К подобным поучениям привыкли с детства, и они воспринимались как нечто само собою разумеющееся. В конце концов ведь доктрины эти исходили из уст людей, посвятивших себя слову божию, а для простого смертного подражать им было бы неподобающей самонадеянностью. Истолкование их — дело богословов и служителей церкви. Поэтому у простых людей, когда они их слышали, сердца обретали покой, ибо среди них не было ни паникеров, ни фанатиков; а просто очень тактичные, культурные джентльмены к епископу этого района столицы относились с почтением,— он вращался в избранном обществе и состоял членом самых привилегированных клубов.
Скамьи в церкви святой Цецилии арендовали, и на них постоянно был большой спрос. У тех, кто всеми силами пытался пролезть в высшее общество, вошло в привычку являться в эту церковь каждое воскресенье; они раскланивались, заискивающе улыбались и вопреки рассудку все надеялись на какой-нибудь благоприятный случай. Ненароком зашедший в церковь посетитель зависел от гостеприимства постоянных' ее прихожан, но если этот посетитель имел достаточно представительную внешность, то обычно около него тотчас же появлялись корректные, бесшумно двигающиеся младшие церковные служители и находили для него место. Однако «непредставительные» лица здесь появлялись редко,— пролетариат отнюдь не кишит у ворот церкви святой Цецилии. Часть дохода от щедрых даяний прихожан шла на поддержание «миссии» Ист-Сайда, в которой молодые священнослужители вели борьбу с врожденными пороками людей низших классов, упражнялись в умилительных проповедях, не теряя в то же время надежд заполучить местечко в «настоящей» церкви. Обществ пившее своих религиозных пастырей, было бы глубоко шокировано одним только предположением, что оно может оказывать на них давление. Но молодые священники на собственно? горьком опыте убедились в существовании системы «неестественного» отбора, по которому из-за отсутствия приятных манер и хорошего костюма им приходилось надолго застревать в трущобах. Однажды произошла забавная оплошность: в Нью-Порте построили новую прекрасную церковь и назначили в нее молодого красноречивого священника; все высшее общество, собравшееся на первое богослужение, сидело и слушало в полном оцепенении изливавшиеся из уст юного ревнителя церкви яростные обличения их собственных безумств и пороков! Надо ли говорить, что в следующее воскресенье туда не явился ни один из представителей высшего общества и что не прошло и полугода, как церковь пришлось закрыть из-за отсутствия средств и здание было продано!
В церкви св. Цецилии богослужение сопровождалось изысканной музыкой, которая привела Элис в некоторое смущение: она ее нашла уж слишком возвышенной. Миссиc Уинни посмеялась над ней и предложила сходить на дневную службу в ближайшую церковь; там у них был и оркестр с арфой, и оперная музыка, и ладан; прихожане молились стоя на коленях и исповедовались в особых исповедальнях. Были, видимо, люди, которым эта игра з обрядность католической церкви, доведенная, до грани безнравственности, щекотала нервы; точь-в-точь как ребенок с замиранием сердца испытывает себя, подходя к самому краю обрыва. На «отце» этой церкви было богатое облачение с треном -в несколько ярдов, украшенное драгоценностями и стоившее невероятное количество тысяч долларов. Во время службы он то и дело прохаживался в сопровождении внушительной процессии по широким проходам между рядами скамеек, чтобы все прихожане смогли хорошенько разглядеть его великолепие. По этому поводу в церкви возникали самые бурные пререкания, были написаны горы памфлетов, пускались в ход всяческие интриги, дело доходило до крупных общественных конфликтов.
Но Монтэгю с Элис не присутствовали на службе, они разрешили себе весьма плебейское удовольствие — проехаться в «подземке». До сих пор они еще не успели познакомиться с этой достопримечательностью столицы. Люди, принадлежащие к высшему свету, видели только Мэдисон и Пятую авеню, на которых среди отелей и церквей находились их дома; им приходилось бывать в расположенном поблизости районе магазинов, куда они ездили за покупками, а также в районе театров и парка, расположенного к северу. Если не считать автомобильных прогулок, это было все, что они видели в столице, и когда приезжие интересовались Аквариумом, фондовой биржей, музеем искусств, Таммани-Холлом и Эллис-Айлендом, куда приезжали провинциалы, то коренные жители столицы глядели на них в изумлении и восклицали:
— Боже мой, неужели действительно вы хотите все это осматривать? Я живу в Ныо-Иорке с самого рождения и ни разу там не был!
