала медленнее. Я последовал за ней, повернул направо и увидел ее через три машины впереди меня. Я как будто снова услышал голос Стеди: «Не позволяй ей посадить тебя на скутер…» Мы свернули на Елисейские Поля, проехали два квартала и оказались на круге возле Триумфальной арки. Я на краткий миг увидел вдалеке Кейти, когда она оглянулась, послала мне воздушный поцелуй и исчезла.
Я отчаянно пытался выбраться из кругового движения, но люди в Париже водят машину не так, как я. Поэтому я сделал три круга, ругая про себя отсутствие светофоров. На четвертом круге у меня закружилась голова, и я резко рванул вправо и выскочил на кромку тротуара около кафе, едва не попав под колеса автобуса с громким сигналом. Какие-то парни обругали меня и показали мне средний палец. Я помешал им курить. Я припарковал байк, уронил шлем на землю и сел за столик. Когда официант обратился ко мне с непонятными словами, я произнес только одно слово с европейским звучанием, которое я вспомнил из того, что могло обозначать хоть какой-то напиток.
– Капучино.
Я выпил почти полчашки восхитительного кофе, когда появилась Кейти с поднятым забралом.
– Что случилось?
Я показал на бесконечные потоки машин вокруг арки, похожие на спагетти.
– Вот это.
Снова голос Дарта Вейдера:
– Идем, первогодок.
Мы провели целый день, лавируя между машинами, и я не отставал от Кейти только потому, что она ехала сзади. При желании она могла бы меня бросить. В какой-то момент она сказала:
– Нет лучшего способа посмотреть город.
Не уверен, что мы многое смогли увидеть.
Кейти провезла меня через парижский блошиный рынок, самый большой такой рынок в мире. Сотни, даже тысячи продавцов, и рынок измеряется не в квадратных футах, а в квадратных кварталах, он был больше некоторых городов, где я бывал. Кейти остановилась у тротуара.
– Это начали цыгане. Своего рода обмен. Рынок поднялся на идее, что мусор одного человека – это ценность для другого. С тех пор рынок только растет. Лавки некоторых самых лучших в мире антикваров находятся именно здесь. Я приходила сюда лет десять подряд. Как только покупала новый дом, я приходила сюда, покупала все, что мне нравится, заполняла пару грузовых контейнеров и отправляла через океан в новый дом. И все покупки уже ждали меня там, когда я приезжала. Дорого, но… – она улыбнулась, – забавно. Это обычно сводило дизайнеров с ума, но… – Кейти пожала плечами, – я считала, что плачу им, поэтому их дело – сообразить, как все это соединить вместе.
Пароходный контейнер, доверху заполненный различными вещами. Тем, что кто-то выбросил. И все это плывет морем в новый дом, чтобы с вещами поработал чужой человек.
Интересная картина, и я ее для себя отметил.
Затем был бранч, потом ленч, потом еще кофе, и ближе к вечеру мы остановились перед магазином «Эрмес». Кейти остановила скутер возле тротуара, рассматривая витрины.
– Это одно из моих самых любимых мест. – Она подняла руку. – И прежде чем ты исковеркаешь название, сообщаю: произносится не «хер-миз», а «эр-мес».
– Рад, что ты это прояснила.
Кейти изучала выставку в витринах.
Я сказал:
– Заходи.
– Раньше они только для меня открывали магазин по ночам. Больше ни одного покупателя. У меня около двухсот пятидесяти их платков… было. – Она покачала головой. – Красивые.
– Сколько они стоят?
– Недорогие платки стоят около трехсот евро.
Я подсчитал в уме.
– Четыреста пятьдесят долларов? – Кейти кивнула. – И это всего лишь платок.
– Это не просто платок, а ПЛАТОК.
Я посмотрел через стекло.
– Его продают вместе с телевизором или чем-то еще?
Она фыркнула.
– Иногда тебе стоит выходить на сушу. Здесь целый мир, который ждет, чтобы ты его увидел.
