Слоник из яшмы. По замкнутому кругу - Михайлов Виктор Семенович 9 стр.


— Марфа собак держит, торгует щенками. Из шерсти вяжет рукавицы. Вон пух летит, стало быть, она своих псов вычесывает. Третий дом направо, с голубыми ставнями.

Направился я в третий дом направо. Еще близко не подошел к воротам, как поднялся неистовый собачий лай.

Калитку мне открыл Юколов.

Под яростный лай собачьей своры я торопливо вошел в дом и через хозяйскую половину в комнату художника.

На стенах комнаты висели десятка полтора этюдов и законченных картин, написанных в манере художников-миниатюристов. Одна особо привлекла мое внимание. Ничего особенного в ней не было, но почему-то я не мог оторвать от нее глаз. Две березки, меж ними качели. — Рубленая стена домика в три окошечка. Старые, покосившиеся наличники. Настежь распахнуты рамы, сквозняком выпростанные ситцевые занавески и на подоконниках в буйном цвету герани. Красные, белые, темно-вишневого тона герани.

Я перешел к другим пейзажам местной природы. Яркие, запоминающиеся уголки леса, приусадебные сады. Но вот этюд мужского портрета, мужественное лицо немолодого человека. Из-под ворота рабочей блузы выглядывает уголок морской тельняшки. Глаза смотрят сурово, углы губ опущены. Он курит голландскую трубку, поддерживая чубук кистью сильной руки с длинными пальцами.

— Это кто, моряк? — спросил я.

— Союз художников поручил нам писать портреты строителей для первомайской выставки. Это рабочий, по фамилии Дзюба, в прошлом моряк.

— Интересное, волевое лицо.

— Да. Я написал портрет, он был на выставке, его купило строительное управление.

Мы сели на старинный, красного дерева диван, бог знает как попавший к собачнице Марфе. На столе лежала «Шагреневая кожа» Бальзака, заложенная на странице.

Увидев книгу в моей руке, Юколов спросил:

— Любите Бальзака?

— Да. Философские вещи меньше, чем другие из этого цикла.

— Вот вы вчера интересовались, как в этой глуши мы проводим время. С утра ходил на этюды, затем хорошая книга, послеобеденный отдых. Мне под шестьдесят, Федор Степанович, огонек поугас, любопытство притупилось. Тихо катится тележка под гору по булыжной мостовой…

— Грустно что-то, Донат Захарович. Так владеть кистью, писать так вдохновенно, так мастерски и думать о тележке под гору. Один писатель сказал об этом еще ярче: «Едем с ярмарки». Но вы зря об этом. Право, зря!

Я осмотрел спартанскую обстановку комнаты. На вешалке висел плащ, подбитй шерстяной шотландкой. Шляпа и светлый шарф. Теплый вязаный жилет. Стеганая синяя куртка. Узкая железная койка застелена чисто и строо, по-военному. На тумбочке стопка книг. Очень хотелось полистать эти книги, но я воздержался. Круглый стол в углу. Гимнастическая резина с блестящими от частого употребления ручками. Мольберт с начатой картиной, закрытой пестрым головным платком. На столе кринка, видимо с молоком, и стакан.

Всякая попытка с моей стороны завязать разговор кончалась неудачей. Еще раз похвалив картины Юколова, я ушел.

До обеда еще было время — Яковлишин предупредил меня, что обедают они в три, — и я направился в Поворотное. Шел я быстро — сорок минут. Сразу нашел дом Стромынского. Во дворе привлек внимание ижевский мотоцикл. Навстречу мне вышел Лунев. Мы оба обрадовались друг другу.

— Знаете, Федор Степанович, я уже беспокоиться начал. Ну как?

— Идем по следу. Это ваш мотоцикл?

— Мой.

— Завтра, коли меня не подведет один парень, наш московский студент, будет срочное дело. Я занесу материал на экспертизу. Надо срочно установить идентичность ножа. Гоните в управление, нажимайте везде, где только можно, чтобы экспертиза была выполнена срочно, и привезите мне. Есть что-нибудь новое?

— Есть. Допрошены стюардессы обоих рейсов. Они сошлись в описании старика, это он — «Маклер»! Брезентовый плащ, очки, перевязанные тряпицей на переносье, борода, усы.

— Протокол есть?

— Здесь, при мне. Предъявить им для опознания снимки?

— По этим фотографиям они не опознают, у нас есть опыт. Но скоро, боюсь об этом говорить, скоро они понадобятся. Держите с ними связь. Это все?

— Пока все.

— Я спешу на обед к трем часам. До завтра, Женя!

На следующий день, делая заметки в своем блокноте, я взял планы церкви и стал их тщательно изучать. Работал я усердно, так же как трое художников. Ближе к полудню, присев на солею у ног Юколова, я вытер пот со лба и с огорчением сказал:

— Хорошо бы, Донат Захарович, объемную модель вылепить…

— За чем же дело стало? — спросил он. — Пластилин захватить не догадался.

— Съездим после обеда на моей машине в Невьянск, купим, — сказал Черноусов.


— Я модельку сделаю, а вы, Донат Захарович, подправьте тогда, если что не так будет…


— Как же, найдете вы в Невьянске пластилин! — с лесов отозвался Ковалихин. — Я из Москвы привез, но ни разу не пользовался. Могу с вами поделиться, инспектор!

— Буду очень признателен, — обрадовался я.

Ковалихин спустился с лесов, держа под мышкой завернутый в марле пластилин.

— Разрешите? — спросил он и, не дожидаясь разрешения, выдернул нож из щели солеи возле Юколова, развернул марлю и отрезал кусок. Нож был каленой стали, хорошо заточен, но с зазубринками, хорошо отпечатавшимися на куске пластилина.

— Отличный у вас нож! — похвалил Ковалихин. — Лезвие я вытер, — сказал он, возвращая нож Юколову.

— Ничего, я им вместо шпателя пользуюсь, — ответил тот и взял нож не глядя: в это время он прописывал какую-то деталь иконы.

— Вот хорошо, не придется в Невьянск ехать, — продолжил я разговор. — Я модельку сделаю, а вы, Донат Захарович, подправьте тогда, если что не так будет…

Юколов согласно кивнул.

Чтобы не возбуждать подозрения, я еще с час поработал, затем, простившись, предупредил:

— Иду домой. Скажите Брониславу Хрисанфовичу, к обеду буду.

Окрыленный удачей, я быстро пошел домой. Высыпал из металлической коробки зубной порошок, вымыл ее тщательно, обложив ватой, упаковал пластилин.

Через минут сорок, вручая Луневу перевязанную коробку, сказал:

— Гоните, Женя, что есть сил на вашем «ижике»!

— Федор Степанович, трудно так, не зная существа дела. Можете мне объяснить, что к чему?

— Что понимается в криминалистике под понятием «след»?

— След — это всякий материальный признак, возникший в результате каких-то явлений, связанных с событием преступления, — отчеканил Лунев.

— Очень заумно, Женя, но в общем-то правильно. А в трасологии следом называют отображение внешнего предмета на другом предмете или веществе. Такой след позволяет установить тождество, этот ли именно предмет оставил след. Причем в данном случае нож обладает индивидуальными особенностями в виде зазубрин, заусениц, выщербин. Преступник отрезал ветки деревьев, они отпилены в виде плашек, на торцах остались следы…

— А где, у кого эти плашки?

— Я их видел у Трапезникова. Но все материалы по делу сосредоточены в управлении.

— Все ясно, Федор Степанович, буду через час в управлении.

Я не успел перейти шоссе и углубиться в проселок, как мимо меня промчался Лунев на мотоцикле по направлению к Свердловску.

Встреча в «шалаше» Яковлишина прошла, как всегда, бесцветно, но после обеда художники заторопились, а я, рассчитывая поговорить с хозяином наедине, задержался. Мы остались одни за большим столом, медленно прихлебывая из стаканов чай. Потом я понял, что Черноусов и Юколов тоже ушли неспроста.

— Так вы говорите, Федор Степанович, что окончательное решение совета взять или не взять церковь под охрану, будет в значительной мере зависеть от вашего доклада в Москве? — как бы невзначай спросил Яковлишин.

— Нет, Бронислав Хрисанфович, я этого не говорил. Насколько мне не изменяет память, я сказал: вернусь, доложу,

— В этом нет никаких противоречий. От того, как вы доложите, что посоветуете, зависит решение совета.

— Вы переоцениваете значение моего доклада. В научно-методическом совете работают люди знающие и достаточно самостоятельные.

— Простите за нескромный вопрос, Федор Степанович. Сколько вы получаете зарплаты? — Гладкое, без растительности лицо Яковлишина выражало крайнюю доброжелательность.

— Не понимаю вашего любопытства, — сказал я, хотя уже давно понял, к чему он клонит, — но ответить могу: я получаю сто двадцать рублей.

— Хватает?

— Не жалуюсь.

— А если церковный совет подкинет вам рублей, скажем… пятьсот? — Он произнес цифру и стал с интересом глядеть через окно во двор, где Мишка загонял хворостиной в сарай телка.

