Ее голос изменился, она сказала беспомощно:
– Я не помню, помню только воду, а больше ничего…
– Вода – это к встрече, – брякнула я первое, что пришло мне в голову. – Но нам это ничего не дает, кроме, конечно, надежды, что все будет хорошо. А теперь послушайте меня, Лариса Максимовна. Вы хотите помочь мне найти эту гадалку, правда? Так вот, ложитесь и постарайтесь быстрей уснуть. И, если она вам снова приснится, попробуйте запомнить все детали. Как можно больше деталей, понимаете? Если это берег реки, то – какая река? Большая? Маленькая? С лесом? Без леса? Есть рядом дом? А если есть, то какой? Тогда нам будет легче искать, понимаете?
– Да, да… Ты права… – ответила она озабоченно. – Я иду спать… Правильно…
– Спокойной ночи, – сказала я как можно мягче, повесила трубку и устало перевела дух.
А Гольдин издевательски захлопал в ладоши.
– Браво, девочка! Ты просто укротительница тигров!
– Ладно п…ть! – ответила я грубо, внутренне все же гордясь собой. – Если мне утром встречаться с психиатром, то нужно привести в порядок лицо. А сделать это может только один человек…
– Профессор Костаки, косметолог, – небрежно сказал Гольдин, идя к машине. – Это я устрою.
– Нет. Косметолог – это не то. Мне нужен один мальчик, который остался там, в милиции. Ему лет семнадцать, зовут Сашей…
– Так! Значит, интересуешься мальчиками?! – опять начал издеваться Гольдин. – А я не знал, что это лечит лицо…
– Прекратите! Он мне нужен по делу! – сказала я чуть горячей, чем следовало бы. – Он лечит руками.
– Уже?! В семнадцать лет?! Мог бы…
– Хватит!!!
– Тогда зачем так краснеть, дорогая? – Гольдин остановился у машины и, прикуривая от зажигалки очередную сигарету, насмешливо посмотрел мне в глаза снизу вверх. – И ты уже у него лечилась? Прямо в милиции?
– Вы отвратительный тип!
– Это-то ладно! – согласился Гольдин, садясь в машину. – А вот что мне не семнадцать лет – это жалко…
13
23.55
Гостиница «Пекин» построена буквой «Г», а номер 512 находится в середине длинной стороны здания, окном во двор, и выглядит точно таким, каким Котов описал его в рапорте министру. Конечно, до моего вселения двери номера были опечатаны прокуратурой, но и этот вопрос Котов решил еще тогда, когда я была в МУРе.
Теперь я сидела в номере, тупо глядя в темный и мокрый от дождя квадрат единственного окна. Запудренный синяк под глазом наливался огнем, как уголь в жаровне. Все тело ныло от усталости, а внизу живота саднило. За окном шел дождь, тонкие струйки воды елозили по оконному стеклу. В номере было удивительно тихо, хотя внизу, в ресторане, наверняка играл оркестр. Конечно, Лариса ошиблась, сказав мне в Полтаве, что в гостинице «Пекин» нет проституток. В лифте я видела пару таких валютных фиф, что ни в сказке сказать, ни пером описать – жар-птицы! Все манекенщицы Славы Зайцева ничто по сравнению с этими дивами. И при этом не они липли к двум пожилым, в черных фраках и бабочках иностранцам явно дипломатического ранга, а иностранцы к ним: один щекой прижимался к оголенному плечу своей высокой блондинки, второй держал свою королеву за руку, как влюбленный школьник, и оба шепотом ворковали что-то не по-русски. А девочки кивали им высокомерно и снисходительно. Судя по их «фирменному прикиду», запаху «Шанели» и перстням с настоящими бриллиантами, эти девицы спокойно могли бы сами заплатить своим мужикам по сотне долларов за ночь, а то и больше… Вежливо пропустив дам вперед, иностранцы вышли на четвертом этаже и, обернувшись ко мне, сказали негромко: «Гуд найт!» И мне вдруг показалось, что какая-то иная, инопланетная жизнь пролетела мимо меня, тихо дохнув на меня запахом «Шанели» и хорошего мыла. «Да, – подумала я, – это не то что в окраинном „Золотом колосе“, где грязные и дешевые б…и обслуживают провинциальных командированных и, как пьяные козы, всю ночь блюют в туалетах, в коридорах и даже в вестибюле гостиницы. Нет, в центре Москвы все куда респектабельней…»