Закончив фразу, Кейти крутанула ручку. Через несколько секунд она превратилась в далекий огонек.
Глава 18
На закате мы нашли кафе в тени Эйфелевой башни. Кейти вернулась из туалетной комнаты в платке, прикрывающем уши, и в больших солнечных очках, которые скрывали верхнюю половину лица. Второй платок она повязала вокруг шеи. Образ получился идеальный – Патрисия, парижская художница. Она заказала ужин, беседуя с официантом. В парике, с платками и в солнечных очках он ее не узнал. Я слушал, глядя на ее рот. Смотрел, как она произносит слова. В отличие от английского языка, с этими словами было связано ее сердце. Слушая ее, я вспоминал тающее мороженое. Губы Кейти произносили слова, но преобразилось ее тело. И мимика изменилась тоже. Она была возбуждена, счастлива, улыбалась. Кейти махнула рукой в сторону пейзажа за окном.
– Ты слышал, как Тим Макгро поет песню о том, что следует жить так, словно ты умираешь?
– Да.
– Что ж, ему следовало бы написать песню о том, что жить нужно так, словно ты уже умер. Это намного лучше. – Кейти стала разговорчивой. В ней поселилось Возбуждение города. – Мне здесь нравится. Люди сидят в кафе, пьют пиво, курят сигареты, едят десерты и наслаждаются ими, действительно получают удовольствие. Они наблюдают, как уходит вечер. – Кейти покачала головой. – Американцы никогда не наблюдают за тем, как уходит вечер. Для нас это глупость. Мы думаем: «Зачем нам это делать?» Мы всегда торопимся, всегда думаем о следующей минуте и никогда не наслаждаемся той минутой, которую проживаем. И никто не повинен в этом больше, чем я. Я всегда была в будущем, никогда в настоящем. Я привыкла посылать между сотней и двумястами СМС-сообщений в день. И в большинстве из них я говорила людям, что им надо делать. Отдавала приказания. Здесь успех – это бутылка вина, свежие цветы или ломоть только что испеченного хлеба. Сладкое сливочное масло и тарелка с оливками. У них отпуск – шесть недель, и рабочая неделя – тридцать пять часов. Им не нужны три платяных шкафа с одеждой и четыре машины. Им нужен настоящий момент. Они живут в настоящем. Не в завтрашнем дне.
– Ты слышал, как Тим Макгро поет песню о том, что следует жить так, словно ты умираешь?
– Да.
– Что ж, ему следовало бы написать песню о том, что жить нужно так, словно ты уже умер. Это намного лучше. – Кейти стала разговорчивой. В ней поселилось Возбуждение города. – Мне здесь нравится. Люди сидят в кафе, пьют пиво, курят сигареты, едят десерты и наслаждаются ими, действительно получают удовольствие. Они наблюдают, как уходит вечер. – Кейти покачала головой. – Американцы никогда не наблюдают за тем, как уходит вечер. Для нас это глупость. Мы думаем: «Зачем нам это делать?» Мы всегда торопимся, всегда думаем о следующей минуте и никогда не наслаждаемся той минутой, которую проживаем. И никто не повинен в этом больше, чем я. Я всегда была в будущем, никогда в настоящем. Я привыкла посылать между сотней и двумястами СМС-сообщений в день. И в большинстве из них я говорила людям, что им надо делать. Отдавала приказания. Здесь успех – это бутылка вина, свежие цветы или ломоть только что испеченного хлеба. Сладкое сливочное масло и тарелка с оливками. У них отпуск – шесть недель, и рабочая неделя – тридцать пять часов. Им не нужны три платяных шкафа с одеждой и четыре машины. Им нужен настоящий момент. Они живут в настоящем. Не в завтрашнем дне.
Кейти встала, дошла до торговца на углу, купила пачку сигарет, вернулась, открыла пачку, закурила сигарету, глубоко затянувшись. Наполнив дымом легкие, она выпустила его вверх и наружу.
