– Что это такое?
– Ты не видел фильм?
Я смотрел на нее, не понимая.
– А как насчет картин Тулуз-Лотрека?
– Леди, я живу на лодке.
Кейти изобразила несколько танцевальных движений, в которых участвовали бедра, и это было очень неплохо.
– Но ты же слышал песню «Леди Джем»?
– Леди кто?
Кейти нахмурилась.
– Милый, тебе надо иногда выползать из-под скалы. – Снова танцевальные па. Она тихонько запела: – «Voulez-vous coucher avec moi ce soir?»[16]
– Мне, вероятно, следует знать, что это значит, верно?
Кейти покачала головой, прижала палец к губам, как будто обдумывая.
– Если подумать хорошенько, то, пожалуй, нет.
Она коротко хмыкнула. Смеялась надо мной.
– Ты надо мной смеешься, так?
– Частенько, но тот факт, что ты этого не знаешь, выглядит мило, поэтому… – Она облокотилась на перила. – «Мулен Руж» означает «Красная мельница». Это парижское кабаре с мировой славой. Место рождения канкана. Они создали целое шоу. Там выступали многие знаменитости: Элла Фицджеральд, Лайза Миннелли…
– То, что ты танцевала, откуда ты знаешь эти па?
Смешок.
– Я за это заплатила… – Она обвела глазами город. – Как и за все остальное.
Пауза. Легкий порыв ветра.
– Это твой любимый город?
Кейти взвесила свой ответ:
– Близко, но все же нет.
– Какой же тогда?
Она указала на юго-запад:
– Вон там. Город под названием Ланже. До него несколько часов.
Вокруг нас было много людей. Они фотографировали. Молоденькая девушка встала возле перил рядом с Кейти и ждала вспышки. Ее подружка попятилась на несколько шагов, чтобы максимально захватить панораму Парижа за ее спиной. Всегда помнящая о том, что происходит вокруг нее, Кейти слегка повернулась ко мне, чтобы на ее лицо упала тень. Инкогнито. Она спросила:
– Ты уже бывал в Париже?
– Один раз. Очень давно.
– Бизнес? Работа?
Новый порыв ветра.
– Что-то в этом роде. Хотя мне нравилось то, чем я занимался, я не стал бы называть это «работой». – Я сменил тему: – Я не лингвист и не знаю ни слова по-французски, но твой французский очень хорош.
– Так и должно быть. – Ее глаза блуждали по ландшафту внизу. – Я всегда так скучала по дому, даже когда снималась, что приезжала сюда, пусть у меня были всего сутки, чтобы только услышать, как говорят люди, вдохнуть аромат выпечки, выпить кофе.
– Судя по всему, ты могла это использовать во многих фильмах?
– Когда я переехала в Штаты, я начала… – Кейти засмеялась, – в Майами.
– Почему в Майами? – прервал ее я.
– Самолет сел там по дороге в Канзас.
– Что могло заставить тебя отправиться из Парижа в Канзас?
– Джуди Гарленд.
– Я не понимаю…
– «Волшебник из Страны Оз». – Кейти пожала плечами. – Я почему-то думала, что мое будущее начнется в Канзасе. У Дороти все получилось. Почему не получится у меня?
– Почему же ты не миновала Майами?
Снова беззаботный смех, как будто воспоминания больше не причиняли ей боль.
– У меня кончились деньги, когда я вышла из самолета, поэтому я отправилась на поиски безопасного места для ночлега. Вышла из автобуса перед гигантской католической церковью, начала бродить по тротуарам и потом увидела мужчину в развевающихся белых одеждах с трубкой в зубах. Думаю, я выглядела как заблудшая овечка. Стеди нашел для меня место для ночлега у кого-то из своих прихожан, а потом отвел в театр. Представил. Я прошла прослушивание, проявила все свои таланты и заработала несколько баксов. Я откладывала деньги на билет на самолет, потом все стало складываться, и Канзас стал несущественным.
– И все это из-за «Волшебника из Страны Оз»?
Кейти ответила, не глядя на меня:
– Сказка может быть очень сильной.
Я ждал. Ничего не говорил.
Кейти продолжала:
– Я не хотела, чтобы люди знали, что я отсюда. Не хотела… – Она не договорила, посмотрела на часы. – Нам пора, мы же не хотим опоздать на наш поезд?
Я смотрел, как она двигается. Слушал то, что она говорила. Почувствовал размеренный, легкий ритм ее дыхания. Если кто и был в своей стихии, то это она в этом городе.