— За какие же такие мои услуги вы мне пятьсот рублей? — спросил я с усмешкой.

— Кто нас помнит, того и мы помянем.

— Кто нас помнит, того и мы помянем.

— Так вот, Бронислав Хрисанфович, вы этот разговор забудьте. Не было его.

— Понимаю.

Возле дома, взвизгнув, затормозила машина, в калитку вошел Вано Трушин, спросил, здесь ли я, и передал мальчугану синий конверт. Мишка в столовой вручил мне пакет.

Я вскрыл конверт.


Уважаемый Федор Степанович!

Сегодня в Управлении культуры облисполкома в семь часов вечера состоится заседание добровольного Общества по охране памятников старины.

Повестка дня:

Обсуждение плана восстановительных работ по реконструкции бывшего Харитоновского дворца — памятника культуры начала девятнадцатого века.

Прошу Вас временно прервать Вашу командировку и вернуться в Свердловск.

С приветом.

Инспектор Гаршин.


Я дал письмо Яковлишину, он прочел и спросил:

— Вы что же, не вернетесь?

— Вернусь. Сколько я должен вам за питание?

— Да что вы, помилуй бог, Федор Степанович!

— Давайте не будем ссориться! Рублей по пять за день? — Я положил на стол пятнадцать рублей и быстро пошел к двери. — Мы не прощаемся!

В доме, где я остановился, забрал портфель, плащ, расплатился с хозяйкой и пошел в церковь; Яковлишин уже был там и успел рассказать о моем внезапном отъезде. Художники простились со мной, спустился с лесов и Ковалихин. Я сел в машину, и Трушин включил скорость.

Очевидно, были важные новости, если полковник Шагалов срочно вызывал меня.

Всю дорогу до Свердловска я нервничал. Как назло, под Верхней Пишмой спустил баллон. Вместе с Трушиным мы быстро поставили запаску и к восьми часам вечера добрались до города. Водитель затормозил возле облисполкома. Я забежал в подъезд, выждал, пока Трушин уехал, решив, что до управления придется добираться пешком, вышел на улицу и увидел «газик» Машкова.

Полковник Шагалов был в кабинете.

— Вот и вызвал вас, Федор Степанович, как договаривались, — сказал он, направляясь ко мне навстречу. — Пришел ответ из Москвы на запрос о Черноусове и Ежове. Читайте!

Я вынул из пакета документ и прочел:


…на ваш запрос сообщаем:


Среди документов гитлеровского архива, поднятых в этом году со дна озера Теплиц-Зее имеется переписка концентрационных лагерей, в том числе письмо, в котором упоминаются фамилии Черноусова Н. Ф. и Ежова К. 3.


«Вахмистру и рядовым эйнзацгруппы «С-7», принимавшим участие в акции «Кугель» по освенцимскому транспорту от 26 января 1944 года:

унтершарфюреру СС Гансу Штопке,

рядовым Н. Черноусову, С. Рауху, Ф. Лундману, К. Ежову и Р. Вазе

выдача особого рациона спиртных напитков с медицинской точки зрения разрешается.

Гарнизонный врач войск СС гаубтштурмфюрвр СС запаса — подпись".

Под акцией «Кугель» (пуля) надо понимать расстрел военнопленных.


Научный сотрудник архива напитан Лесота.


Документ как бы все расставил по своим местам. 27 ноября 1941 года под Тихвином Черноусов и Ежов Перебежали к врагу. Перебежчики становятся пособниками врага, их направляют в эйнзацгруппу. Когда же Советская Армия подходит к рубежам Пруссии, Черноусова и Ежова, как ценные кадры «вервольфа», переправляют в Кульмский лагерь военнопленных. Они получают задание: после освобождения лагеря частями Советской Армии вернуться к месту постоянного жительства и, приспособляясь всеми силами, ждать появления человека из Германии. Следовательно, агент, получив явку к Ежову и Черноусову, был переправлен через границу. Так «Маклер» приобрел крышу и легализовался.

— Думается, Владимир Иванович, пришло время оформить постановление, получить санкцию прокурора на арест и обыск. Не позже завтрашнего дня я дам вам третьего… Все равно сегодня вы уже не успеете связаться с прокуратурой. Где Лунев?

— На срочной экспертизе. Мне звонил эксперт, жаловался на его настойчивость…

— Да, действительно экспертиза срочная… Что с Авдеевым?

— Никаких изменений.

— Наблюдение за Ежовым и Магдой?

— Также ничего существенного. Кстати, «Магду» зовут Мелания Егоровна, фамилия ее Тутошкина. А как у вас?

— У меня новостей полно, но давайте наш разговор отложим. Помните, в цепочке Авдеев — «Маклер» не хватало нескольких звеньев. Кажется, они вырисовываются, и цепь будет замкнута.

В кабинет вошел Лунев, радостный, возбужденный.

— Федор Степанович, полная идентичность! — сказал он, протягивая мне заключение экспертизы.

Я прочел документ и, передавая его Шагалову, невольно включился в состояние Лунева.

— Вот вам и третий — Донат Юколов! Можно с уверенностью предъявить ему обвинение в убийстве Тарасова. Вот что, Евгений Корнеевич, разыщите капитана Гаева, объясните ему, как добраться до общежития стройуправления. Пусть он срочно привезет ко мне в гостиницу Александра Саввича Дзюбу. И скажет Дзюбе, что он очень нужен, что разговор будет коротким и после мы его домой доставим на машине. Дзюба вас знает, поэтому я поручаю это Гаеву.

В гостинице я принял ванну, побрился и, чувствуя себя бодрым и свежим, приготовился к встрече. Ждать пришлось недолго. Постучав, в номер вошел Гаев с Дзюбой; он был в блузе, изображенной на этюде, тельняшке и в чем-то вроде робы, но на «молнии» и с вязаным воротником. Его густые вьющиеся волосы с проседью были мокры от начинающегося дождя.

Спросив разрешение, Дзюба набил трубку, раскурил и удобно устроился в кресле.

— Я должен извиниться перед вами, Александр Саввич, что побеспокоил в поздний час, но время не терпит. Скажите, в середине апреля ваш портрет для выставки писал художник?

— Писал.

— Сколько сеансов вы ему позировали?

— Три.

— Где он вас писал?

— В комнате общежития.

— Вы живете в этой комнате один?

— Нет. Со мной проживает молодой рабочий Семен Авдеев.

— Авдеев присутствовал при сеансах живописи?

— Он следил с интересом.

— Говорил в вашем присутствии художник с Авдеевым?

— Нет. Но я обратил внимание на какую-то общность меж ними.

— В чем она заключалась?

— Парень оказывал художнику мелкие услуги, хотя это было не в его характере. Авдеев груб и заносчив.

— А мог парень общаться с художником помимо вас?

— Мог. На второй сеанс я задержался: вышел конфликт с бригадиром из-за нарядов. Я послал Авдеева предупредить художника. Когда вернулся, подходил к двери, то слышал какой-то разговор, но с моим приходом он прекратился. После третьего сеанса было поздно, художник опасался идти один, и парень вызвался его проводить. Вернулся он часа через два. Я спросил его: «Что так поздно?» Авдеев ответил: «Трепались!»

— На сколько вы опоздали во втором сеансе?

— Примерно на час.

— Вы знаете имя и фамилию художника?

— Донат Юколов.

— Вы могли бы узнать его по фотографии? — Я разложил перед ним снимки бородачей.

— По-моему, этот… — Он взял со стола фотографию Юколова.

— Вас не затруднит написать все, что вы мне сказали?

— Если надо…

— Надо, Александр Саввич, очень надо. Вот вам бумага, перо. Садитесь к столу.

Раздался звонок телефона. Гаев поднял трубку.

— Одну минуту. — И обратился ко мне: — Вас, Федор Степанович.

— Звонит полковник Каширин, — услышал я. — Можно его переключить на ваш телефон в номере?

— Пожалуйста, переключайте.

Наступила длительная пауза, во время которой я наблюдал за Дзюбой. Он отлично справлялся со своей задачей, писал легко, почти не задумываясь, попыхивая трубкой.

Наконец женский голос сообщил: «Будете говорить с Москвой».

— Федор Степанович? — услышал я голос Каширина. — Задал ты нам работенку!

— Простите, Сергей Васильевич, обстоятельства! — Я пододвинул к себе лист бумаги. — Слушаю вас.

— Хельмут Мерлинг, гамбургский немец. Прибыл в США в 1930 году; через два года принял американское подданство и работал в городе Цинциннати на шелкоткацкой фабрике художником по рисунку тканей. В 1940 году Мерлинг, вызванный телеграммой о смерти отца, выехал в Германию. В Берлине он два года учился в гитлеровской «академии» шпионажа и диверсии, а в сорок втором был заброшен в. Америку. В газете «Джексонвилл Стар» опубликована фотография Мерлинга. Мы сделали копию в пяти экземплярах и завтра утром высылаем со всеми материалами авиафельдсвязью. Я сообщил только существо дела, а подробности узнаешь из фотокопий репортажа. Три газетных подвала.

— Все ясно. Главное я записал. Спасибо! Утром буду звонить!

Назад Дальше