– Ты куришь? – спросил я.
Еще одна затяжка, а за ней – улыбка. Дым струйкой выходил из уголка ее губ.
– Только в Париже.
Я прошептал:
– Ты… – я оглянулся через плечо, – сыграла много французских ролей?
Кейти затушила сигарету и покачала головой:
– Ни одной.
– Почему?
Она посмотрела на башню, к этому моменту освещенную миллионом огней. Воспоминания поднимались на поверхность.
– Мой отец обычно приводил меня сюда. – Ее внимание привлекла полная луна над Эйфелевой башней. – Мы ехали на поезде.
Фрагменты головоломки сложились.
– Ты француженка?
Глоток вина.
– Oui[15].
– Это означает «да», правильно?
Красное вино окрасило краешки ее губ. Кейти позволила вкусу задержаться.
– Oui.
Я помолчал.
– Кто еще об этом знает?
– Только ты.
– А как насчет парня по имени Ричард Томас?
– Я открыла ему кое-какие мои секреты, но не этот.
– Стеди?
Кейти покачала головой:
– В школе английский был одним из самых любимых моих предметов, и к тому моменту, когда я познакомилась со Стеди, я могла говорить почти совсем без акцента. – Она говорила, практически не задумываясь. – Около сорока процентов английских слов французского происхождения.
– Глупости.
– Ты мне не веришь? – Кейти пожала плечами. Слова полетели с ее языка, словно буквы алфавита: – Déjà vu, pièce de résistance, bon appétit, à la carte, en masse, art deco, nouveau riche, au contraire, au naturel, au pair, au revoir, je ne sais quoi, fait accompli… – Доказывая свою правоту, она считала на пальцах. Каждый палец поднимался вверх в унисон с произнесенным словом. – Avant-garde, bon voyage, RSVP, chaise longue, crème de la crème, café au lait, potpourri, carte blanche, laissez-faire, grand prix, cordon bleu, coup d’état, esprit de corps, crème brûlée, cul-de-sac, faux pas, double entendre, en route, art nouveau, film noir, Mardi Gras, nom de plume, papier-mâché, c’est la vie, raison d’être, tour de force, vis-à-vis…
Она все еще говорила, когда я прервал ее:
– О’кей, о’кей. Ты права. Я потерялся примерно пятьдесят слов назад…
Я этого не сказал, но мне нравилось то, как слова соскальзывали с ее языка. То, как она их выговаривала. Звуки чужого языка проскакивали у меня мимо ушей до того, как я мог различить знакомое слово, но все вместе, то, как они текли единым потоком, сработало. Я не лингвист, но я прочитал в какой-то книге, что французский язык держит пальму первенства по красоте произнесенных слов.
На другой стороне улицы, прямо напротив кафе располагался книжный магазин. Судя по количеству входивших и выходивших посетителей, дела в магазине явно шли отлично. Книга Томаса «Снежная королева» красовалась на витрине: только что вышедший в свет перевод с никогда ранее не публиковавшимися фотографиями из личной коллекции автора. С увеличенного снимка на нас смотрела его самодовольная физиономия. Баннер над стопками книг гласил: «Бестселлер № 1». Кейти посмотрела на это, покачала головой и сказала:
– Она меня преследует. И в ней так мало правды.
– Ты читала эту книгу? – Этот факт удивил меня.
Ее взгляд упал на Триумфальную арку и на машины, двигавшиеся вокруг нее. Указательным пальцем правой руки она бездумно водила по шраму на левом запястье.