Мы вернули скутеры в гараж, потом Кейти собрала в рюкзак кое-какие вещи, а затем превратилась в новый неузнаваемый персонаж. Мы доехали на метро до вокзала, чтобы сесть на поезд в 11:10 до Ланже. В отличие от почти любого транспорта в Америке, поезд пришел точно по расписанию. Мы сели. Он был почти пуст. Редкие пассажиры спали в своих креслах. Кейти оглянулась и прошептала:
– Я люблю ночные поезда.
Мы нашли наши места, сели друг напротив друга, разделенные столиком. Кейти вытянула ноги и как-то устроила их между моими. Весь вагон был в нашем распоряжении.
Двери закрылись, и поезд отъехал от перрона, постепенно набирая скорость примерно до ста миль в час. Мы довольно быстро выехали за черту города, и за окном встали округлые холмы. Луна поднялась выше, стала больше, сияла ярче с тех пор, как мы покинули Эйфелеву башню, и отбрасывала длинные тени на французский ландшафт. Кейти смотрела в окно, и, насколько я мог сказать, ее занимали собственные воспоминания, а не французская провинция.
Глава 20
В поезде мы несколько часов поспали. Засыпали и просыпались. Я спал больше, чем Кейти. В три часа утра поезд остановился на станции Ланже, и двери открылись. Мы вышли на перрон рядом с ярко-красным деревянным железнодорожным вагоном, которому на вид было лет сто, не меньше. Свежевыкрашенный, с медными табличками. Одну сторону занимала звезда Давида. Кейти провела пальцами по краю, коснулась медных букв, обводя пальцем слова. Она прочитала вслух:
– «Этот вагон перевез больше ста сорока тысяч «арестантов» в лагеря смерти».
Мы пересекли улицу и пошли по городу. Две главные улицы, магазины по обе стороны. Кафе. Пекарни. Мясные лавки. Обувной магазин. Парикмахерская. Кондитерская. Несколько баров. Кейти почти бежала вприпрыжку.
– Здесь живет около двух с половиной тысяч человек.
Она остановилась в конце Главной улицы.
– Во время Второй мировой войны там располагалось гестапо. – Она указала на огромный замок, поднимавшийся над городом, словно мыс Гибралтар. Замок Ланже. Освещенный со всех сторон. – На этих стенах вешали участников французского Сопротивления.
– Ты любишь историю?
Она тщательно взвесила свои слова:
– Я ценю ее.
Я закинул свой рюкзак на плечо и предложил понести и ее рюкзак, но она от меня отмахнулась:
– Нет, со мной все в порядке.
Мы шли по средневековому городу, петляя по узким улочкам. Кейти шла медленно, словно моряк, оказавшийся на суше после многомесячного плавания.
Я спросил:
– Это далеко?
Она улыбнулась, перепрыгивая через трещины на тротуаре.
– Что это?
Я ткнул пальцем в темноту.
– То, куда мы идем.
Она покачала головой:
– Миля, даже чуть меньше.
Вымощенная булыжниками дорога шла по серпантину и слегка поднималась вверх. Магазинов больше не было, мы миновали небольшой ручей, кладбище, церковь. Кейти указала на нее.
– Ей больше тысячи лет.
Дорога проходила совсем близко от церкви, казалось, ее двери открывались прямо на мостовую. Мы остановились, и Кейти пробежалась пальцами по сложной резьбе на мощных двенадцатифутовых дверях, потемневших от выхлопных газов.
– Сколько тебе было лет, когда ты уехала отсюда?
– Почти шестнадцать.
– Почему «Кейти Квин»?
Она пожала плечами:
– Хорошо звучит. Слетает с языка.
– Ты выбрала имя, потому что оно хорошо звучит и слетает с языка?
Кивок.
– И еще потому, что оно не имело ничего общего с тем именем, которое дал мне отец.
– Какое же?
– Изабелла.
– Изабелла – это твое настоящее имя? Я думал, что так зовут женщину, именем которой ты пользуешься сейчас.
– И то, и другое. Когда мне было шестнадцать, я оставила Изабеллу позади только для того, чтобы выкопать ее в тот момент, когда слава и состояние заставят меня воскресить ее. Поэтому теперь Изабелла – это женщина, которую ты видишь, и та, которая позволяет мне летать сюда и обратно незамеченной. – Долгое молчание. – Отец говорил, что так звали его мать. Она, по его словам, успела подержать меня на руках перед тем, как умереть. Прошептала это имя мне на ухо. На людях он называл меня Беллой. Это значит «красавица». – Кейти покачала головой. – И мне нужно было это слышать, потому что вопреки тому, что видят окружающие и ты, и тому, на приобретение чего я потратила целое состояние, красивой я не была.
– Ты шутишь.
Кейти повернула и повела меня вверх по холму.
– Я была толстухой с прыщами на лице, в очках с толстыми стеклами, с брекетами и легким страбизмом.
