Столица - Эптон Синклер 17 стр.

— Я ведь говорил тебе, что в Нью-Йорке очень легко добыть деньги,— надо только иметь связи с нужными людьми!

Что до Элис, то она всегда была уверена, что ее двоюродный брат — замечательный человек и что клиенты явятся к нему, как только он вывесит свою дощечку.

А между тем дощечки с фамилией у него еще не было и об этом следовало как можно скорее позаботиться. Он теперь же должен открыть собственную контору, обзавестись нужными книгами и заняться чтением страховых законов; и вот на следующее утро ни свет ни заря он отправился подземкой в деловую часть города.

И только тут Монтэгю впервые увидел настоящий Нью-Йорк. Все виденное до сих пор было слабым его отражением: там люди отдыхали и развлекались; здесь они в жестокой схватке боролись за свое место в жизни. Свирепая беспощадность этой борьбы резко бросалась в глаза: он увидел опустошение и разруху — жалкие обломки, результат игры слепого случая.

Это был город, загнанный в тупик, притиснутый к берегу узкого маленького острова. Никто не подумал о том, что когда-нибудь он непременно перерастет отведенное ему пространство; и теперь люди рыли десятки туннелей, чтобы выпустить его на волю, но принялись они за это только тогда, когда теснота сделалась нестерпимой и дошла наконец до предела. В банковском районе земля продавалась ни больше, ни меньше, как по четыре доллара за квадратный дюйм. За каких-нибудь несколько месяцев в небо взметнулись чудовищные громады зданий в пятнадцать, двадцать, двадцать пять этажей, не считая той полдюжины этажей, что были прорублены в крепком скалистом грунте; одно здание предполагалось выстроить в сорок два этажа — шестисот пятидесяти футов высоты. Между зданиями проходили узкие глубокие ущелья улиц, где спешащие толпы переливались через край тротуаров. Другие улицы были запружены грузовиками, тяжелыми фурами и вереницами медленно ползущих трамваев, между которыми там и сям стремительно перебегали дорогу кучки людей.

Эти гигантские здания были как ульи, кипевшие жизнью и деятельностью, и, прорезая их снизу доверху, с умопомрачительной быстротой проносились бесчисленные лифты; повсюду царила атмосфера горячки; дух спешки овладевал здесь всяким, и вы начинали торопиться, даже если вам некуда было спешить. Медленно идущий и озирающийся по сторонам человек мешал всем: его задевали и толкали, на него оглядывались с недоумением и раздражением.

В других частях острова люди работали для столицы. Здесь они работали на весь мир. Каждая комната в бесконечных лабиринтах зданий была клеточкой могучего мозга, телефонные провода — нервами, и посредством этого гигантского организма здесь осуществлялась мысль и воля всего континента. Для физического слуха чело-века место было шумное; для слуха духовного — его рев был подобен реву тысячи Ниагар. Здесь находилась биржа, где к сведению всей страны отмечались колебания курсов акций. Здесь была расчетная палата, где ежедневно обменивались сотни миллионов долларов. Здесь были крупнейшие банки — эти резервуары, в которые вливались потоки национального богатства. Здесь были центры железнодорожной, телеграфной и телефонной сетей, центр шахт, рудников и заводов. Здесь было сердце управления всей промышленностью страны: в одном месте—судостроения, в другом — добычи драгоценных минералов; центры бакалейной и кожевенной торговли. Поближе к центру города расположился квартал готового платья, — судя по вывескам, можно было подумать, что тут скопилось евреев больше, чем их когда-либо вмещал весь Иерусалим; в соседних кварталах сосредоточились редакции газет и центры журнального и книгопечатного дела всей страны. Взобравшись на какой-нибудь гигантский «небоскреб» и взглянув вниз, вы увидели бы нагромождение домов, крыши которых были столь же бесчисленны, как деревья в лесу, а люди казались крошечными насекомыми. Но если бы поздним зимним вечером вы пошли в гавань—перед вами предстал бы город миллиона огней, словно волшебством вставший из моря. Сплошным кольцом его опоясывали доки, повсюду сновали паромы, буксиры и суда, пришедшие со всех концов света, чтобы вывалить грузы в ненасытное чрево Столицы.

И все это создалось без всякого плана! Все куда было кинуто, так и осталось там лежать, и люди, как могли, применялись к беспорядку и напрасно тратили силы. Здесь в огромных сводчатых стальных подвалах хранилось на миллиарды долларов ценных бумаг — все финансовое обеспечение страны; рядом, через каких-нибудь два квартала, находились пакгаузы и винные погреба, а за столько же кварталов в другую сторону — дома с дешевыми квартирами и мелкими ремесленными предприятиями, где в поте лица трудились рабочие. В определенные часы вся эта гигантская машина останавливалась и миллионы людей сломя голову устремлялись по домам. Тогда на спусках мостов, у перевозов и поездов возникали сцены безумия и ужаса; толпы мужчин и женщин метались и шарахались, давя и толкая друг друга, крича, ругаясь, а иногда, под влиянием внезапной паники, вступая в ожесточенные драки. Всякое приличие забывалось, пассажиры, сшибаясь, как футболисты, в кучу, втискивались в трамваи по нескольку человек сразу, а полисмены и кондукторы накрепко захлопывали Дверцы, чтобы их самих не унес напирающий, рычащий, крутящийся клубок человеческих тел. Женщины лишались сознания, и их затаптывали насмерть; мужчины выходили из свалки с изорванной в клочья одеждой, а то и с поломанными руками или ребрами. Мыслящие люди глядели на это и содрогались, гадая, сколько может просуществовать город, если в массах его населения изо дня в день систематически вызывать первобытного зверя?

В этом обширном деловом районе Монтэгю почувствовал бы себя совершенно потерянным и беспомощным, если б не пятьдесят тысяч долларов и та уверенность в себе, которую они ему придавали. Он разыскал генерала Прентиса и с его помощью выбрал помещение в несколько комнат, приобрел меблировку и книги. А дня два спустя к нему в условленный час явился мистер Хэсбрук.

Это был жилистый нервный человечек, не производивший впечатления личности особенно значительной; но страховые законы он знал как свои пять пальцев, и, по-видимому, они порядком-таки ему надоели. Если даже только половина того, что он утверждал, соответствовала истине, то суду уже давно было пора вмешаться.

Монтэгю совещался с ним весь день; он всесторонне рассмотрел вопрос и изложил свой план действий. После этого, уже под конец разговора, мистер Хэсбрук заметил, что им следует заключить какое-нибудь финансовое соглашение. Монтэгю взял себя в руки и, стараясь не выдать волнения, спокойно сказал:

Принимая в расчет важность дела, а также связанные с ним обстоятельства, я полагаю, что мне следует получить пятьдесят тысяч долларов аванса.

Человечек и глазом не моргнул.

— Это меня вполне устраивает,— объявил он.— Я сейчас же отдам распоряжение.

У Монтэгю замерло сердце.

И действительно, на другой день утренняя почта принесла ему деньги в виде чека на один из крупнейших банков. Монтэгю положил их на текущий счет и почувствовал себя так, будто весь город уже принадлежит ему!

Затем он с увлечением погрузился в работу. Каждый день он ездил в контору, а по вечерам запирался у себя в комнатах. Миссис Уинни была в отчаянии, что он не приходит учиться играть в бридж, а миссис Виви Паттон тщетно разыскивала его повсюду, чтобы пригласить на свою виллу, где большая компания собиралась провести конец недели. Утверждать, что он трудится до глубокой ночи, пока другие спят, он не мог — это было бы неточно, так как другие тоже не спали по ночам; но сказать, что он роется в страховых законах, пока другие пируют и пляшут,— на это он имел право. Тщетно доказывал ему Оливер, что он не может век существовать на гонорар от одного клиента и что юристу не менее важно блистать в свете, чем выиграть свой первый крупный процесс. Но Монтэгю был так поглощен своими занятиями, что ничуть не взволновался, вскрыв однажды утром конверт с пригласительным билетом и прочитав сакраментальную формулу: «Миссис Дэвон имеет честь просить вас...», означавшую, что в то решающее утро он выдержал экзамен и теперь окончательно и бесповоротно принадлежит обществу!

Глава двенадцатая

Теперь Монтэгю стал капиталистом и, следовательно, стражем у врат капища наживы. Алчущие впуска, должно быть, проведали об этом каким-то оккультным путем, ибо тотчас же принялись осаждать его.

Не прошло и недели после получения чека, как к нему позвонил майор Торн, которого он встретил сразу по приезде в город на собрании Легиона лойялистов, и попросил свидания; он явился к Монтэгю в тот же вечер и, поболтав некоторое время о былых временах, приступил к изложению своего дела. Оказалось, что у майора есть внук, молодой инженер-механик, несколько лет проработавший над изобретением очень важного механизма для погрузки угля на суда с одновременным автоматическим его взвешиванием. Задача не из легких; но молодой человек успешно разрешил ее, получил патент и сконструировал рабочую модель. Однако неожиданно выяснилось, что заинтересовать этим приспособлением представителей крупных пароходных компаний очень трудно. В целесообразности выпуска таких машин и в экономии, которую они дадут, никто не сомневался, но почему-то заправилы компаний стали выдвигать всякие нелепые возражения, чинили препятствия и предлагали смехотворно мизерные цены. И вот молодому изобретателю пришла мысль создать компанию по производству таких машин, которые отдавались бы напрокат на условиях отчисления процентов с прибыли.

— Не знаю, может быть лично у вас денег и нет,— сказал майор Торн,— но я подумал, что, наверное, вы встречаетесь с людьми, которых могло бы заинтересовать такое предприятие. Ведь это дело для всякого, кто за него возьмется,— настоящее золотое дно.

Монтэгю с любопытством просмотрел чертежи и описания, которые его приятель захватил с собой, сказал, что поглядит модель в действии и обсудит его предложение со сведущими людьми. На этом они распрощались.

Первый, с кем поговорил Монтэгю, был Оливер. Они случайно встретились за завтраком в его клубе под названием «Ночь напролет». Это было сборное место молодых светских кутил и миллионеров, имевших обыкновение ложиться в постель при дневном свете и избравших своим девизом слова Теннисона:

Оливер считал, что для его брата это совсем неподходящий клуб; сфера Монтэгю — люди солидные, респектабельные, и ввести его к ним должен генерал Прентис. Однако Монтэгю получил разрешение позавтракать здесь по протекции Оливера и Рэгги Мэна, который забежал в клуб под свежим впечатлением спора с миссис Ридгли-Кливден о маршруте иностранного принца и сверх того принес забавное известие о том, как миссис Ридгли-Клив-ден подралась со своей горничной.

Монтэгю упомянул об изобретении мимоходом, вовсе не рассчитывая, что его брат будет иметь об этом какое-либо собственное суждение. Но Оливер его имел и притом весьма решительное.

— Боже милостивый, Аллен, неужели ты дашь втянуть себя в подобное дело?

— Почем знать? — сказал тот.— А вдруг ему предстоит блестящая будущность?

— Дожидайся, как же! — воскликнул Оливер.— Разве ты что-нибудь смыслишь в этом? Ты будешь просто игрушкой в чужих руках, и тебя наверняка ограбят. И с чего это вдруг тебе вздумалось рисковать без надобности — скажи на милость?

— Надо же мне куда-нибудь поместить свои деньги,— сказал Монтэгю.

— Ему не терпится спустить свой первый гонорар,— вставил со смехом Рэгги Мэн.— Отдайте его мне, мистер Монтэгю, и позвольте истратить его на роскошный праздник для Элис; это подымет ваш престиж и даст столько процессов, что вы с ними за всю жизнь не управитесь!

— Уж лучше б он весь его потратил на содовую воду, чем покупать какие-то скаты для угля,— сказал Оливер.— Погоди, я найду, куда тебе вложить деньги, и ты убедишься, что это можно сделать без всякого риска.

— Да я и не собирался вступать в дело, пока не уверюсь в его надежности,— возразил Аллен.—И то лишь при условии, что те, кто отзовется о нем положительно, вступят тоже.

Младший брат на минуту задумался.

— Кажется, ты обедаешь сегодня с майором Винэблом? — спросил он. И когда брат ответил утвердительно, Оливер продолжал: — Ну вот и проси его. Майор Винэбл уже сорок лет как стал капиталистом; если тебе удастся его залучить, можешь быть спокоен: дело верное.

Монтэгю пользовался особой симпатией майора Винэбла — возможно, почтенный джентльмен любил поболтать с человеком, для которого его анекдоты еще были новинкой. Он поддержал кандидатуру Монтэгю в «Клубе миллионеров», где сам был завсегдатаем и куда пригласил сегодня молодого человека, чтобы познакомить его с другими членами. Прощаясь с братом, Монтэгю обещал обсудить свой план с майором.

«Клуб миллионеров» был самым фешенебельным из городских клубов, куда сказочно богатые люди допускали только равных себе. Он помещался у самого парка, в великолепном беломраморном дворце, обошедшемся в миллион долларов. Увидав здесь майора, Монтэгю почувствовал, что только теперь узнал его по-настоящему. Майор был всегда и везде бесподобен, но здесь он превращался в edition de luxe [16] самого себя. Это была его штаб-квартира— он круглый год держал тут в своем личном пользовании несколько комнат, и самая атмосфера клуба и вся его обстановка составляли как бы часть его самого.

Монтэгю показалось, что за несколько дней лицо майора еще больше покраснело, а синие жилки на нем еще резче обозначились; или, может быть, это просто так представлялось по контрасту с крахмальным пластроном старого джентльмена, особенно ярко сверкавшем при ослепительном вечернем освещении? Майор встретил его в величественном, площадью в пятьдесят квадратных футов, холле из сплошного нумидийского мрамора, с золотым потолком и широкой бронзовой лестницей, которая вела на галерею второго этажа. Майор извинился за свою прихрамывающую походку и бархатные ночные туфли — его снова одолевает эта проклятая подагра. Однако, знакомя своего приятеля с другими миллионерами, он бодро ковылял по залу и тут же за их спиной рассказывал о них всякие грязные истории.

Майор был типичный старый аристократ «голубой крови». Он был воплощенный noblesse oblige [17] с людьми, входившими в заколдованный круг его близких знакомых, но горе тем, кто оказывался вне этого круга. Монтэгю никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь так грубо обращался с прислугой, как это делал майор.

— Эй вы! — кричал он, заметив на столе малейший непорядок.— Как у вас хватило ума подать мне это блюдо в таком виде? Убирайтесь вон и пошлите человека, который умеет прислуживать за столом.— И удивительно, слуги почему-то признавали за ним право так их третировать и с отчаянной поспешностью исполняли его приказания. Монтэгю заметил, что стоило появиться майору, как весь персонал клуба приходил в движение; а тот, едва усевшись за стол, уже начинал командовать:

— Ну-с, два сухих мартини. И чтобы мигом. Ясно? Не копаться с разными там масленками и полоскательницами! Два коктейля в мгновенье ока. Все!

Обед для майора Винэбла был событием чрезвычайной важности — важней всего в жизни. Его молодой приятель скромно уклонился от собственных пожеланий в области меню, он молча сидел и наблюдал, как тот заказывает кушанья. Им подали крошечные устрицы и луковый суп, шотландских куропаток со спаржей, вино из личных запасов майора и наконец салат ромэн. Относительно каждого блюда майор делал особые указания и пересыпал свою беседу замечаниями:

— Это прекрасный густой суп — в луковом супе пропасть питательности. Тут еще осталось. Хотите? А вот бургундское, по-моему, слабовато. Настоящая крепость для бургундского—шестьдесят пять градусов. А херес ниже шестидесяти вообще никуда не годится. Вечно они пережарят птицу. Я знаю только одного повара, который никогда не портит дичь,— это шеф Робби Уоллинга.

Все это, конечно, говорилось вперемежку с комментариями по адресу собравшихся здесь миллионеров.

— Вот Хоукинс — юрист корпорации. Тонкая штучка, но бесчувствен, как труп. Намечают в посланники — очень влиятельный человек. Когда-то был конфиденциальным советником старого Уимена и покупал для него голоса членов городской управы. А тот, что сидит с ним рядом,— это Харрисон, издатель «Стар»; газета солидная, здорового направления, консервативная, Харрисон метит в министры. Малый умнейший—уж он им покажет в Вашингтоне, что значит красноречие. Высокий мужчина, что сейчас вошел, это Кларк — стальной магнат; а вон там стоит Адаме, тоже крупный юрист и известный реформатор — ратует за чистоту нравов и тому подобный вздор. Был негласным представителем нефтяного треста, отправился однажды в Трентон выступать против каких-то нововведений, да и прихватил с собой в чемодане пятьдесят тысяч долларов в чеках треста. Мой приятель пронюхал об этой проделке и вывел его на чистую воду.— Тут майор весело расхохотался, вспоминая ответ знаменитого юриста: «Почем я знал, во что мне здесь обойдется мой завтрак!» — Видите толстяка, который с ним? Это Джимми Фезерстоун, парень, унаследовавший громадное состояние. Бедный Джимми разваливается на части,— заявил майор.— Время от времени он еще ездит на заседания правления. Про него и про Дэна Уотермена рассказывают такое, что волосы дыбом становятся. Однажды на заседании Джимми встал и принялся пространно излагать какую-то свою точку зрения, как вдруг его перебил Уотермен: «Позвольте, мистер Фезерстоун, на прошлом заседании вы говорили совсем противоположное».— «Неужели! — воскликнул Джимми смущенно.— Интересно, как это могло у меня получиться?» — «Хорошо, мистер Фезерстоун, уж раз вы меня спрашиваете, я скажу,— ответил старый Дэн (он ведь свиреп, как дикий кабан, и не терпит на заседаниях ни малейших проволочек).— Суть в том, что прошлый раз вы были еще более пьяны, чем сейчас. Если бы, посещая заседания директоров этой дороги, вы придерживались всегда одного и того же градуса, ваши дела пошли бы куда быстрее».

Тем временем обед значительно продвинулся, и наконец дело дошло до салата ромэн. Лакей подал соусник с заправкой, при виде которой почтенный джентльмен забыл про Джимми Фезерстоуна.

— Зачем вы принесли эту бурду! — вскричал он.— Я не желаю, сейчас же уберите вон и подайте уксусу и прованского масла!

Перепуганный лакей со всех ног бросился за требуемым, а майор продолжал что-то ворчать про себя. В это время за его спиной раздался голос.