– Да, я ее читала. – Кейти кивнула, не глядя на книгу. – Он обошел все вечерние эфиры, заработал миллионы на авторских правах и на чем? На мне и на малом количестве правды, чтобы текст выглядел достоверно. – Она посмотрела на меня. – Ты хочешь знать правду? – Кейти не стала ждать моего ответа. – Правда такова: на первой сотне страниц он более двадцати семи раз откровенно солгал. И он знает, что это ложь, потому что спросил меня об этом, и я сказала ему, что это ложь. Во многих случаях я предоставляла ему доказательства того, что это ложь. – Кейти впечатала ладонь в стол. – Я показала ему, что черное, а что белое. – Она отмахнулась от мысли о нем, как прогнала бы собаку или голубя. – Его книга – это всего лишь компиляция сведений из таблоидов. – Она махнула рукой в сторону книжного магазина. – Просто удивительно, что люди читают такое дерьмо. – Кейти покачала головой. – Номер один! Какой человек, не потерявший рассудка, купит это? – Она снова качнула головой. – Кто-то говорил мне, когда я впервые попала в этот бизнес, что люди верят в прочитанное до тех пор, пока кто-нибудь не напечатает опровержение. Тогда они верят и тому, и другому. – Кейти дернула плечом, отбрасывая это. Движение ей удавалось великолепно. Вероятно, это приходит с практикой.
Я заплатил по счету, и мы пошли гулять. Я попытался отвлечь ее от книги.
– Он мне не нравится.
– Кто?
– Квикег.
На лице Кейти проступило недоумение.
– Кто?
– Томас.
Она улыбнулась.
– Отличное прозвище. Жаль, не я его придумала. – Снова пожав плечами, она сказала: – On n’apprend pas aux vieux singes à faire des grimaces.
– Без твоей помощи мне этого не понять.
– Старых обезьян гримасничать не учат.
Что бы я ни думал о Кейти Квин, когда впервые увидел ее, все это было ошибочным. Я сделал неверные выводы. И это еще слабо сказано. Последние несколько дней доказали это. То, что я узнал за последние несколько часов, говорило мне, что я даже не царапнул поверхность.
Наш путь вел нас мимо книжного магазина. Подойдя ближе, мы смогли рассмотреть ниже книг таблоид на пластиковой подставке. На обложке журнала была книга Томаса и не слишком удачное фото Кейти. Там же была цитата из неназванного источника: «Она была чудовищем. Любой, кто был с ней знаком, знал об этом».
Несколько минут Кейти молчала. Когда она заговорила, ее голос звучал тихо, а она сама смотрела сквозь стекло.
– Я даже не знаю этого человека. Откуда они знают, какая я?
Еще минута. Кивок. Руки скрещены на груди. Она повернулась, глядя на меня через темные очки. По правой щеке покатилась слеза. Вопреки мнению ее критиков, Кейти была человеком. Ее крепкая маска оказалась не толще бумаги.
– Но я все-таки чудовище. Просто другого рода, не такое, о котором он говорит в своей книге. – Она говорила как будто с собой. – Ричард Томас ничего не понял.
У нее была удивительная способность переходить от одной темы к другой. Кейти посмотрела на башню, подхватила меня под руку и сказала:
– Давай поднимемся наверх.
Глава 19
Мы купили билеты, поднялись в лифте наверх, а я восхищался способностью Кейти стряхивать с себя все то, что портило ей настроение. Вот она говорит о человеке, предавшем ее, и принимает это близко к сердцу, а вот уже любуется Эйфелевой башней. Мы вышли на втором этаже, потом сели в другой лифт и поднялись на самый верх. Когда мы вышли на площадку, к нам прижался ветер. Сначала нежно, потом сильный порыв, и ветер успокоился. Сена растянулась от одного края земли до другого. Вокруг нас лежал Париж, словно сияющий ландшафт, электрический солнечный свет проникал через дыры в ковре на полу земли, лучи прорывались через узкие отверстия там, где ткань износилась и стала тонкой.
– Красная точка вон там – это «Мулен Руж».
– Что это такое?
– Ты не видел фильм?
Я смотрел на нее, не понимая.
– А как насчет картин Тулуз-Лотрека?
– Леди, я живу на лодке.
Кейти изобразила несколько танцевальных движений, в которых участвовали бедра, и это было очень неплохо.
– Но ты же слышал песню «Леди Джем»?