Я положил трубку. Дзюба уже ждал меня. Написал он грамотно и довольно подробно.
— Очень вам благодарен, Александр Саввич. Понимаю ваше естественное любопытство, но еще некоторое время не могу его удовлетворить. Очень вас прошу не разглашать нашего разговора. Авдеев ничего не должен об этом знать.
— Понятно.
— Слово?
— Даю слово!
— Николай Алексеевич, отправьте товарища Дзюбу на машине.
— Не надо. Схожу в парикмахерскую, постригусь. После доеду автобусом. — Он простился и вышел из комнаты.
— Соедините меня с Шагаловым, — поручил я Гаеву и углубился в свою торопливую запись. Заметив на лице Николая мальчишескую улыбку, я спросил: — Ты что?
— Телефон занят. А вы про мою улыбку? Так я, Федор Степанович, просто люблю, когда вы на этом этапе. Вы вот за собой не замечаете, а со стороны видней. Вы, как пружина, готовая спрямиться, нанести удар! У вас и походка другая, и голос молодой, звонкий!..
Я снова занялся сообщением Каширина.
— Полковник Шагалов? С вами будет говорить майор Никитин.
Полковник давно ждал меня, и я поспешил к нему.
СТРАННЫЙ ОБОРОТ СОБЫТИЙ
— По намеченному плану операция «Тихвин» была назначена на девять пятнадцать, — докладывал Лунев. — Магазин открывается в девять. Мы вошли в подсобку, Ежов был один. Прочел постановление на арест, побледнел и говорит: «За мной числится говядина…» Заведующий его успокоил: «Мы в присутствии общественности снимем остатки. Не беспокойся, Казя (он его так называл), все будет в порядке!» Я отправил Ежова с конвойным в машину, а сам задержался с заведующим, который уверял меня, что в отделе Ежова недостачи не было, что работал он добросовестно, что в книге предложений имеются благодарности покупателей. Я не удержался и говорю: «Вот мы и хотим объявить ему благодарность». Подошел к машине, старшина мне с эдакой улыбочкой: «Арестованный от страха в туалет запросился…» — «И ты его, спрашиваю, сводил?» — «А как же!» Ну, я приказал старшине вернуться и осмотреть туалет. Прошло минут десять, возвращается. «Ну?» — спрашиваю. «Все обыскал, ничего подозрительного нет». — «А почему так долго?» — «Я, говорит, торкнулся — занято. Подождал. Там была эта рыжая, у которой он папиросы покупал». — «Какие папиросы?» — «Вышли мы из подсобки, он к нам: «Братцы, курева нет! Разрешите, куплю пачку «Казбека»?» В бакалейном отделе купил он папиросы, спички, и мы отвели его в машину».
— Но Ежов не курит! — вырвалось у меня.
Старшина этого не знал.
— Отделом бакалеи ведает Тутошкина?
— «Магда».
— Что она собой представляет?
— Крашенные хной волосы, модная прическа, глаза навыкате, ровный нос, рот на двоих…
— Как это?
— Ну, двоим бы хватило. Упитанная, крупная женщина. Да, серьги кольцами до плеч — словом, «Магда»!
Вошел полковник Шагалов.
— «Магда» вышла из магазина в пальто, — продолжал Лунев, — остановила такси и долго уговаривала водителя, который сперва не хотел ехать, потом согласился. Они остановились у бензозаправочной колонки. Видимо, рейс большой, и таксист запасается бензином.
— Евгений Корнеевич, срочно исправляйте вашу ошибку. Берите машину и следуйте за «Магдой». Если она направляется в сторону Невьянска, задержите и доставьте сюда. Имейте в виду, при «Магде» может быть записка Ежова, от которой она пожелает избавиться.
— Ясно. Разрешите идти?
— Идите.
Лунев вышел из кабинета, а Шагалов подсел к столу.
— Еще одно важное сообщение: Авдеев подал заявление об уходе. Ему надо ехать в Ново-Оськино, заболела мать. В доказательство он показывал письмо. Затем Авдеев направился в центральный универмаг, почему-то придерживаясь определенного времени, очень торопился, смотрел на часы. В отделе готового платья он выбрал костюм и долго пробыл в примерочной. Из соседней кабины вышел мужчина в новом костюме, взял упакованный продавцом старый и ушел. Кабины отделяются друг от друга декоративной тканью…
— Мужчина с бородой, в очках?
— Нет, без бороды и очков. Лет сорока пяти…
— С какого числа Авдеева освобождают с работы?
— Резолюция с завтрашнего дня. Билет он уже взял через Челябинск, Куйбышев, Пензу, Поворино, Харьков. Поезд отправляется в двадцать часов две минуты.
— Вы сможете направить Лунева в Ново-Оськино к Остапу Журбе?
— Если это нужно, конечно. Когда мы выезжаем в Слободку?
— Как только Гаев вернется из тупика Клевцова. Думаю, что обыск результатов не даст.
— Возможно. Но вы учтите, «Маклер» ушел от Ежова в спешке, мог наследить.
— Такой матерый следов не оставляет.
— Вы что-нибудь утром ели?
— Признаться, не успел.
— Пойдемте в буфет.
Мы молча и торопливо завтракали, когда за нами пришел Лунев.
По дороге он успел доложить:
Взяли «Магду» на шоссе в Невьянск. В такси она успела сунуть за сиденье записку, написанную Ежовым на туалетной бумаге. Водителя такси захватили с собой. Он говорит, что машину она заказывала до Невьянска, а «Магда» уверяет, что до Верхней Пишмы, у нее там тетя. А записку она и не видела! И знаете, так таращит глаза, что они вот-вот вывалятся.
Возле кабинета сидела Тутошкина, а напротив нее водитель такси. Между ними прогуливался старшина. Женщина, глядя в ручное зеркальце, подводила помадой губы.
«Готовится к бою», — подумал я и спросил:
— Фамилия таксиста?
— Ремизов Иван Сергеевич, — ответил Лунев.
В кабинет вошел Ремизов, он производил впечатление человека, разбуженного среди ночи, был неряшлив и с застывшим недоумением в глазах.
— Садитесь, Иван Сергеевич, — пригласил я и, глядя на него, улыбнулся.
По-своему истолковывая мою улыбку, он развел руками.
— Вот ведь какая история может получиться…
— Ничего с вами не случилось, деньги по счетчику вы получите полностью, ну, а помочь следователю, думаю, ваш долг. Не так ли?
— А как же! На этом стоим!
— На чем стоите?
— Выполнить долг и прочее…
— Скажите, Иван Сергеевич, почему вы поначалу не хотели ехать с гражданкой Тутошкиной?
— У нас, у таксистов, закон — чтобы сорок километров, дальше ни-ни, а ей под самый Невьянск, к храму Всех Скорбящих. Знаем мы эту церковь — почти восемьдесят километров. Она говорит, полчаса стоянки оплачиваю и обратный рейс. Я подумал — подходяще, согласился, почти суточный план, за пять часов смотаюсь!
— Евгений Корнеевич, пригласите Тутошкину.
Он вышел, и я спросил Ремизова:
— Сколько у вас на счетчике?
— Два рубля шестьдесят копеек.
С Луневым вошла Тутошкина, кокетливо кивнула, поправила локон на лбу и села в кресло.,
— Мелания Егоровна, куда вы заказывали такси?
— Врать не стану — ко Всем Скорбящим.
— А почему старшему лейтенанту вы говорили — в Верхнюю Пишму?
— Я так считала, что они не в курсе, а теперь я поняла, не дурочка.
— Оплатите по счетчику такси два рубля шестьдесят копеек.
— Со всем моим удовольствием. — Она вынула из сумки кошелек и расплатилась, потребовав сдачу сорок копеек.
— Евгений Корнеевич, запишите показания товарища Ремизова и оформите побыстрей, ему надо работать.
Лунев и Ремизов вышли из кабинета. Я взял скомканную записку, разгладил ее и прочел;
«Ника! Меня взяли. За что, не знаю. Предупреди С. Прояснится, дам знать. Казя».
— Ну рассказывайте, Мелания Егоровна. — Я включил звукозапись. — Если хотите, чтоб вас обошло стороной, говорите правду.
— Что говорить-то?
— Вы знали, зачем Ежов послал вас в церковь Всех Скорбящих?
— Казя, то есть Ежов, написал мне: «Срочно на такси смотайся к Нике, отдай записку». Говорю как на духу, гражданин начальничек!
Я понял, с кем имею дело.
— За что вы, Тутошкина, отбывали наказание?
— Откуда вам…
— По какой статье? — перебил я ее.
— Недостача у меня была… В ларьке…
— Как же вас приняли в заведующие секцией?
— Казя, то есть Ежов, посодействовал. Я честно работала, об этом все знают…
— В книге предложений есть благодарности покупателей.
— О! Точно, гражданин начальничек…
— Скажите, вы читали записку Ежова?
— Читала, но я женщина глупая…
— Ничего не поняли?
— Ничегошеньки, ну ни вот столечко! — Она показала кончик мизинца с большим ногтем.
— Кто такой Ника, вы знаете?
— Нику знаю, богомаз. Мужик жадный…
— До чего?
— До всего, что попадет под руку. Копеечку — и копеечку, баба какая — так и… На что я женщина старая, если Казя напьется, так он и до меня руки тянет. — Она улыбнулась и поправила локон на лбу.
