Диана уже поплавала и теперь, одетая в элегантное шерстяное джерси, элегантную шерстяную шапочку, гармонирующие перчатки, пальто, шарф, сапожки и шерстяные носки, в которые она заправила брюки, сидела в саду Дианы. В дальнем от бассейна конце сада, за забором, виднелись раскопанные римские развалины — низкие стены и несколько ям; несомненно, они имели большое научное значение, но были ничуть не живописны. В одном конце сада располагался небольшой горячий источник — Ллудов источник, или Шалунишка, который недавно произвел фурор, выбросив необычно высокий фонтан. Вода в источнике была страшно горячей, из земли выходил почти кипяток. Однако нормальные выбросы воды, происходившие регулярно, были не опасны, поскольку достигали в высоту лишь грех футов, а чашу, в которую падала вода, теперь окружили некрасивой оградой, чтобы не пустить к источнику отчаянных юнцов, которых Шалунишка в основном и соблазнял своими шалостями. Чаша была грубая, массивная, ничем не украшенная, из местного желто-коричневого камня. Диаметром футов пять, глубиной три фута, в середине — дыра или трещина, из которой выбрасывалась обжигающая, брызгающая струя и утекала прочь. Все верили, что вода поступает из земли сама по себе, а не подается из основной системы. Официальный путеводитель выражался на этот счет очень туманно — возможно, с умыслом.
У чаши были деревянные скамьи, и на одну из них, смахнув изморозь экземпляром «Эннистон газетт», села Диана вместе с отцом Бернардом и миссис Белтон. Миссис Белтон была та самая «мадам», уже очень старая, которая много лет назад втянула Диану в ее нынешнее ремесло. Диана обычно избегала миссис Белтон, чтобы не будить неприятных воспоминаний и еще — из-за ее напыщенного, раздражающего всезнайства. Она, как и сама Диана, преуспела на своем поприще. Миссис Белтон была хороша собой и неглупа и на деле осуществила одно из давних мечтаний Дианы — приобрела красивый дом, где (по слухам) собирались за выпивкой и разговорами художники и интеллигенция. Одно время считалось очень шикарным ходить к миссис Белтон не за продажной любовью, а для бесед. (Возможно, это лишь миф; я никогда там не бывал и не знаю.) Но пора славы миссис Белтон миновала, и даже Диана теперь жалела ее. После полицейской облавы (поговаривали о наркотиках) миссис Бел-тон продала свой красивый дом и теперь выглядела косматой опустившейся старухой. Диана сидела в саду, надеясь бросить беглый взгляд на Джорджа, которого ей сейчас ужасно хотелось увидеть. Джордж установил правило: в Купальнях они не разговаривают и не показывают, что знакомы; но Диана думала, что если он застанет ее одну, то, может быть, нарушит правило. Однако тут же явилась миссис Белтон, а за ней священник.
Отец Бернард, сидя рядом с Дианой и перегнувшись через нее к миссис Белтон, зазывал старуху к себе в церковь.
— Миссис Белтон, приходите к нам на службу. Вот увидите, у нас так красиво.
— Я никогда не бывала у вас в церкви. Нет, заходила. Она похожа на базар.
Миссис Белтон была нонконформисткой.
— Вы же не ходите к себе в церковь, так приходите ко мне. Придите к теплу и свету. Вам холодно, и душа ваша во тьме.
— Кто сказал, что моя душа во тьме? — возразила миссис Белтон.
— Я говорю. Придите туда, где любовь.
— Ваша церковь как лавка, расфуфыренная под Рождество. Все багряное. По мне, это и не церковь вовсе.
— Такие драгоценные дары, и все бесплатно! Просите, и дастся вам, стучите, и откроется. Придите к нам на базар! Багряный — цвет греха и цвет искупительной крови. Омойтесь кровью агнца, погрузитесь в нее и плывите к спасению. Вы ведь когда-то все это знали, так вспомните, будьте как малое дитя, родитесь вновь, примите оправдание и спасение.
— После смерти ничего нет, — ответила миссис Белтон.
— Царство Божие — здесь и сейчас, — сказал священник, — Тайна нашего спасения — вне времени. В вашей жизни не хватает волшебника. Он ждет вас. Это Иисус. Встаньте перед ним и скажите только: «Помоги… помоги мне…»
Отец Бернард произносил все это, страстно подавшись вперед и незаметно для миссис Белтон держа Диану за руку. Он забрался рукой в перчатку Дианы и мял ее ладонь. Диана привыкла к странностям своего пастора, но так и не научилась его понимать.
Миссис Белтон встала. Она сказала:
— Вам никто не давал права так про меня думать. Я знаю, что вы думаете и почему так настроены. Не лезьте в чужие дела, лучше о своих подумайте — судя по тому, что я слышала, вам самому рано или поздно понадобится помощь.
И, обращаясь к Диане:
— Пока, милочка. Я пошла плавать.
Пока она удалялась с надменностью, которую придает осанке артрит, на краю бассейна внезапно возник Джордж в плавках. Диана вырвала руку у священника, оставив ему перчатку. Видел ли Джордж, подумала она. Джордж нырнул в бассейн и исчез в облаке пара.
— Старая дура, — сказал отец Бернард, — Чтоб ей утонуть.
Он рассеянно вернул Диане перчатку.
— Я проповедую благую весть. Никто не слушает. Автоматическое спасение. Ни времени, ни сил не надо тратить. Только кнопку нажать — и душу зальет свет.
— Мне вы такого не говорили, — сказала Диана.
— У тебя нет простой веры. А у нее есть.
— А у вас?
— Я стар, стар…
— Нет, вы не старый.
— Спасение — вне времени. Ты видела призрак Джорджа?
— Да. Почему призрак?
— Нереальный. Из эктоплазмы.
— Если б только вы помогли Джорджу.
— Все хотят, чтоб я помог Джорджу. А я не могу. Если я возложу на него руки, схвачу его за горло, у меня в руках окажется лишь тающая, податливая субстанция, будто подогретый зефир. Это мое проклятие, а не Джорджа.
— Не надо о проклятии. Расскажите ему про Иисуса. Что-нибудь расскажите.
— Если Господь приведет его ко мне, Господь и даст мне слова. А пока Джордж мне скучен. Приходи ко мне в гости, дитя мое. На вечный багряный базар. А теперь я пошел плавать. В нашем богоспасаемом граде это решает все проблемы.
Диана подумала: «Джордж так одинок, он сам выстроил свое одиночество». Может, это и имел в виду отец Бернард, назвав Джорджа нереальным. И вздрогнула при мысли о том, что ей предстоит вернуться в собственное одиночество.
На широкой глади открытого бассейна иные плескались быстро, скрытно, другие плавали целенаправленно, ища знакомых, третьи систематично, одержимо мерили бассейн из конца в конец, ничего не видя, глубоко погрузив головы в теплую воду. Алекс, мешкая посреди бассейна, столкнулась с Адамом. Они со смехом вцепились друг в друга. На суше их тела не могли найти общего языка. Алекс никогда не целовала внука, не касалась его. В воде все было по-другому: они обретали новые тела, прекрасные, свободные, теплые, грациозные. Обнявшись, они качались в воде, как поплавки. Они иногда встречались так, словно втайне. «Как хорошо, правда?» — «Да». Они всегда возносили простую хвалу водам, словно каждый раз эта благодать оказывалась для них сюрпризом.
— Как Зед? — спросила Алекс.
— Хорошо. А ты как? Все хорошо?
Адам, встречая Алекс в воде, каждый раз интересовался, все ли у нее хорошо.
— Да, хорошо. Я очень рада тебя повидать.
— Я тоже.
Они расстались и уплыли в разные стороны.
Джордж оторвался от тошнотворной картины купания младенцев, немедленно забыл про Адама, проследовал в раздевалку и скоро оказался в бассейне. Он прошел вдоль бортика, ища свободное место меж пловцов, чтобы нырнуть, но не заметил Диану да и не думал о ней. Он стал плавать из конца в конец бассейна идеальным эннистонским кролем, словно не прилагая усилий, глубоко погружая голову, и каждый раз, доплыв до конца, вынимал руку из воды при повороте, чтобы коснуться стены. Темные волосы закудрявились на макушке, совсем как у Брайана. Джордж дышал незаметно, таинственно, глубоко в воде, словно и впрямь стал рыбой и пропускал через жабры целительную воду.
Габриель, которая уже поплавала, оделась и стояла на краю бассейна, заметила Джорджа, приближающегося по намеченной им самим линии. (Плавание на дальность в бассейне было самым важным занятием, и все остальные пловцы уступали дорогу этим невидящим фанатикам.) Габриель встала так, что оказалась как раз над ним, когда он, не поднимая головы, изогнулся и развернулся. Она увидела (хотя, конечно, видала и раньше), как у Джорджа растут волосы, точно как у Брайана, хотя Джордж маскировался, зачесывая волосы от косого пробора через макушку. Это наблюдение всегда доставляло Габриель удовольствие. Ей было приятно смотреть на Джорджа незаметно для него и еще нравилось, что его рука дотрагивается до стенки бассейна прямо у нее под ногами. Джордж почти сразу же исчез в облаке пара. Габриель стала ждать его возвращения. Брайан, тоже уже одетый и стоявший неподалеку, смотрел, как Габриель смотрит на Джорджа. Он подошел к ней.
Габриель сказала:
— Я только что видела Джорджа. Как ты думаешь, должны мы ему написать, что Стелла будет у нас?
— А она ему не сказала?
— Она говорит, что нет.
— Пускай сам выясняет, урод.
— Я считаю, надо написать. А то выходит очень жестоко.
— Нет.
Джорджа спозаранку разбудили голуби, говорящие человеческими голосами. Он и раньше это слыхал — тихое бормотание где-то рядом, пугающее вторжение, люди там, где никаких людей быть не должно. Грабители, полиция, какие-то еще более страшные и безымянные незваные гости. Наверное, это просто голуби.
Он удивился, как удивлялся теперь каждое утро, обнаружив, что лежит не наверху, у себя в спальне, а внизу, на большом диване в гостиной, где спал с тех пор, как Стелла ушла, или попала в больницу, или что там с ней случилось. На первом этаже была своя ванная комната и туалет. Ходить наверх стало вообще незачем. Джордж и Стелла занимали отдельные спальни, но она как-то давала о себе знать на всем втором этаже, не запахом (она не пользовалась косметикой с отдушками), но другим — одеждой, кроватью, от вида которой Джорджу становилось не по себе. Первый этаж был открытее, безымяннее, общедоступнее. Джордж убрал кое-какие вещи, в том числе безделушки и картину. В кухне уже воцарился холостяцкий хаос. Джорджу казалось, что он во временном пристанище или снова на студенческой квартире. Он проснулся со странным ощущением, что оказался в новом месте. И еще он проснулся навстречу Стелле, ее миру, ее существованию, ее сознанию, ее мыслям, которые все еще жили. Боже, до какой же степени она живая.
Он лежал, прислушиваясь к уже умолкшим голосам, и вдруг осознал, что у него открыт рот. Он быстро закрыл его. В последнее время он несколько раз, просыпаясь с открытым ртом, испытал очень странное ощущение. Во-первых, он почувствовал, что ночью умер. Челюсть отвисает у покойников. Потом, как бы в продолжение этой мысли, он осознал (или вообразил, или вспомнил): ночью что-то вылезло у него изо рта, свободно ползало по комнате, по потолку, а затем опять вернулось к нему в рот; большое насекомое вроде краба или же червяк с когтистыми ножками. Этот образ был чрезвычайно ярок и сопровождался теперь, когда Джордж поспешно закрыл рот, приливом горькой желчи к горлу. Джордж сел и задумался, не проглотил ли он в самом деле гигантского паука.
Он поднялся, надел недостающую одежду (теперь он спал в нижнем белье), побрился и стоя выпил кофе на кухне. Он подумал, что сегодня надо бы «сделать что-нибудь по поводу Стеллы», а затем отверг эту идею. Не то чтобы он хотел или чувствовал себя обязанным что-то делать. Просто любой поступок избавил бы его от определенного дискомфорта. Например, можно было послать ей открытку. Он хотел сделать жест, как бы удерживающий или дающий возможность потянуть время. Как бы на время сложить Стеллу в долгий ящик, вывести ее из игры. Ему не хотелось ее видеть, но точно так же не хотелось думать, что она продолжает жить где-то в другом месте. Он так и не смог ничего придумать и выкинул эту мысль из головы. Хотя на самом деле не обязательно было что-либо придумывать. Он сам был словно в долгом ящике: отдельный от всех, ждущий, чистый и одинокий, словно помазанник в преддверии коронации, священная жертва в ожидании ножа. Это самое одиночество Диана и почуяла вокруг Джорджа, а сам он ощущал его как пугающее, мучительное состояние благодати. Как будто сейчас, в этом подвешенном состоянии, он не мог согрешить.
Он вымыл чашку с тарелкой и отправился кружным путем в Купальни, где первым делом, как уже было отмечено, зашел в закрытый бассейн. Выходя чуть позже из раздевалки, уже готовый к погружению, он заметил кое-что неприятное. Номер ячейки, где он оставил ключ, — 44 — совпадал с номером его дома и последними двумя цифрами номера его машины. И еще — с его возрастом. Такие мелочи были важными знаками. Это было предвестие, а сейчас все предвестия его пугали.
Плавая, Джордж не видел ни Диану, ни Брайана с Габриель, ни Алекс и Адама, но все они видели его. Он плавал и плавал, утомляя себя, проталкивая целительную полезную воду сквозь жабры, в одиночестве избавляясь от горечи существования.
Наконец он выполз, утомленный, подтянулся вверх на железных ступеньках и пошел прочь от бассейна. Вымостка у края бассейна была мокрой и тепловатой, но чуть подальше камень был сух и все еще сверкал изморозью. Джордж прошел немного, ставя покаянные ступни на изморозь, чуть дрожа быстро остывающим телом и оборачиваясь, чтобы поглядеть на следы своих теплых ног. У него чуть кружилась голова — его словно слегка оглушило погружение в холодный воздух и яркий свет. Пока он плавал в милосердной полутьме под паром, вышло солнце. Небо было ярко-синее. Он шел вдоль высокой буковой изгороди, стерегущей сад при Эннистонских палатах, а затем повернул вдоль другого края бассейна, параллельно желтой глазурованной стене, к пароваркам. Он увидел впереди, у края воды, высокую худую полуобнаженную фигуру Уильяма Исткота. Исткот пальцами зачесывал назад и поправлял редеющие, но упрямые мокрые волосы. Он беседовал с толстяком, брюхо которого почти скрывало купальные трусы. У толстяка было большое костлявое лицо с брюзгливым выражением и жесткий короткий ежик седеющих волос, явно еще сухих. Он повернул голову, и Джордж узнал Джона Роберта Розанова. В три прыжка Джордж оказался у бассейна и снова нырнул в пар.
Алекс тоже увидела Розанова. Она шла у сада Дианы, направляясь к пароваркам, резко остановилась и повернула назад. Она не заметила Диану, которая была все еще в саду и лопалась от нетерпения, желая рассказать Джорджу, что узнала Розанова и что он здесь. Сердце Алекс расширялось и сжималось, согревая все тело лихорадкой сознания. Ей не пришло в голову просто подойти и поздороваться. С первого же взгляда ее охватила жажда спрятаться, ждать, не знать… но что, что именно не знать? Кроме того, хоть Алекс и выглядела стройной и элегантной в зеленом купальном костюме с юбочкой, она не хотела, чтоб Розанов увидел ее с мокрыми волосами и ненакрашенной. Она заторопилась по теплому краю бассейна туда, где у входа в раздевалку ждала Руби с сумкой одежды. Алекс ухватила сумку, вбежала внутрь и зашлепала босыми ногами по мокрому деревянному настилу, издававшему старый, печальный, восхитительный запах. Алекс нашла кабинку, села, содрала с себя купальный костюм и сидела, задыхаясь и обхватив себя руками, пока лицо не стало спокойным и сердце не перестало трепыхаться. Прошло столько лет — ей даже не хотелось думать, сколько именно, — с тех пор, как она последний раз видела Розанова на улице, — вероятно, это было, когда умерла его мать. Но сейчас, потянувшись в прошлое через все эти годы, она живо вспомнила его чудовищное, красивое, молодое лицо — так он выглядел, когда ей достаточно было протянуть руку, чтобы его заполучить.
Руби заметила Джона Роберта несколько раньше, когда он вышел из раздевалки вместе с Уильямом Исткотом, и обошлась без застенчивых опасений. Она, как верный пес, дождалась, пока Алекс вернется за одеждой, и, освободившись, пошла вдоль бассейна в поисках Розанова. Она заметила Диану в саду, но, как обычно, они не обменялись никаким приветствием. Руби нашла Розанова там же, где, подходя с другой стороны, видел его Джордж. Розанов стоял и беседовал с Исткотом. Руби встала неподалеку, расставив ноги и сцепив руки, и уставилась на Розанова. Еще несколько человек, узнавших философа, стояли вокруг, но никто не отважился подойти так близко. Джон Роберт, однако, не видел Руби. Он, продолжая беседовать с Исткотом, спустился по ступенькам в одну из пароварок.
Пароварки, как я уже объяснял, представляют собой круглые дыры футов двенадцати глубиной и пятнадцати в диаметре, со скамьей по окружности. В воду спускается железная лестница. Уровень воды таков, что из нее торчат голова и плечи сидящих любителей понежиться. Температура воды в разных пароварках разная и заметно выше, чем в бассейне, поэтому в холодную погоду здесь висит такой густой пар, что дух захватывает. Руби наклонилась над водой, но не могла разглядеть своего героя.
Варясь при температуре 45° по Цельсию, Джон Роберт как раз говорил Уильяму Исткоту (Ящерке Биллю) характерным жестким, решительным голосом:
— Слава богу, еще духовой оркестр тут не завели.
— Да, некоторые хотели, но тогда все это место сделалось бы совершенно нереальным, а ведь в Купальнях самое замечательное — что они такие настоящие, ну, ты понимаешь, о чем я.
— Да, очень хорошо понимаю.
Кроме них в пароварке был только один человек, который, узнав Розанова, смущенно и растерянно отодвинулся и сразу полез наружу. (Это был отец Несты Уиггинс, захудалый дамский портной из Бэркстауна.)
— Так значит, Палаты отремонтировали и там можно остановиться как в гостинице, — говорил Джон Роберт.