То ли потому, что окна гостиничного ресторана выходили на другую сторону, то ли оттого, что по бериевскому проекту стены тут метровой толщины (на подоконнике, например, можно спокойно поставить ванну или кровать), но, так или иначе, в мой номер не проникал снаружи ни один звук. Дождь продолжал слезить оконное стекло. За окном был пустой и темный гостиничный двор и такая же пустая, вся в лужах, спортивная площадка, примыкающая к четырехэтажному темному зданию школьного образца. Над лужами на высоком столбе был просвет, в котором изредка мелькали фары машин. Там была улица Гашека…
Почему я хотела поселиться именно в этом номере? Конечно, не для того, чтобы с лупой облазить тут весь пол, осмотреть подоконник, форточку, шпингалеты. То есть и это будет, какие бы в МУРе ни были титаны дактилоскопической экспертизы. Не зря же я почти бессознательно свистнула в МУРе лупу… Но вряд ли я что-то здесь найду. Просто надо же мне начать от чего-то танцевать в моих поисках этой американки! Котов и его команда продемонстрировали мне и Куркову их работу, но Лариса – будем говорить прямо – наняла меня как личного сыщика, и я должна сама искать эту Стефанию Грилл, невзирая на то что весь МУР ее найти не может. А все остальное нужно пока отсечь. В этой гадалке Грилл – разгадка заговора. Так почему бы мне не начать танцевать от номера 512? Тем более что лучшее место жительства для меня и придумать трудно – самый центр Москвы, рядом улица Горького, площадь Маяковского, метро…
Я сидела и смотрела в окно. Этот мигающий под ветром фонарь завораживал и нервировал. А в памяти все возникала та девочка-кукла с ее: «Милиционер, а кошку можно потрогать?» Господи, Анька, чем ты занимаешься?! Какие-то Власовы, Курковы, Котовы… Ребеночка нужно рожать, ребеночка! И не от стервозного Белоконя, а от такого мальчика, как Саша. Да, от Саши я бы родила красивую девочку, сероглазенькую и умную… Интересно, а мигал ли этот фонарь три дня назад, когда Лариса поселила в этот номер американку Стефанию Грилл? Ведь тогда тоже был вечер, они пошли в буфет на шестом этаже, поужинали, а потом Стефания вернулась в номер…
При мысли о буфете я вдруг ощутила, как остро хочу есть. Конечно, в ресторан идти поздно, да и денег нет, а буфет на шестом этаже уже наверняка закрыт, но, может быть, у дежурной по этажу можно купить чай и печенье? Я встала. Мой дешевый дерматиновый чемоданчик, доставленный в гостиницу шофером, лежал на подставке для багажа. Я расстегнула круговую молнию чемоданчика, вытащила из него свою сумочку. В ней лежали мои документы, кошелек, та самая лупа, которую я нечаянно стырила в МУРе, биппер и мой служебный пистолет Макарова. Я выложила лупу из сумки в чемодан и заглянула в кошелек. Там было двадцать шесть рублей – все мое состояние, которое прилетело со мной из Полтавы в кармане милицейского кителя. Закрыв сумочку, я повесила ее на руку, вышла из номера и заперла дверь ключом с тяжелой гирькой.
Гостиничный коридор был пуст, если, конечно, не считать дежурной горничной – молодой крашеной блондинки с увесистой грудью. Раньше эта должность называлась «дежурная по этажу», но теперь в связи со сближением с Западом этих стукачек переименовали. Наша дежурная сидела в самом начале коридора за совершенно пустым столом и вязала, но, увидев, что я вышла из номера, замерла со своим вязаньем в руках и смотрела на меня в упор. Слева от нее была широкая мраморная лестница, а по обе стороны этой лестницы – двери лифта. То есть дежурная видела все: коридор, двери всех номеров, лестницу, лифт. Пройти тут незамеченной, а уж тем более вывести кого-либо насильно из номера и из гостиницы действительно немыслимо, этот Белоконь прав! Я подошла к дежурной, кивнула наверх, на шестой этаж:
– Буфет уже закрыт, наверное?
– Уж полчаса как закрылись. – Дежурная с острым любопытством поглядела на мой припудренный синяк. – Но буфетчица еще там. Попробуй…
– Спасибо… – И я поднялась на шестой этаж.
Там, как и на пятом этаже, справа от лестницы сидела за столиком дежурная горничная. А буфет был слева, как бы в алькове коридора. Но, конечно, плотная шеренга стульев зубасто отгораживала его от фойе, показывая, что буфет закрыт. За этой шеренгой пожилая толстушка в кремовом халате и сером фартуке влажной тряпкой протирала столики, смахивала мусор в ведро и, конечно, слушала радио.
«Суда над Чурбановым, зятем Брежнева и бывшим первым заместителем министра внутренних дел, ждали давно. Он обвиняется в получении более чем на полмиллиона рублей взяток только в одном Узбекистане. Пока шло следствие, молва разносила еще более фантастические подробности. Недавно стало известно, что арест наложен на чурбановские драгоценности и вещи…»
Увидев, что я иду по лестнице к буфету, буфетчица крикнула мне из-за стульчатой загородки:
Увидев, что я иду по лестнице к буфету, буфетчица крикнула мне из-за стульчатой загородки:
– Закрыто! Закрыто вже!
Мягкое «вже» выдало в ней украинку, и я поспешила воспользоваться этим.
– Та може вы дастэ мэни хочь кэфиру? – сказала я по-украински. Она посмотрела на меня:
– А ты звидкиля?
– З Полтавы, – ответила я. – Добрый вечор…
– Та дичь вже! – сказала она, выключила радио и тоже, как дежурная на пятом этаже, с острым любопытством глянула на мой синяк. Этот синяк как-то сразу сделал меня своей для них – буфетчица, как и горничная, с ходу перешла со мной на ты: – Ото кто ж тоби у глаз засвитыв? Чоловик, мабуть?
«Чоловик» по-украински «муж», но мне не хотелось посвящать ее в свое семейное положение, и я сказала уклончиво, как отмахнулась:
– Та!.. А вы звидкиль?
– Я з Черновцив. Ты заходь. – Она убрала один стул из шеренги стульев, вытерла мокрые руки фартуком и пошла за стойку буфета, говоря на ходу: – Ты чула, шо у Черновцях рубиться? Диты волос лишаются – такая радиация писля Чернобылю, шоб воны сказылысь, оци хвизинi. А шо у Полтави? Шо ты исты будэшь?
Я слышала эти ужасные новости: в Черновцах лысеют дети дошкольного возраста, уже больше ста случаев! И хотя газеты призывают не паниковать и уверяют, что Чернобыль тут ни при чем, люди не верят, конечно, и вот уже два месяца вся Украина с ужасом ждет, где еще начнется такое…
– У нас пока тихо, – сказала я, разглядывая витрину буфета. Икра в баночках с биркой «Только на валюту», коньяк «Грэми» по двойной ресторанной цене – 27 рублей за бутылку, сыр, сервелат финский… – О, у вас и сервелат! – вырвалось у меня, и я сглотнула обильную слюну во рту. – Гарно живэтэ!
Сервелата я не видела уже года три и забыла о его существовании. Как я уже говорила, у нас в Полтаве давно продают населению только полтора кило мясных изделий на человека в месяц, а теперь, с приходом гласности, даже в милицию перестали привозить дополнительные мясные наборы. Только в кооперативных магазинах еще можно купить один-два сорта колбасы – по тройной цене, конечно. Но сервелат – нет, ни за какие деньги! А тут – пожалуйста! Вот что такое Москва!
– А утром вы колы видчиняетэсь? – спросила я, вспомнив, что завтра в семь утра у меня встреча в больнице Кащенко.
– У сим трыдцять… – сказала буфетчица.
– Ясно, – сказала я и заказала два бутерброда с сервелатом, два миндальных пирожных и два стакана кефира, чтобы половину этого заказа унести в номер на завтрак.
– А можэ ты й до дому сервелат визьмэшь? – предложила буфетчица, ставя мой заказ на столик. – Одну палку можу дать…
– А скильки стоить? – спросила я осторожно.
– Та скильки ж! Як завжды, – откликнулась она, отойдя в глубину буфета, к окну, где был кран с водой и раковина, полная грязной посуды. – Двадцать висим за палку…
«Сдохнуть можно! – подумала я. – Двадцать восемь рублей – моя трехдневная зарплата! То есть я должна три дня рисковать жизнью, охотясь за рэкетирами и автоворами, которые могут в любой момент и „перо вставить“, и пулю в спину всадить, и все – за палку сервелата!»
– Нет, спасибо… – вздохнула я, обсасывая ломтик моего любимого сервелата, как дети обсасывают конфету.
А буфетчица открыла в раковине воду и стала мыть посуду. За окном по-прежнему шел дождь и снизу, со школьного двора, мигал уличный фонарь – окна буфета тоже выходили во двор гостиницы.
Тут какая-то пожилая пара, явно иностранцы, вышли из лифта, увидели меня в буфете и обрадованно поспешили сюда же. Но буфетчица закричала им:
– Закрыто! Закрыто вжэ!
Они испуганно отпрянули, хотя вряд ли поняли, что она им кричит. Вздохнули и ушли в свой номер. А буфетчица, небрежно споласкивая посуду, сказала мне:
– Зараз начнется! До одиннадцати никого нэма, шастают по театрам, а за пивночь – уси до буфету! А мы в одиннадцать зачиняемся.
Чистую посуду (если считать, что это мытье делало посуду чистой) она складывала на подоконник, на подносы. Стаканы – донышками кверху, тарелки – горкой…
– Закрыть надо театры, – сказала я, подбирая с блюдечка последние крошки пирожного.
Она прервала мытье посуды, остро глянула на меня издали, проверяя, шучу я или всерьез, потом сказала:
– А то ж! Кому шутки, а кому… – И кивнула за окно. – Ты дывысь: дощ идэ, метро скоро зачиняется, а мэни аж до Измайлова ихать, а тоди щe автобусом, а тоди – пехом! Я тильки у два часа дома буду. И уся мокрая!
– Машину трэба купувать, – сказала я, поднося буфетчице свой пустой стакан в подстаканнике, тарелочку от бутерброда, чашку от кефира…
– А то ж! – опять сказала она, уже поддерживая мой серьезно-шутливый тон и смахивая эту посуду в раковину с мутной водой. – В тэбэ е машина?
– Пив-колеса, – сказала я. – Скильки з мэнэ?
– Два тридцать…
Я открыла сумочку и кивнула за окно:
– А цэй фонарь завжды так мигае?
– Якый хвонарь? – Буфетчица выглянула в окно. – А, цэй! Та хто ж його знае! Алэ, кажись, прошлый раз його зовсим нэ було…
– Когда это – в прошлый раз? – как можно небрежней спросила я.
– Так я ж через два дни на третий роблю. Значит, шо у нас зараз? Суббота? Ото ж у четверг я, значит, робыла и бачила, як хлопци там запалля смакувалы. – Она кивнула за окно, на двор. – Воны ж як? Дэ темно, там воны и смакують… Так шо? Сервелат будэшь купувать?
– Дякую. Я ще не знаю, колы поиду до дому. А в позапрошлое ваше дежурство горел фонарь? – спросила я. Если эта буфетчица работает через два дня на третий, значит, она дежурила тут же за день до вселения в гостиницу Стефании Грилл и через день после ее исчезновения.
Она пожала плечами:
– А шо тоби цэй хвонарь? – И выжала в раковину грязную мыльную тряпку, наспех сполоснула руки и вытерла их о фартук. – Чи спать нэ дае?
Я еще и сама не знала, на кой черт мне этот фонарь, но поспешила подтвердить:
– Ну да! Блымкае и блымкае! Но, кажись, раньше його нэ було…
– Був! – сказала она уверенно. – Я тут три мисяца роблю, и три мисяца вин блымкае! Я вже взвыкла. Тому и подывылась у викно прошлый раз, шо вин нэ блымкав…
– Дякую, – сказала я, забирая со своего столика стакан с кефиром и тарелочку с бутербродом и миндальным пирожным. – Можно я стакан и тарелку в номер визьму?
Буфетчица замялась, потом сказала, сделав мне одолжение, как землячке:
– Тильки шоб утром звернула! – И открыла какую-то тетрадь. – Якый номер?
– Пятьсот двенадцать…
Она записала в тетрадку: «512 – 1 стак., 1 тарел.».
– Добра нич, – сказала я и пошла вниз по лестнице, держа в руках стакан кефира и тарелку с бутербродом и пирожным. Черт возьми, что же дает мне этот фонарь? Он мигает уже три месяца, но почему-то назавтра после похищения Грилл он не светил вовсе. А теперь мигает опять! Но светил ли он в день похищения? Как это проверить? Может, попробовать найти пацанов, которые курят наркотики на спортивной площадке? Ведь это наверняка местная шпана, они должны каждый день тут ошиваться…
Короткие гудки биппера в моей сумочке раздались так неожиданно, что я вздрогнула. Пирожное и бутерброд соскользнули с тарелки на пол, кефир пролился из стакана мне на ноги и на форменную милицейскую юбку.
– Твою мать! – выругалась я на весь коридор. А биппер продолжал гудеть, и дежурная по этажу удивленно поднялась на стуле, прислушиваясь. Пришлось быстро опуститься на колени, подобрать бутерброд и пирожное и – бегом к своему номеру, чтобы отзвонить Ларисе. Чертов ключ, как его вставишь в дверь, если руки заняты?! А биппер продолжал гудеть! Ну иду, иду!..
Я поставила всю посуду на пол перед дверью, сняла с локтя сумочку, открыла ее и выключила к чертям этот биппер. Придумали японцы на мою голову! Потом открыла дверь, быстро собрала с пола тарелку и стакан и сунула в номер. Где телефон?
Голос Ларисы ответил сразу, даже не дождавшись конца гудка:
– Алло, это ты?
– Да, Лариса Максимовна, – ответила я, стягивая с себя испачканную кефиром форменную юбку.
– Я видела ее! Записывай! Никакой воды, а просто комната. Длинная комната, одно окно, справа кровать… Ты пишешь?
– Да, конечно, – сказала я, озираясь в поисках карандаша и блокнота.
– Все, – сказала Лариса.
– Что все?
– Ну, все! Мало тебе? Длинная комната, одно окно, справа кровать. Мало?
– Ну-у… – протянула я уклончиво, оглядывая свой номер и пытаясь заодно второй рукой снять с себя мокрые от кефира колготки. – А кресло было возле окна?
– Да… – удивленно ответил голос Ларисы. – Откуда ты знаешь?
– А на стене Айвазовский, «Девятый вал»
– Ты… ты уже нашла ее?! – обрадовалась она.
– К сожалению, нет, Лариса Максимовна. Она приснилась вам в 512-м номере гостиницы «Пекин». Я как раз здесь живу теперь…
Гудки отбоя были мне ответом – Лариса Максимовна в сердцах бросила трубку. «Это мне некстати, – подумала я, снимая китель и вешая его в шкаф. – Зря я ее так срезала. Но, с другой стороны, может, это и к лучшему – меньше будет дергать…»