Приезжающим в столицу полчищам туристов обычно предоставлялся специальный туристский автобус, в котором могли разместиться от тридцати до сорока человек. Автобус этот совершал рейс от Бэттери до Гарлема, и сидевший у мегафона молодой гид выкрикивал названия и достопримечательности мест, которые они обозревали. Народ без всякого почтения прозвал этот автобус «брехуном», и многие утверждали, что туристская компания содержит в китайском квартале бутафорский притон для курения опиума и такой же подвальный кабачок в Бауэри, где сидят наемные «опасные субъекты», на которых глазеют доверчивые экскурсанты из Оклахомы, Каламазу и прочих мест. Разумеется, новоиспеченным членам высшего общества не к лицу было разъезжать в «брехуне»; катание в подземке еще куда ни шло. И вот они уже мчатся по длинному туннелю из камня и стали, оглушенные невообразимым грохотом. Как все прочие смертные, они вышли из подземки, взобрались вверх по крутому склону холма и остановились у надгробного памятника генералу Гранту. Это было громадное мраморное сооружение, воздвигнутое на вершине холма, с которого открывался вид на Гудзон. По своей архитектуре памятник не отличался особой красотой, но, поразмыслив, можно было утешиться тем, что и сам герой не стал бы слишком об этом тревожиться. Памятник был похож на ящик из-под мыла, на который поставили коробку из-под сыра. И эти скромные, всем знакомые предметы домашнего обихода не были в противоречии с образом скромнейшего из всех великих людей, когда-либо живших на земле.
Открывавшийся отсюда вид на реку был поистине великолепен; пожалуй, самый прекрасный во всей столице, если бы уродливый газовый резервуар, построенный посреди прелестного пейзажа, не нарушал его очарования. Но и это было типичным для всего облика столицы.
Ведь город вырос как бы случайно, без чьей-либо заботы или помощи. Он был огромным, нескладным, нелепым и причудливым. Ни одного красивого вида, на котором человеческий взгляд мог бы отдохнуть, не обнаружив тут же рядом что-нибудь безобразное. У подножья склона от Риверсайд-Драйва, например, тянулась уродливая железнодорожная товарная магистраль; а на другом берегу реки взрывали прелестные палисады: понадобился камень для мощения, и повсюду были расклеены объявления и рекламы компаний по продаже земельных участков. Если где-нибудь стояло прекрасное здание, то непременно рядом с ним торчала реклама какой-нибудь табачной фирмы; если встречалась красивая улица, то по ней непременно тащился фургон, который тянули измученные клячи. Если вы заходили в прекрасный парк, в нем оказывалась уйма жалких, бездомных людей. Ни в чем не было ни порядка, ни системы. Все боролись в одиночку, каждый за себя, сталкиваясь и мешая друг другу. Все это нарушало чудесное впечатление могущества и силы, которыми призван был поражать каждого этот город-титан; он вместо того представлялся чудовищным кладбищем впустую растраченных сил, горой, то и дело порождающей на свет бесконечное количество мышей-недоносков. В этом городе изнемогали от мучительного труда мужчины и женщины, над ними словно тяготели злые чары, и все их усилия рассеивались в прах.
Выходя из церкви, Монтэгю встретился с судьей Эллисом, который сказал ему:
— В ближайшее время нам с вами надо будет кое о чем переговорить.
Монтэгю оставил ему свой адрес и дня через два получил от него приглашение позавтракать вместе с ним в его клубе.
Клуб этот занимал целый квартал Пятой авеню и выглядел весьма внушительно. Он был основан в дни гражданской войны; изголодавшиеся герои возвращались после войны и принимались за дела; те, кому повезло, проводили теперь здесь свой досуг отдыхая. Глядя на них, дремлющих в глубоких кожаных креслах, трудно было представить их себе исхудавшими от голода. Некоторые из них стали дипломатами и государственными деятелями, некоторые— епископами и адвокатами; а иные — крупными коммерсантами и финансистами, представителями правящего класса.
На всем здесь лежала печать благопристойности и солидности, вокруг бесшумно двигались лакеи.
Монтэгю поговорил с судьей о Нью-Йорке, о том, что успел здесь увидеть, с какими людьми познакомился. Побеседовали и об отце Монтэгю, и о войне, и о прошедших недавно выборах, и о перспективах в деловых кругах. Тем временем подали завтрак, а когда дошло до сигар, судья откашлялся и сказал:
На всем здесь лежала печать благопристойности и солидности, вокруг бесшумно двигались лакеи.
Монтэгю поговорил с судьей о Нью-Йорке, о том, что успел здесь увидеть, с какими людьми познакомился. Побеседовали и об отце Монтэгю, и о войне, и о прошедших недавно выборах, и о перспективах в деловых кругах. Тем временем подали завтрак, а когда дошло до сигар, судья откашлялся и сказал:
— А теперь потолкуем о деле. Монтэгю приготовился слушать.
— У меня есть друг,— начал судья,— очень близкий друг, и он просил меня подыскать ему адвоката, который взялся бы вести очень важное для него дело. Я переговорил с генералом Прентисом, и он со мною согласен, что хорошо было бы поручить это дело вам.
— Очень вам признателен,— сказал Монтэгю.
— Дело щекотливое,— продолжал судья,— и оно имеет отношение к страхованию жизни. Знакомы ли вы с деятельностью страховых компаний?
— Нет, совсем незнаком.
— Так я и предполагал,— сказал судья,— там создалось положение, которое, мягко выражаясь, я бы назвал не совсем благополучным. Мой друг имеет полисы на крупные суммы денег в нескольких страховых компаниях, и он далеко не удовлетворен тем, как там ведутся дела. Но самое деликатное заключается в том, что я директор одной из наименее благополучных в этом отношении страховых компаний. Вы поняли меня?
— Да, вполне,— сказал Монтэгю.— Какая же это компания?
— «Фиделити»,— ответил судья, и в мыслях его собеседника мгновенно возник образ Фредди Вэндэма, с которым он познакомился в замке Хэвенсов! Этот самый Фредди и возглавлял страховую компанию «Фиделити».
— Первое, о чем я хочу вас просить,— продолжал судья,— независимо от того, согласитесь вы вести дело или нет, это чтобы мое вмешательство осталось строго между нами. Моя позиция заключается в следующем: на собрании директоров компании я протестовал против того, что, на мой взгляд, является безрассудной политикой, но мои протесты были оставлены без внимания. А когда мой друг попросил у меня совета, я дал ему совет; но в то же время, принимая во внимание положение, которое я занимаю, мое имя не должно упоминаться в связи с этим делом. Вы меня понимаете?
— Понимаю,— сказал Монтэгю.—Я исполню вашу просьбу.
— Прекрасно. Итак, короче говоря, положение заключается в следующем: в компаниях накопляются огромные излишки, которые, согласно закону, принадлежат держателям полисов, но правления страховых компаний придерживают эти дивиденды для банковских операций, которые они и связанные с ними лица могут производить благодаря сосредоточенным в их руках фондам. По-моему, это явное нарушение законности и крайне опасно для всего положения дел.
— Еще бы! — воскликнул Монтэгю.
То, что он узнал, да к тому же еще из такого источника, привело его в изумление.
— Но как же все это могло продолжаться до си. пор? —спросил он.
— Это уже давно тянется,—ответил судья.
— Но как удалось скрыть такое дело?
— В страховых компаниях об этом отлично знают,— ответил судья.— Вся история не предается огласке по очень простой причине: лица, в нем заинтересованные, пользуются слишком внушительной, широко простирающейся властью. Никто не отважится выступить против них.
Монтэгю слегка наклонился вперед, не спуская глаз с судьи.
— Пожалуйста, продолжайте,— проговорил он.
— Таково положение вещей,— сказал судья.— Мой друг, мистер Хэсбрук, решил все же возбудить дело против страховой компании «Фиделити», чтобы принудить их уплатить причитающуюся ему часть дивиденда. Он желает немедленно начать процесс и довести его до высшей судебной инстанции.
— И вы хотите сказать, что в Нью-Йорке трудно найти адвоката, который взялся бы за это дело? — спросил Монтэгю.
— Нет,— сказал судья,—не совсем так. В Нью-Йорке найдутся адвокаты, готовые взяться за любое дело. Но, чтобы найти адвоката с положительной репутацией, способного противостоять давлению, которое несомненно попытаются на него оказывать, потребуется некоторое время.
— Вы удивляете меня, судья.
— Финансовые интересы города довольно тесно переплетены между собою, мистер Монтэгю. Есть, конечно, и такие юридические конторы, интересы которых могут совпасть с интересами противников страховой компании. Нетрудно было бы заполучить адвоката для ведения этого дела из их' числа. Но, как вы сами понимаете, в этом случае моего друга обвинили бы в том, что он возбудил процес в их интересах, в то время как он желает, чтобы дело выглядело именно таким, каково оно в действительности, а именно: чтобы оно было судебным иском независимого лица, добивающегося установления прав большинства держателей полисов. Вот почему он хочет найти адвоката, стоящего вне интересов страховой компании или ее противников, который мог бы посвятить делу все свое внимание. Потому я и подумал о вас.
— Я берусь за это дело,— не колеблясь сказал Монтэгю.
— Мой долг предостеречь вас: вы решаетесь на весьма серьезный шаг,— внушительно проговорил судья.— Готовьтесь оказаться лицом к лицу с могущественными и, боюсь, неразборчивыми в средствах врагами. Может статься, что этим вы лишите других, и притом весьма желательных для вас клиентов возможности обращаться к вашей помощи. Может статься, что будут затронуты ваши деловые интересы, если у вас таковые имеются, что ваш кредит пошатнется и так далее. Вы должны быть готовы подвергнуться ожесточенным нападкам, причем ваши истинные побуждения будут извращены прессой. Вы почувствуете, что и в обществе на вас стараются оказать давление. Словом, это шаг, перед которым отступило бы большинство молодых людей, начинающих карьеру.
Монтэгю слушал, и лицо его постепенно бледнело. — Судя по изложенным вами фактам, имеет место незаконная практика,— сказал он.
— Совершенно верно.
— Но тогда и говорить не о чем: я берусь за это дело.— Монтэгю опустил на стол сжатую в кулак руку.
Некоторое время оба молчали.
— Я устрою вам свидание с мистером Хэсбруком,— сказал наконец судья.— И чтобы все было начистоту, должен вас предупредить, что он человек богатый и в состоянии оплатить ваши труды. Требует он от вас многого, значит и вознаградить должен соответственно.
Монтэгю сидел, размышляя. Потом сказал:
— Сказать по правде, я еще не освоился в Нью-Йорке.
Мне кажется, лучше всего будет, если вы сами решите, какой мне назначить гонорар.
— На вашем месте,— ответил судья,— я потребовал бы вперед пятьдесят тысяч долларов. Уверен, что он никак не рассчитывает на меньшее.
Монтэгю чуть не привскочил. Пятьдесят тысяч долларов! От этой цифры у него закружилась голова. Но он тут же вспомнил полушутя принятое им решение вести деловую игру всерьез. Он медленно наклонил голову и сказал:
— Я согласен и очень вам признателен. Погодя он добавил:
— Надеюсь, я окажусь на высоте и ваш друг будет удовлетворен тем, как я поведу процесс.
— Это уж ваше дело доказать ему свои способности,— заметил судья.— Я мог его только уверить в вашей добропорядочности.
— Конечно, он должен учесть,— сказал Монтэгю,— что я здесь человек новый и что мне понадобится некоторый срок, чтобы изучить обстоятельства.
— Само собой, он это знает. Но скоро вы убедитесь, что мистер Хэсбрук и сам прекрасно разбирается в законах. Очень многое он уже сделал. Заметьте: получить юридический совет по такому делу очень легко; тут нужно другое — нужен смельчак, готовый взяться за подобный процесс.
— Понятно,— ответил Монтэгю. А судья с улыбкой добавил:
— Смельчак, который вскочил бы на коня и открыл огонь по врагу!
Тут великий человек, по своему обыкновению, припомнил какую-то интересную историю, потом еще несколько, и припоминал их до тех пор, пока они не поднялись из-за стола, и, обменявшись деловым рукопожатием, расстались.
Пятьдесят тысяч долларов! Пятьдесят тысяч долларов! Идя по улице, Монтэгю едва сдерживался, чтобы не выкрикнуть этих слов во всеуслышание. Временами ему даже не верилось, что это правда, и, если б предложение исходило от лица менее солидного, чем судья Эллис, он заподозрил бы, что над ним вздумали подшутить. На родине многие адвокаты за всю жизнь не заработают пятидесяти тысяч долларов, а здесь — это всего-навсего аванс за один процесс! Проблема заработка тяжким грузом легла ему на душу с первого же дня его пребывания в столице, и вдруг она сразу разрешилась; в какие-нибудь несколько минут перед ним открылся широкий путь. Он мчался домой будто на крыльях.
К тому же его приятно волновала мысль о радостной вести, которую он несет домашним. Однако, подумав, что брат может встревожиться серьезностью предстоящего процесса, он просто сказал, что судья доставил ему богатого клиента и что дело касается страховых компаний. Оливер, совсем не знакомый с юриспруденцией и ничуть ею не интересовавшийся, не стал расспрашивать о подробностях и удовольствовался замечанием:
— Я ведь говорил тебе, что в Нью-Йорке очень легко добыть деньги,— надо только иметь связи с нужными людьми!