– Стра… что?
– Бизмом. – Кейти посмотрела на меня и свела оба глаза к носу. – У меня было косоглазие.
– Ты лжешь.
– Хирурги это исправили, но… – Она позволила глазам занять нормальное положение. – Время от времени, когда я устаю…
– Я ничего не заметил.
– Об этом никто не знал.
– Что ж, многие дети имеют лишний вес, носят очки и вынуждены исправлять прикус.
Она кивнула.
– Да, и я этим воспользовалась, когда стала старше.
– Каким образом?
– Я ничем не выделялась и так долго была незаметной, что, когда я стала «заметной», меня никто не узнал. Ни один человек не сложил головоломку.
Мы подошли к высоким воротам. Кейти набрала код на электронном замке и медленно отворила створку. Электронные фонари мгновенно зажглись, вытянувшись вдоль дорожки, словно кости домино, карабкающиеся вверх по холму, очерчивая путь длиной в четверть мили среди деревьев к зданию настолько большому, что заставляло подумать либо о гостинице, либо о замке. Кейти скрестила руки на груди, согретая воспоминанием, о котором она не сказала.
Я пошел за ней вверх по дорожке. Ее шаги стали быстрее. Она говорила на ходу:
– На этой земле первая постройка появилась больше тысячи лет назад. Первое здание было деревянным. Позднее появилось каменное. – Кейти махнула рукой вправо, через покатую лужайку. – С помощью металлодетектора я нашла вон там, в грязи использованные магазины от американских автоматов. – Она ткнула пальцем в другом направлении, мимо дома. – А вон там нашла римскую монету.
Мы шли среди деревьев вверх по подъездной дорожке. Когда мы достигли вершины, она обвела рукой спиралевидное четырехэтажное здание передо мной, бассейн слева, сады на холме за домом и еще четыре здания, разбросанных по участку, освещенных с земли и с деревьев. Это было огромное поместье на холме. Ничего подобного я никогда не видел.
– Добро пожаловать в Шатофор. – Она повернулась ко мне. Перед нами расстилались несколько акров ухоженной лужайки. Внизу, в долине, раскинулся Ланже.
– Это твое?
Кейти оглядела здание, участок, кивнула и честно призналась:
– Это мой дом.
Мои брови взлетели вверх:
– Твоя семья владела им?
Она хмыкнула:
– Я этого не говорила. Я сказала: «Это мой дом».
Кейти указала на пересечение подъездной и пешеходной дорожек. Остатки трех стволов поднимались из мульчи вдоль пешеходной дорожки. Она откинула рукав, открывая локоть и показывая маленький шрам.
– Я упала с того дерева. Я держалась до тех пор, пока не показалась кость.
– Что ты там делала?
Кейти посмотрела на окно второго этажа над нами.
– Вылезала из окна своей спальни примерно в такое время ночи. – Она вцепилась в мою руку. – Идем.
Открыв боковую дверь, Кейти впустила меня в вестибюль, обшитый резными деревянными панелями. С одной стороны – большой камин. В глубине – просторная лестница. Над камином – портрет пожилой женщины. Зеленое бархатное платье. Бриллиантовое колье. Возможно, ей было далеко за семьдесят, когда она позировала для портрета. Кейти указала на портрет.
– Графиня. Она владела Шатофором, когда пришло гестапо и потребовало, чтобы она покинула замок. В то время над камином висел портрет ее мужа, немецкого графа, у которого вся грудь была в орденах. Она встала на лестнице в своем самом лучшем платье и указала на его портрет. Немецкий офицер отсалютовал портрету, развернулся, и Шатофор уцелел во время Второй мировой войны.
– Откуда ты об этом знаешь?
Кейти долго смотрела на портрет. Ее голос зазвучал мягче.
– Мне рассказала графиня.
Достав из ящика два фонарика, она посмотрела на часы.
– У нас есть несколько часов до того момента, когда прислуга обнаружит, что я здесь. Как насчет экскурсии?
– Прислуга?
Снова смех.
Идем.
Глава 21
Самой старой части замка было больше пятисот лет. Потолки в двадцать футов. Темные деревянные полы, каждая доска шириной в фут. Каменные стены на старом каменном фундаменте прикрыты либо деревянными панелями, либо обоями, либо бархатом, либо шелком. Камин в каждой комнате. В музыкальной комнате стены обшиты черным деревом, акустические панели сгруппированы вокруг «Стейнвея». Круглая лестница уходит вверх на четыре этажа и расположена чуть ближе к центру комнаты. Кейти провела рукой по перилам и посмотрела вверх.
– Обычно я съезжала по перилам, и у меня начинала кружиться голова.