— Вы что же, встречались?
— Было такое.
— Кто да кто?
— Кто да кто?
— Ника, Казя и я. Дом большой, я за хозяйку.
— Это в тупике Клевцова?
— Точно, гражданин начальничек.
— А вы знали художника Доната Юколова?
— Нет. Про такого не слышала.
— В церкви Всех Скорбящих бывали?
— Один раз с Казей на такси ездили. День был выходной. Ника ключи от храма принес. Походили мы, поглядели. Гулко, сыро и страшно.
— Откуда вы узнали, что Ежов в туалете оставил записку?
— А мы там всегда письмами обменивались. Людишки у нас до чужого белья интерес имели. Языки — во! — Она показала ладонью. — Ну, мы через переписку уславливались: когда, где. Записочку на бачок и камешком придавим. Скажите, а вы это надолго?
— Что — надолго?
— Казю, то есть Ежова, взяли?
— Подержим.
— Ну да вам видней.
— Это вы правы. А почему это вас интересует?
— Так я вроде невеста.
Вошел Лунев и положил на стол протокол допроса Ремизова.
— Гражданка Тутошкина, выйдите в коридор и подождите.
Женщина вышла из кабинета. Я включил обратный ход звукозаписи и под гомон птичьего щебетания перемотки прочел протокол.
— Евгений Корнеевич, прослушайте звукозапись, в протокол только главное и дайте Тутошкиной подписать. Почему так долго нет Гаева?
— Дом большой. Сарай, целое хозяйство.
— Да, пожалуй. Я пойду к полковнику.
— Ну, что «Магда»? — спросил меня Шагалов.
— Тертый калач. Отбывала срок за растрату, а в магазине материально ответственная.
— Вы смотрели ее личное дело?
— Уверен, что судимость не указана.
Шагалов достал из сейфа листок бумаги — выписанные сведения из личного дела Тутошкиной, пробежал глазами и сказал:
— У нее перерыв с пятьдесят четвертого по пятьдесят седьмой. «…Не работала в связи с рождением и воспитанием ребенка». В пятьдесят седьмом была амнистия…
— Надо передать дело в ОБХСС. Почему так долго нет Гаева?
А капитан словно стоял под дверью. Гаев вошел в кабинет, поставил на стол тяжелую банку от конфет «подушечка» и сказал:
— Единственная находка, была в погребе среди картофеля, семьсот пятьдесят николаевских золотых десяток. Вот протокол обыска.
— Что говорит Ежов? — спросил полковник.
— Золото ему не принадлежит, уверяет, что подбросили.
— Вы хорошо осмотрели комнату, в которую ведет из кухни вторая дверь налево?
— Хорошо. Арестованный направлен в подследственное отделение городской тюрьмы.
— Владимир Иванович, разделаетесь с золотым запасом Ежова, стукните мне в стену. Не будем откладывать поездку.
Раздался звонок телефона. Владимир Иванович снял трубку.
— Полковник Шагалов. Давайте. — И, положив трубку, сказал: — Ответ на запрос о Юколове.
Дело Хельмута Мерлинга казалось ясным, и все-таки я почувствовал тревогу… Если биография Юколова подлинная, все может статься удивительным стечением обстоятельств.
Привыкнув ко мне, зная, как выражается мое душевное состояние, Гаев молча присел в дальнее кресло. Шагалов в ожидании офицера связи встал и что-то разглядывал за окном.
Вошел связист, положил перед полковником сопроводительную, тот расписался и принял засургученный пакет.
Он не спешил. Подождав, когда офицер выйдет, полковник ножницами разрезал пакет и содержимое передал мне.
В ответ на ваш запрос от 10 августа 1967 года сообщаем:
Юколов Донат Захарович родился в 1908 году, умер в 1959 году. Жива его жена Ольга Викентьевна и сын Леонид Донатович, штурман дальнего плавания.
Фотография и сообщение о смерти к сему прилагаются.
Донат Захарович Юколов служил на малом сейнере «Зубатка» помощником капитана. В июле 1959 года, когда Юколов получил радиограмму о тяжелой болезни жены, сейнер был на промысловом лове в районе Сельдяной банки Баренцева моря.
На пограничном корабле Юколов был доставлен в порт Владимир, где пересел на товаро-пассажирское судно «Беломорье», идущее прямым ходом в Архангельск. Рейсу сопутствовал шторм в семь баллов. На траверзе острова Кильдин накатом волны Юколов был смыт в море. Судно застопорило ход, но обнаружить упавшего не удалось. Позже рыбаки Териберки наткнулись на всплывшее тело Юколова и доставили в порт Гремиха. После судебно-медицинского вскрытия все стало ясно: увлекаемый волной, Юколов ударился о лебедку затылочной частью черепа. Удар был настолько силен, что Юколов потерял сознание и погиб в море.
Документов при покойном не оказалось.
А вот и фотография Юколова: высокий, крутой лоб, редкие волосы, широко поставленные глаза, крупный нос, выступающие скулы, энергичная линия рта, окаймленная поверху усами, широкий подбородок с ямочкой посреди.
Карточка Юколова перешла из рук в руки. Наступила пауза. Мы все ожидали подтверждения того, что «Маклер» завладел документами Юколова, но не такой ценой. Потеряв сознание, Юколов ударился затылком не о лебедку. Это была все та же гирька на сыромятном ремне. В этом случае шляпная булавка «Маклеру» не понадобилась. Он вытащил документы и сбросил Юколова в накатившуюся волну,
— Все ясно, Владимир Иванович, — подвел я итог, — заканчивайте дело с карамелью «подушечка», и поедем. Как-то на душе неспокойно, когда Мерлинг бродит по нашей земле.
Спустя час на нескольких машинах в сопровождении оперативной группы мы выехали из города.
Лунев сидел рядом со мной. Не выдержав напряженного молчания, Женя сказал:
— Привык я к вам, Федор Степанович. Жалко, что вы уезжаете.
— Почему — уезжаю?
— Последняя операция…
«Да, последняя, — подумал я. — Но существует договоренность с полковником о командировке Лунева в Ново-Оськино. Зачем? Мы рассчитывали, что наблюдение за Авдеевым выведет нас на «Маклера», но расчеты не оправдались. Вряд ли эта история нуждается в продолжении. Тщательно, исподволь Мерлинг готовил парня для каких-то своих целей, но арест Мерлинга оборвет эту линию, и, думается, Авдеева можно оставить в покое. Зачем я еду? Если говорить по существу, мне быть на этой машине не обязательно. Мерлинга и Черноусова могли взять и без меня. Почему-то всегда так, заканчивая дело, передавая материал в следующую инстанцию, я всегда чувствую усталость и пустоту. Еще несколько дней на допросы, — оформление, и я снова дома. Возьму билет на самолет. Почему же все-таки грустно? Еще не изжита смерть Тарасова, она перед глазами… Люба Цветаева… Глаша Богачева… Две женщины, две судьбы, в чем-то схожие и такие разные, но обе трагические…»
В таких или примерно таких мыслях прошло два часа дороги. Операцию по аресту Мерлинга и Черноусова полковник Шагалов разработал с предельной ясностью.
Мы свернули вправо, на булыжную мостовую, ведущую к церкви Всех Скорбящих. Как только сквозь поредевшую листву берез сверкнула золоченая луковка звонницы, мы остановились. Мерлинг мог оказать вооруженное сопротивление. Сотрудники спустились с дорожной насыпи и пошли в окружение. Шагалов, Гаев, Лунев и еще два работника оперативного отдела ждали условного сигнала. Минут через десять сигнал поступил. Темнело рано, в это время дня уже становилось сумрачно. Не включая фар, они двинулись на машине к церкви.
Я попытался представить себе, что происходит в церкви. Странно, почему полковник рассчитывал на вооруженное сопротивление Мерлинга? Ведь сопротивление уже само по себе признание вины, наличие неопровержимых улик. Может быть, у Мерлинга уверенность в том, что он пойман за руку? Конечно, нет. Он действовал с достаточной осторожностью.
Со ступеньки паперти торопливо сошел человек и побежал по обочине булыжной мостовой в сторону шоссе. Это был Лунев. Да, теперь я его отчетливо разглядел. По мере того как Лунев приближался ко мне, нарастало волнение. Что-то случилось…
— Федор Степанович, — он облизнул пересохшие губы, — Мерлинг скрылся!
— Когда?
— Вчера, через два часа после вашего отъезда. Полковник сказал, что вы можете вернуться как инспектор.
— Черноусов арестован?
— Ему предъявлено постановление.
— Яковлишин в церкви?
— Да, он совершенно растерян.
— Идите… Или нет, сперва пойду я, а вы вернитесь позже, минут через пять.
Быстрым шагом я направился к церкви.
С внутренней стороны паперти стоял сотрудник у всех на виду он проверил мое удостоверение инспектора, и я вошел в церковь.
Ко мне с надеждой бросился Яковлишин.
— Федор Степанович, товарищ инспектор, что же это?! Вчера сбежал Юколов, сегодня забирают Черноусова! За что, неизвестно!
— Постойте, Бронислав Хрисанфович, я ничего не понимаю. Что здесь происходит?
Черноусов, стоящий у стены, где фреска изображала ангела, освобождающего из темницы апостолов, с горечью бросил: