Бригада продолжает следствие и допросы жителей и служащих гостиницы «Пекин».
Начальник Московского уголовного розыска
полковник милиции В. Котов
7 сентября 1988 г.
Все было замечательно в этом рапорте, за исключением того, что он был написан вовсе не для министра Власова. Я это почувствовала сразу, потому что ни один нормальный следователь не станет пудрить министру мозги таким длинным рапортом ни о чем. Толщина стен гостиницы, Лаврентий Берия…
Я подняла глаза от этого замечательного документа, открывающего первый том «Дела Стефании Грилл». Полковник Котов – звезда МУРа, чьи расследования вошли в учебники криминалистики, нервно расхаживал по своему кабинету, говоря:
– …Это самое позорное дело в моей практике! Трое суток мы не можем найти не только эту девчонку, но даже ее следов! Такого еще не было в МУРе!..
Пару лет назад Котов приезжал в Воронежскую милицейскую академию, выступал там перед нами, курсантами, и рассказывал о себе. Он был как раз тем, кого называют «прирожденный следователь», с детства мечтал стать криминалистом и, едва отслужив армию, двадцатилетним парнем поступил в Московскую среднюю специальную школу милиции, а после нее – на вечернее отделение юридического факультета МГУ. На вечернее потому, что днем он уже работал оперативным уполномоченным в МУРе. То есть Котов начал здесь, на Петровке, 38, с той работы, которую мы, курсанты Воронежской академии, хорошо знали по себе – он был рядовым оперативником, и ровно пять лет следователи посылали его во все дырки – от филерства и засад на настоящих преступников до проверки годичных квитанций в прачечных.
А если следователю нужно получить признание преступника не совсем легальным образом, а с применением силовых методов, то именно оперативники выбивают эти признания из почек и солнечных сплетений арестованных.
Но Котов довольно быстро выбился из оперов, получив диплом МГУ, он стал старшим оперуполномоченным, а в 1972 году уже организовал при МУРе Отдел по борьбе с наркотиками (подумать только: до 1972 года у нас так яро отрицали существование в стране наркомании, что даже в МУРе никто не занимался борьбой с наркотиками!). Котов и его отдел начали почти с нуля, но уже через год они знали всю (ну, почти всю) подпольную наркотическую Москву – так врач знает своего больного, если «ведет» его постоянно…
В 1973 году в связи с чемпионатом мира Москву наводнили иностранцы-дипломаты, бизнесмены, туристы. Конечно, уголовный мир не дремал – махинации с валютой, незаконный вывоз икон, старинных картин и других ценностей, валютная проституция и просто заурядные ограбления иностранцев захлестнули тогда отдел по надзору за иностранцами при КГБ СССР.
Но гэбэшники не могли, не умели да и не очень хотели ввязываться в так называемую «чистую уголовщину» – во все эти сотни дел, не связанных со шпионажем и передачей секретных сведений за границу. Там, где речь шла о «чистой» уголовщине, они предпочитали спихивать дело в МУР. И пришлось МУРу организовать еще один отдел – «По борьбе с преступлениями, совершаемыми в Москве в отношении иностранцев». А коротко – «иностранный» отдел. Начальником нового отдела опять назначили Котова, и он руководил им пять лет. И если до этого в МУРе принцип работы был зональный – то есть каждый следователь занимался всеми видами преступлений в своем районе, то именно Котов доказал куда большую эффективность работы линейным методом – отделами, специализирующимися на определенных видах преступности…
В 1983 году полковник Виктор Котов стал начальником всего Московского уголовного розыска – того самого, куда двадцать пять лет назад пришел простым оперативником.
Но теперь он нарушил свой собственный линейный метод работы. Сейчас вдоль стен его кабинета сидели на стульях и в креслах не только сотрудники «иностранного» отдела МУРа, но вообще начальники всех отделов и все старшие оперативные уполномоченные. Короче, сливки МУРа. И если продолжать это сравнение, то нужно сказать, что сливки выглядели сейчас далеко не свежими – у них были желтые от усталости и курева лица, мешки под глазами… Потому что после первых суток неудачных поисков этой американской гадалки одним «иностранным» отделом Котов по приказу Власова бросил на эти поиски практически весь МУР, и люди здесь уже двое, а кое-кто даже трое суток не видели своей домашней постели…
Однако это дало совсем не те результаты, на которые рассчитывали.
– В городе черт-те что происходит! – говорил Котов, вышагивая по кабинету и растирая на ходу усталое лицо. Видимо, годы оперативной работы уже невозможно было перешибить в его характере привычками кабинетного руководителя, и даже при жуткой усталости он редко пользовался своим большим кожаным креслом за широким дубовым столом. Он предпочитал ходить. На ходу ткнул пальцем в какую-то оперативную сводку на столе: – Криминальная ситуация в Москве – ужас! Вчера рэкетиры сожгли кооперативное кафе! Плевать на кафе, эти кооператоры все равно миллионеры, но сегодня средь бела дня – три вооруженных нападения на инкассаторов, четыре убийства, двадцать девять ограблений квартир! Чикаго! Банды почувствовали, что нам не до них. В институте марксизма ограбили кафедру! А про торговцев наркотиками и неформалов я даже не говорю! Смотрите, что делается!.. – И Котов сильным ударом открыл стеклянную дверь, которая отделяла его кабинет от диспетчерского зала Главного управления внутренних дел города Москвы. Иметь свой отдельный ход непосредственно в диспетчерский зал, который в милицейском обиходе называют «Дежуркой», мог, конечно, только начальник МУРа…
Там, в «Дежурке», за пультами, телефонами и телемониторами сидели и стояли оперативные дежурные по городу. На экранах их мониторов были самые горячие точки столицы: Пушкинская площадь, сплошь забитая митингующими демонстрантами – но уже не татарами, а активистами «Памяти» с плакатами: «Я русский и тем горжусь!», «Статус патриотическому объединению „Память“!», «Долой жидомасонов!» и прочее. Из радиопередатчиков слышались гул голосов, выкрики, мегафонные голоса милиционеров: «Граждане, не топчите травочку!», «Товарищи, освободите бордюрчик!»…
За соседним столом, на экране монитора был перекресток Арбата и Суворовского бульвара – здесь тоже стояли люди, не то панки, не то кришна – я в них еще не разбираюсь. Зато московская милиция разбиралась в них отлично, с перекрестка по радио запрашивали у «Дежурки»: «Чего с ними делать-то? Брать этих лысых или пусть поют?» Дело в том, что примерно месяц назад Верховный Совет СССР издал указ, по которому милиция теперь имеет право разогнать любое публичное сборище, если оно заранее не разрешено горсоветом или выдвигает антисоветские лозунги. Но, конечно, оперы, то есть оперативные работники наружной службы, не могли сами решать: разгонять или не разгонять демонстрантов, они запрашивали Петровку. Однако и здесь, в «Дежурке», никто не хотел брать на себя окончательное решение, а названивали в Московский горком партии или еще выше – на Старую площадь, дежурному по ЦК КПСС. А этот дежурный тоже тянул резину – расспрашивал, какого характера митинг, какие лозунги и прочее…
Поэтому на запросы с Арбата по поводу кришны «Дежурка» отвечала: «Пока пусть поют! И вообще не распыляйтесь! Наличного состава мало, а по Тверскому скоро „демократы“ пойдут…»
Действительно, за миг до этой команды включилась видеослужба на Тверском бульваре. Там, у фонтана, собирались в колонну так называемые «демократы» – сотни три молодых людей под руководством двух энергичных и крикливых баб сорокалетнего возраста. В свете зажигающихся уличных фонарей были хорошо видны их лозунги, и один из дежурных Петровки начал громко их зачитывать по телефону дежурному по ЦК КПСС:
– «Вся власть народу, а не милиции!»… «Долой антинародный Указ о митингах и демонстрациях!»… «Демократия возможна только при многопартийной системе!..»
Было довольно странно слышать эти лозунги здесь, в штабе московской милиции, из уст пожилого милицейского подполковника, но он продолжал громко и без стеснения:
– «Хватит казарменного социализма!»… «Президента страны выбирает народ, а не партия!»… «Сталин жив, пока жива однопартийная сталинская система!..» Ну и тому подобное, товарищ дежурный… Но самое интересное не это, товарищ дежурный, а три первые шеренги в колонне этих «демократов» – у всех рты завязаны черными повязками, а на повязках надпись «Гласность». Конечно, это издевательство над гласностью… Что? А вы сами не можете решить? Понятно… – Подполковник разочарованно положил трубку и взял микрофон радиосвязи с операми наружной службы: – Тверской бульвар! Тверской, внимание! Если «демократы» пойдут к Пушкинской площади, сумеете стыкнуть их с «Памятью»?
– А то ж! – весело отозвались с Тверского, сразу поняв идею подполковника – ведь чуть не половина «демократов» евреи, а антисемитизм «Памяти» известен…
Между тем еще дальше, на следующей группе мониторов, развивался свой сюжет, не менее острый. Там, на двух экранах, была видна жуткая драка у входа в магазин «Культтовары» на Сиреневом бульваре – большая банда спортивного вида громил пробила тараном гигантскую очередь за японскими магнитофонами, вышвыривала из магазина покупателей, кровеня им лица, и, выстроив свой коридор охраны, выносила из магазина японские магнитофоны просто стопками, загружая ими несколько «уазиков». А милиция не вмешивалась, только издали снимали это видеокамерой.
– Вот так. Завтра эти магнитофоны будут где-нибудь в Баку по десятикратной цене… – устало сказал Котов всем сидящим в его кабинете. – А мы не можем вмешаться, мы даже у наружной службы отняли две трети наличного состава, бросили на поиски этой американки. А толку? Теперь нам дали 24 часа – последние 24 часа! И вопрос стоит так: или за эти 24 часа мы найдем эту американку живой или мертвой, или я и вы все переходим из МУРа в уличную патрульную службу. Все, точка. Все свободны, кроме тех, конечно, у кого есть идеи… – Он сел в свое кресло, устало откинулся на спинку и закрыл глаза. Затем с усилием оторвал голову от мягкого подголовника, открыл ящик письменного стола, взял оттуда горсть каких-то – антисонных, что ли – таблеток, бросил себе в рот и стал жевать с отвращением на лице…
Между тем муровцы – кто в штатском, кто в форме и погонах не ниже майорских – стали покидать кабинет, с преувеличенной заботливостью стараясь не греметь стульями и не смотреть в тот угол, где сидели мы: генерал-полковник КГБ Владимир Курков, про которого Горячев сказал, что ему «абсолютно доверяет», и я, попавшая в эту высокую компанию по прихоти Ларисы Максимовны.
Курков – рыхлый мужчина лет под шестьдесят, среднего роста, с одутловатым мучнистым лицом, давно не видевшим солнца, – сидел в кресле и, не поднимая глаз, рисовал квадраты и треугольники в своем блокноте. По выражению его лица нельзя было ничего сказать, даже слышал ли он выступление Котова или нет. И вообще за прошедшие два часа, которые мы провели с ним в МУРе, я не слыхала от Куркова ни одного слова и даже не знала, какой у него голос. А между тем нам с ним было о чем поговорить, если бы он захотел услышать мнение такой мелкой сошки, как я. Ведь за эти два часа мы прошли с ним по сорока трем следственным кабинетам и увидели МУР в действии. Практически все мыслимые и даже немыслимые версии исчезновения этой американки проходили самую дотошную проверку, а именно: были поставлены, как говорят у нас, «на конвейер» абсолютно все свидетели, которые могли иметь хоть какое-то отношение к делу этой Стефании Грилл. Нет, конечно, никаких пыток теперь у нас в милиции нет, тем более – в московской. Но у любой полиции мира всегда есть методы скрытого давления на арестованных или просто свидетелей, и пусть мне самые-распросамые «демократы» не поют, что это не так в их любимых западных капстранах! Да, есть, например, у нас закон, по которому после восьми вечера арестованных допрашивать нельзя, но – за исключением случаев, когда от их показаний зависит сохранение чьей-то жизни! А разве не о жизни и смерти американской гражданки идет сейчас речь? И потому в МУРе вот уже трое суток пытали бессонницей всех сотрудников гостиницы «Пекин»: и дежурную по пятому этажу Утехину, и двух буфетчиц из кафе-буфета на шестом этаже, и администратора «Пекина» Терехова, и дежурную телефонного коммутатора «Пекина», и наружного охранника гостиницы старшего лейтенанта милиции Чуйкова. А кроме сотрудников «Пекина», дежуривших в ту злополучную ночь, во внутренней тюрьме Петровки оказались все, кто проживал в этот день в «Пекине» на пятом и четвертом этажах – вплоть до второго секретаря Тюменского горкома партии и известного ленинградского кинорежиссера. Может быть, кто-нибудь из них видел, как похищали эту американку? Или столкнулся с ней в коридоре, когда она выходила из гостиницы? Или слышал что-то сквозь стену своего номера – вскрик, скрип двери, телефонный звонок? Или – а вдруг! – и сам имел отношение к этому похищению? «Где вы были вечером 6 сентября?.. У вас есть свидетели, что вы были не в гостинице, а в цирке?.. Вы провели в свой номер проститутку в 22 часа 17 минут – где вы ее подцепили? Когда она ушла из вашего номера?..»
Ну и так далее в том же духе. Любезные следователи, предлагавшие подследственным чай, печенье и сигареты… Грозные хамы, оравшие: «Стоять! Не садитесь! Отвечайте!..» – и державшие допрашиваемого на ногах целые сутки… Изнемогающие от слепящих ламп и бессонницы свидетели… И устало-безразличный прокурор, который тут же, в МУРе, подписывал ордера на продление «задержания» свидетеля до двух суток… до трех суток… до пяти…
Но – и это было не все! Одновременно через МУР вереницей проходили тайные муровские стукачи-информаторы следующих квалификаций:
урки и наводчики из московского подпольного мира – на случай, если Стефания Грилл похищена как жертва обычного ограбления;
валютчики – если ее накололи ради изъятия валюты;
торговцы наркотиками – если она сама выскользнула из гостиницы в поисках наркотиков;
сутенеры – если ее собираются использовать в качестве импортной невесты из США для какого-нибудь мечтателя о западной жизни;
а также просто ловеласы улицы Горького, рядом с которой стоит «Пекин»…
То есть за трое суток МУР просеял сквозь свои сита всю подноготную Москвы, а мы с Курковым шли по коридорам Петровки, видя и слыша, как в каждой ячейке-кабинете следователи, как пауки над мухой, бьются над одной и той же мистической загадкой – каким путем и куда исчезла Стефания Грилл?
Но самое любопытное мы увидели с Курковым под конец нашего путешествия по МУРу. В сорок третьем, сорок четвертом, сорок пятом кабинетах лучшие следователи МУРа капитан Белоконь, майор Захаров и капитан Притульский допрашивали московских гадалок, медиумов и парапсихологов. Им, как и всем другим, показывали фото Стефании Грилл, увеличенное с ее паспорта…
«Идея простая, – объяснил нам полковник Котов. – Поскольку парапсихология – дело темное, то черт ее знает – может, эта американка издает какой-нибудь сигнал, зов о помощи, который наши медиумы могут учуять и навести нас на след…»
Но даже в ответ на это генерал Курков не проронил ни слова, и лицо его, храня совиное выражение, не обозначило ничего – ни сочувствия к бессонной работе этих людей, ни заинтересованности в том, что они делают. А сейчас, когда почти все ведущие сотрудники МУРа вышли из кабинета своего начальника, на лице генерала Куркова появилась даже гримаса брезгливости…
Полковник Котов посмотрел на тех, кто остался в его кабинете – на капитана Белоконя, майора Захарова и капитана Притульского. Эта троица возглавляла «иностранный» отдел МУРа и, следовательно, бригаду по поиску Стефании Грилл. Капитан Белоконь, начальник «Отдела по борьбе с преступностью по отношению к иностранцам», высокий 35-летний блондин с удлиненным лицом и косым светлым чубом, падающим на высокий лоб, – встал и на своих длинных ногах прошел к двери в «Дежурку» и закрыл ее. Потом посмотрел на меня и Куркова своими синими и воспаленными от бессонницы глазами и прокашлял в кулак:
– Гм… Ситуация такая, значит… Возможны только две версии: или эта Грилл вышла через дверь своего номера, или – через окно. Третьего пути нет. Но выйти из номера через дверь, пройти по коридору и пройти мимо дежурной, спуститься с пятого этажа, пересечь вестибюль, выйти на улицу, и все это никем не замеченной?! Практически исключено! Кто-нибудь да и увидел бы! Между тем все сотрудники гостиницы прошли через двадцать наших следователей и – ни одного положительного показания. Но я ставлю вопрос: а возможен ли сговор следователей с арестованными или сокрытие следователем информации, полученной на допросах? В принципе возможен, если дело ведет один следователь и один допрашивает всех свидетелей. Но в нашем случае это нереально – у нас двадцать следователей работают конвейером. Значит, версия, что эта Грилл вышла через дверь, практически отпадает. Остается окно. И вот тут есть нюанс. На этом окне нет ни одного следа, на подоконнике нет никаких следов, и у нас нет ни одного свидетеля, который хотя бы случайно глянул на это окно в ту ночь. Но не вылетела же эта Грилл в форточку! И выходит, что, если ее похитили через окно, кто-то просто убрал следы похищения. Потому что бесследных преступлений не бывает, это – азбука. И вот я спрашиваю: а не может ли так быть, что, когда мы приехали в «Пекин» утром 7 сентября, кто-то из нашей же бригады сам уничтожил следы на окне и подоконнике?..
Захаров и Притульский возмущенно дернулись в своих креслах, а Котов даже вскочил с кресла. Но Белоконь предупредительно поднял руку: