Она прижалась спиной к стене, отодвинувшись, насколько было возможно, от края пропасти.
Удивительно, но, стоя на карнизе, она еще больше была напугана развернувшейся перед ней бездной, чем когда свободно свисала в пустом пространстве. Сейчас, в более безопасном и прочном положении, высота в тридцать восемь этажей казалась ей вдвое ужаснее, представлялась бездонной ямой.
Развязав узел на страховке, она освободила себя от веревки и дважды с усилием дернула за нее.
Грэхем тотчас втянул веревку наверх.
Через минуту он будет на пути к ней. Не будет ли он паниковать, пока доберется сюда?
— Я верю в него, — успокаивала она себя. — Я действительно верю. Должна верить.
Но она все-таки опасалась, что он пройдет только часть пути от окна, а потом повернет назад, оставив ее висеть тут.
34
Грэхем снял перчатки, высунулся из окна и ощупал камень под оконным переплетом. Это был гладкий гранит, камень, который мог выдержать столетия. Однако, прежде чем его пальцы окоченели от ледяного ветра, ему удалось нащупать небольшую горизонтальную расщелину, которая соответствовала его цели.
Держа одну руку на трещине, чтобы не потерять ее, он достал молоток и костыль из кармашков с инструментами на поясе. Балансируя на подоконнике, высунувшись так далеко, насколько хватило смелости, он направил острый конец стального гвоздя в трещину и приколотил его.
Освещение, при котором он работал, было явно недостаточным. Свет шел от габаритных огней, предупредительных сигналов для самолетов, опоясывающих декоративную башенку здания в десяти метрах над ним; там чередовались красные и белые огни.
В таком положении работа продвигалась гораздо медленнее, чем ему хотелось. Когда он, наконец, закончил, то посмотрел через плечо, нет ли за ним Боллинджера. Он все еще оставался один.
Костыль, казалось, был вбит крепко. Он схватился за него, попытался раскачать. Но тот сидел прочно.
Грэхем прикрепил карабин к ушку костыля. Другой карабин он закрепил за центральную стойку окна, за ту, что держала страховочный шнур Конни.
Затем он развязал узлы на заводящей веревке, отстегнул ее на поясе и сбросил на пол у окна.
Грэхем закрыл одну из высоких прямоугольных половин окна так плотно, как только смог; карабины, прикрепленные к центральной стойке, не давали возможности полностью закрыть окно. Он попытается захлопнуть другую половину снаружи.
Он задернул вельветовые гардины. Естественно, Боллинджер вернется в офис и обнаружит, что они выбрались через окно. Но Грэхему хотелось скрыть это как можно дольше. Встав на гардины, он повернулся к открытому окну. Ветер врывался в раскрытую половину и раздувал вельветовые гардины вокруг окна.
Грэхем взял одиннадцатиметровый шнур, который отрезал от тридцатиметрового куска, прикрепил его на поясе и к карабину на стойке окна. У него еще не было времени, чтобы заводить его, как он делал для Конни, но он уже придумал, как избежать спуска по одному шнуру; у него будет точно такая же страховочная привязь, как и у Конни.
Он быстро завязал узел в виде восьмерки на конце пятнадцатиметрового шнура. Высунувшись снова из окна, он прикрепил веревку двойной петлей к карабину, прицепленному к костылю. Затем он затянул муфту на запоре, соединив обрезанные концы. Выбросив шнур в окно, он убедился, что тот повис прямо и не зацепился за костыль. Это будет его спусковой трос.
Грэхем не совсем точно следовал обычной процедуре подготовки к горному подъему. Но ведь и «гора» тоже была необычной. Ситуация требовала гибкости, новых оригинальных методов.
Снова надев перчатки, он взял девятиметровый трос, обмотал его вокруг правого запястья и крепко ухватился за него правой рукой.
Примерно полтора метра шнура находилось между его рукой и креплением на раме. В первые секунды, когда он выскользнет из окна, он будет висеть на правой руке в полутора метрах от подоконника.
Встав на четвереньки на подоконнике, лицом к гардинам, он медленно и осторожно, спиной вперед начал выбираться из комнаты. Прежде чем перевеситься и выскользнуть из окна, он закрыл вторую половину окна, насколько позволяли карабины. Затем он упал на полтора метра.
Воспоминания об Эвересте полностью завладели им. Он безуспешно пытался избавиться от них, затолкать их глубоко в себя.
Ощутив комок в горле, он с трудом сглотнул и продолжал глотательные движения, пока горло не стало чистым. Он приказал себе не трусить, и это сработало.
Левой рукой он ухватился за трос, висевший вдоль стены здания. Держась за него свободно, он дотянулся и ухватился покрепче за спасательный трос над головой, который уже был в его правой руке. Теперь, закрепившись за короткий трос обеими руками, он подтянул колени и встал ступнями на гранитную стену. Перебирая руками по страховочному тросу, он сделал три маленьких шага по отвесной стене, пока не выровнялся под углом в сорок пять градусов относительно стены. Носки его ботинок вжались в узкий известковый шов.
Удовлетворенный своим положением, он позволил себе левой рукой отпустить страховочный трос.
Хотя он оставался надежно прикрепленным, ощущение того, что он отпустил что-то на большой высоте, снова вызвало комок в горле. Он поперхнулся, но сдержался и быстро оправился.
У него было четыре точки опоры: его правая рука на короткой веревке почти в полуметре от окна; его левая рука на тросе, по которому он спускался; его правая и левая ступни на стене. Он держался как муха на стене дома.
Скосив глаза на костыль, который высовывался между развернутыми ступнями, он несколько раз сильно подергал за трос. Костыль не двинулся. Он перенес свой вес на длинный трос, но продолжал держаться правой рукой за страховочную веревку. Даже под тяжестью семидесяти килограммов костыль не двинулся в трещине.
Убедившись, что штифт надежен, он отпустил страховочный трос.
Теперь он балансировал на трех точках: левая рука на длинной веревке, обе ноги на стене, все еще под углом в сорок пять градусов.
Он не будет держаться теперь за страховочный трос, пока не достигнет выступа, но тот все-таки убережет Грэхема от падения, если даже оборвется длинный шнур, по которому он спускается к Конни.
Он уговаривал себя помнить об этом. Помнить и не поддаваться панике. Паника была настоящим врагом. Она могла убить его быстрее, чем Боллинджер. Привязь была на месте. Соединяла его страховочное крепление со стойкой окна. Он должен помнить...
Свободной рукой он поискал около бедра позади себя длинную веревку, которую уже держал одной рукой. Через несколько томительных секунд он нашел ее. Теперь веревка, по которой он будет спускаться, шла от костыля к левой руке перед ним, проходила между ног на уровне промежности к правой руке позади него. Этой рукой он выдвигал веревку вперед, около правого бедра, вдоль груди, головы и, наконец, его левой руки. Веревка свешивалась за его спиной, проходила через правую руку и скрывалась в пространстве.
Он отлично закрепился.
Левая рука была направляющей, правая — тормозящей. Он был готов к скоростному спуску.
Впервые с того момента, когда он выскользнул из окна, он смог хорошенько оглядеться вокруг. Темные монолиты, гигантские небоскребы мрачно поднимались среди зимнего шторма. Сотни тысяч огоньков, смутных и кажущихся еще более далекими за падающим снегом, светились в ночи со всех сторон. Манхэттен слева. Манхэттен справа. Манхэттен сзади. Но самое важное — Манхэттен под ним. Сто восемьдесят метров ночной пустоты готовились поглотить его. Удивительно, но в какое-то мгновение ему показалось, что все это было миниатюрным макетом города, маленькой репродукцией, навсегда застывшей в пластике. А он был словно подвешен к одному из тех прозрачных полушарий, наполненных искусственным снегом. Иллюзия ушла так же неожиданно, как и пришла. Город снова стал громадным, бетонный каньон внизу — бездонным. Когда все вернулось к нормальным размерам, Грэхем казался себе крошечным, таким незначительным.
Как только он выбрался из окна, все его внимание сосредоточилось на костылях, веревках и технических приспособлениях. Слишком занятый этим, он не замечал ничего вокруг.
Но дальше так не могло продолжаться. Неожиданно близко он увидел город и осознал, как же далеко было от земли.
Осознание этого вновь воскресило нежелательные воспоминания: его нога соскользнула, страховка сильно затянулась, веревка обрывается и... падение, падение, падение, удар, темнота, боль в ногах, снова темнота, раскаленное железо в его кишках, режущая, как стекло, боль в спине, кровь, темнота, госпитальные палаты...
Несмотря на колючий, холодный ветер, который бил в лицо, пот струился по его бровям и вискам.
Он трясся. Он почувствовал, что не может спуститься.
Падение, падение...
Он не мог сдвинуться. Ни на сантиметр.
* * *Стоя в лифте, Боллинджер колебался. Он уже был готов нажать кнопку двадцать третьего этажа, когда вдруг до него дошло, что после того, как он потерял их след, Харрис и женщина, очевидно, не стали продолжать спускаться к вестибюлю. Они исчезли на двадцать седьмом этаже. Он уже обследовал тот этаж и другие, расположенные ниже; и он был уверен, что их не было в нижней части здания. Значит, они поднялись наверх. Назад, в офис Харриса? Как только эта мысль пришла ему в голову, он понял, что это действительно так, и он знал, почему они так поступили. Они поднялись наверх, потому что именно этого он меньше всего ожидал от них. Если бы они продолжали спускаться по лестнице или шахте лифта, он бы обнаружил их в считанные минуты. Это было ясно как день. Но, поднявшись наверх, они запутали его и выиграли время.
Падение, падение...
Он не мог сдвинуться. Ни на сантиметр.
* * *Стоя в лифте, Боллинджер колебался. Он уже был готов нажать кнопку двадцать третьего этажа, когда вдруг до него дошло, что после того, как он потерял их след, Харрис и женщина, очевидно, не стали продолжать спускаться к вестибюлю. Они исчезли на двадцать седьмом этаже. Он уже обследовал тот этаж и другие, расположенные ниже; и он был уверен, что их не было в нижней части здания. Значит, они поднялись наверх. Назад, в офис Харриса? Как только эта мысль пришла ему в голову, он понял, что это действительно так, и он знал, почему они так поступили. Они поднялись наверх, потому что именно этого он меньше всего ожидал от них. Если бы они продолжали спускаться по лестнице или шахте лифта, он бы обнаружил их в считанные минуты. Это было ясно как день. Но, поднявшись наверх, они запутали его и выиграли время.
«Сорок пять минут форы, — со злостью подумал он. — Эти бестии сделали из меня дурака. Сорок пять минут. Но ни одной проклятой минуты больше».
* * *Восемнадцать метров.
В два раза больше той высоты, с которой он упал на Эвересте.
И на этот раз чуда не произойдет: нет глубокого сугроба, чтобы смягчить падение. Он превратится в кровавое месиво, когда полиция найдет его изуродованное и безжизненное тело.
Хотя он ничего не мог увидеть, он стал напряженно всматриваться вниз, на улицу. Темнота и снег окутывали проспект. И он не мог оторвать взгляд. Он был заворожен не тем, что видел, а тем, что ему казалось. Его притягивало то, что, как он представлял, лежало внизу, под покровом ночи, под кружащимися хлопьями снега.
Он прикрыл глаза, подумал о мужестве, подумал о том, как высоко он находится. Носки упирались в неглубокие известковые пазы между двумя гранитными плитами. Левая рука впереди, правая сзади. Он был готов к спуску... но не мог двинуться с места.
Когда он открыл глаза, то увидел Конни на выступе.
Она жестом призывала его поторопиться.
Если он не сдвинется, она погибнет. Он определенно погубит ее. Она не заслуживает такого после восемнадцати месяцев нежной заботы и полного понимания. Она ни разу не упрекнула его за хныканье, за его паранойю и жалость к себе, за его эгоизм. Она подвергала себя эмоциональному риску, который был не менее опасен, чем психическая нагрузка, требовавшаяся для него. Он знал, что умственное напряжение могло причинять такую же боль, как и сломанная нога. Во имя этих восемнадцати месяцев он должен был совершить спуск, только ради нее. Он был обязан ей слишком многим; черт возьми, он был обязан ей всем.
Пот растворил часть слоя крема у него на лбу и щеках. Как только ветер высушил пот, то стал обжигать лицо. Он снова почувствовал, как мало времени они могут находиться здесь, прежде чем зимняя ночь истощит их силы.
Он взглянул вверх на костыль, державший его.
«Конни погибнет, если ты не сделаешь этого», — подумал он.
Грэхем слишком сильно стискивал трос левой рукой, которая должна была только направлять его. Ему следует держать трос свободнее, пользуясь правой рукой, чтобы продвигаться по тросу и тормозить.
Конни погибнет...
Он ослабил хватку левой руки и приказал себе не смотреть вниз.
Глубоко вздохнул, затем выдохнул. Начал считать до десяти. Сказал себе, что он задерживается. Оттолкнулся от стены.
Не паниковать!
Отлетев в ночь, он скользнул вниз по веревке и снова прильнул к стене; как только обе ноги прочно встали на граните, он ощутил пронизывающую боль в травмированной ноге. Он поморщился, но знал, что сможет вытерпеть. Посмотрев вниз, он увидел, что спустился не более чем на полметра: но сам факт, что он все-таки сдвинулся, заставлял считать боль чем-то неважным.
Грэхем намеревался отталкиваться от стены изо всех сил и покрывать метра два во время каждой длинной дуги.
Но он не мог сделать этого. Пока не мог. Он был слишком напуган, чтобы скользить так энергично, как делал это в прошлом. Кроме того, более быстрый спуск сделает боль в ноге невыносимой.
Он вновь оттолкнулся от стены, отлетел назад, спустился на полметра по тросу, снова устремился к стене. И опять: лишь сантиметров тридцать и в этот раз. Мелкие семенящие шаги. Робкий танец страха вдоль стены здания. Толчок, скольжение вниз, возвращение, и опять, и опять...
Страх не исчезал. Он еще был в нем, наполнял его. Опухоль, которая питалась внутри его и разрасталась с годами, не может исчезнуть сама собой за несколько минут. Однако страх больше не переполнял его. Он мог заглянуть вперед в тот день, когда совсем освободится от него; и это было прекрасное видение.
Когда он наконец отважился посмотреть вниз, то увидел, что выступ уже рядом и нет необходимости отталкиваться от стены и скользить. Он спустился на последние несколько десятков сантиметров.
Конни приблизилась к нему. Ей приходилось кричать, чтобы ветер не смог заглушить ее голос:
— Ты сделал это!
— Я смог!
— Ты победил его?
— Да.
— Может, уже достаточно?
— Что?
Она показала на окно рядом с ними:
— Что, если мы разобьем его?
— Зачем?
— Это ведь чей-то офис. Мы можем спрятаться в нем.
— А как же Боллинджер?
Она повысила голос, чтобы перекричать новый порыв ветра:
— Раньше или позже, но он доберется до твоего офиса.
— Ну?
— Он увидит окно. Карабины и веревки.
— Я знаю.
— Он подумает, что мы таким образом спустились до самого низа.
— Может быть. Хотя я сомневаюсь.
— Даже если он так и не подумает, он же не узнает, где мы остановились. Он не может выстрелами открывать каждую дверь в здании, разыскивая нас.
Порыв ветра ударил рядом с ними, отскочил от здания, закачал их как игрушечные фигурки. Он завывал, как сирена воздушной тревоги.
Снежинки попали Грэхему в глаза. Они были настолько холодные и колючие, что произвели такой же эффект, как кристаллики соли. Он зажмурил глаза, пытаясь превозмочь внезапную боль. Ему это немного удалось, но вместо боли появились слезы, ослепившие его на некоторое время.
Они сблизили головы, насколько было возможно, чтобы не кричать друг другу.
— Мы можем спрятаться до прихода людей, — сказала она.
— Завтра суббота.
— Ну кто-то же будет работать. Обслуживающий персонал хотя бы.
— Город будет парализован к утру, — ответил он. — Это же пурга. Никто не придет на работу.
— Тогда мы будем скрываться до понедельника.
— А как насчет воды? Еды?
— В больших офисах обычно имеются холодильники. Кофе и автоматы с газировкой. Может быть, даже конфеты и печенье.
— До понедельника?
— Если придется.
— Это слишком долго:
Она махнула рукой в сторону пропасти слева от нее:
— А это слишком длинный спуск.
— Согласен.
— Пошли, — нетерпеливо сказала она. — Давай залезем в окно.
* * *Боллинджер перешагнул через лужу пролитого коньяка и оглядел офис Харриса. Ничего необычного. Никаких признаков его жертв.
Куда же они делись?
Он уже собирался уходить, когда зеленые вельветовые гардины стали вздуваться у стены. Он поднял пистолет и едва не открыл огонь. Но прежде чем он сделал первый выстрел, гардины вернулись на место. Никто не мог прятаться за ними; там было мало места.
Он подошел к краю гардин и дернул за шнур. Гардины раздвинулись с мягким шорохом.
Как только открылась середина окна, он увидел: что-то не так. Он подошел поближе и открыл высокие прямоугольные рамы.
Ветер ударил ему в лицо, проник за незастегнутый ворот, растрепал его волосы. Хлопья снега залепили ему лицо.
Он увидел карабин на центральной стойке и тянувшиеся от них веревки.
Выглянув из окна, он посмотрел на стену здания.
— Будь я проклят! — воскликнул он.
* * *Грэхем пытался отцепить молоток от ремня на страховочном поясе, но ему мешали большие перчатки. Без перчаток было бы легче сделать это, но он не хотел снимать их, боясь, что они могут выскользнуть и упасть вниз. Если что-то изменится и им придется продолжать спуск, то перчатки будут крайне необходимы ему.
Ветер над ним издал странный звук.
Б-у-у-м! Громкий резкий звук. Как приглушенный удар грома.
Ему наконец-то удалось отцепить молоток.
Б-у-у-м!
Конни схватила его за руку:
— Боллинджер!
Сначала он не понял, что она имела в виду. Он посмотрел вверх только потому, что она так сделала.
Боллинджер высовывался из окна в девяти метрах от них.
Грэхем крикнул Конни:
— Прижмись к стене!
Она не двигалась. Казалось, она застыла. Впервые за все время она выглядела испуганной.
— Не будь мишенью! — крикнул он.
Она прижалась спиной к зданию.
— Отвяжи от себя страховочный трос, — сказал он.
Наверху язык пламени выскочил из дула пистолета. Б-у-у-м!
Грэхем размахнулся, ударил молотком по окну. Стекло посыпалось внутрь. Обезумевший, неспособный забыть видение, как он получает пулю в спину, он бил по неподатливым, зазубренным створкам, которые держали раму.