В столовой за столом могло сесть по двенадцать человек с каждой стороны. Здесь сверкали хрусталь и фарфор.
Кейти ткнула пальцем:
– Это фаянс. Его делают здесь с 1880-х и до настоящего времени. Самый желанный – это коричневый с красным. Цвета взяты у почвы. – Она покачала головой. – Нигде в мире больше нет такого. – Мы поднялись на второй этаж. – В пору расцвета в замке было шестьдесят четыре комнаты. – Кейти принялась открывать двери по очереди. – Мне они показались маленькими, и я превратила их в тринадцать апартаментов.
– Почему тринадцать?
– Это было предопределено расположением комнат и архитектурой.
– Ты когда-нибудь принимала здесь гостей?
Кейти покачала головой:
– Нет, только я и мои воспоминания.
Для каждой комнаты своя цветовая гамма. Синяя, красная, в полоску и с аэропланами. Кейти отвела меня на третий этаж и показала угловую комнату в дальнем конце коридора. Она распахнула дверь.
– Ты можешь спать в любой комнате, но я подумала, что эта должна тебе понравиться.
Комната оказалась огромной. Очень широкая кровать. Две зоны для отдыха. В ванную комнату вел небольшой коридорчик, и она была больше тех комнат, в которых мне доводилось спать. Я подошел к окнам. Из них открывался вид на сад на холме, часть замка Ланже и весь город. Кейти открыла два противоположных окна, позволяя воздуху циркулировать.
– Я подумала, что бриз, возможно, напомнит тебе лодку.
Казалось, моя лодка осталась на краю света. Я попытался пошутить:
– А у меня есть лодка?
Кейти улыбнулась, и я сказал:
– Спасибо. Мне здесь будет замечательно.
Она подошла к картине на стене. Старуха, беззубая, морщинистая, скрюченные пальцы, грязный фартук, в глазах смех. Кейти сделала шаг назад, любуясь картиной.
– Разве она не прекрасна?
– Это действительно Рембрандт?
Кейти обвела рукой комнату. На стенах висели восемь картин, слегка освещенные специальным, направленным сверху светом.
– Некоторые из них.
– Тебе принадлежат картины Рембрандта?
Она пожала плечами:
– И Гогена.
– Прости, его я не знаю.
– Он тот самый парень, с которым Ван Гог поссорился как раз перед тем, как отрезать себе ухо.
– Закадычный друг, да?
– Если не считать приступов депрессии и изредка появляющейся тяги к самоубийству, он, вероятно, был отличным другом.
– Почему эти?
Кейти прошла мимо каждой картины, сложив руки за спиной.
– Причин две: в ту эпоху, когда художники творили реальность, рисуя людей такими, какими они хотели быть, эти писали их такими, какими они были. С язвами и прочим. Французы называют это «d’un beau affreux».
– Что это значит?
– Красивый-уродливый. – Она вернулась к беззубой старухе. – Эти художники каким-то образом находили в людях красоту, с которой те родились, и заставляли ее литься с холста. – Кейти провела пальцем по раме. – Это мое напоминание.
Стили были совершенно разными. Один – с большим количеством подробностей, чем ближе к картине, тем она лучше. Другой – более свободный, и чем дальше от полотна, тем понятнее картина.
– Напоминание о чем?
– Гоген говорил об этом так: «Уродство может быть красивым». Стоит писать то, какие мы есть. – Она кивнула. – Мы достаточно хороши еще до того, как мы пытаемся ими быть. До того как откроем глаза. – Кейти посмотрела на картину долгим взглядом. – Никто никогда не писал моего портрета. Меня часто об этом просили. Предлагали много денег, но я не согласилась. – Она одобрительно кивнула. – Но этим ребятам я бы согласилась позировать.
– А какая вторая причина?
Кейти помолчала, посмотрела вверх.
– Каким бы странным ни был художник, всегда есть шанс на то, что он создаст произведение искусства, которое люди, подобные нам, повесят на стену и будут обсуждать и после его смерти. Сумма важнее, чем слагаемое. И один случай не составляет жизнь. – Кейти потерла лицо обеими руками, постаралась скрыть зевок. – Все, я сломалась. Иду спать. Увидимся утром.
Я посмотрел на сады, на другие здания. Мне было весело.
– А как насчет остального?
– Как-нибудь в другой раз. Я увижу тебя за завтраком?
– Конечно.
Кейти дошла до площадки наверху лестницы, повернула ручку, которая выглядела так, словно была частью занавеса, и перед ней распахнулась дверь, которой я не заметил. Она была полностью скрыта большой картиной с видом замка. За дверью оказалась узкая винтовая деревянная лестница, ведущая, следовало думать, на четвертый этаж. Кейти поставила ногу на ступеньку и произнесла: