— Но все-таки, что же вас на это толкнуло? — спросила она. Он ответил, что в сущности и рассказывать-то нечего. Просто он взялся вести одно явно справедливое дело и совсем не подозревал что это вызовет такую бурю.
Собеседница смотрела на него острым взглядом.
— Так вы решительно утверждаете, что sa этим ничего не кроется?
— Конечно утверждаю,— ответил он с недоумением.
— Видите ли,— последовала неожиданная реплика,— я прямо не знаю, как мне к вам относиться. Из-за вашего брата я и вам боюсь доверять.
Монтэгю смутился.
— Не понимаю,— сказал он.
— Все говорят, что этот процесс неспроста затеян,— ответила она.
— А! Вот оно что! — сказал Монтэгю.— Впрочем, скоро все объяснится. Но если это может вас успокоить знайте, что ссор у меня с братом было более чем достаточно.
— Охотно верю,— добродушно ответила миссис Билли.— Но как-то странно, что человек может быть до такой степени слеп и совсем не разбираться в обстоятельствах! Мне просто стыдно, что я вам вовремя не помогла!
Коляска остановилась у подъезда, и миссис Билли пригласила его обедать.
— Кроме брата, никого не будет,— сказала она,— сегодня вечером мы отдыхаем. И я могу вознаградить вас за свою нерадивость!
Монтэгю был свободен и принял приглашение. Он осмотрел особняк миссис Билли, декорированный в стиле Дворца дожей, и познакомился с мистером «Дэви» Олдэном, кротким человечком с мягкими манерами, беспрекословно исполнявшим все приказания сестры. Им подали прекрасный обед из шести блюд, после чего все перешли в уютную гостиную, где миссис Билли погрузилась в громадное кресло, рядом с которым уже стоял наготове графинчик с виски и кусочки колотого льда. Взяв себе с подноса толстую черную сигару, миссис Билли задумчиво откусила кончик, зажгла ее и, спокойно откинувшись на спинку кресла, начала рассказывать Монтэгю о Нью-Йорке, о знаменитых семьях, которые им управляют, о том, где и как они нажили свои деньги, кто их союзники, кто — враги и какие кого снедают тайные горести.
Чтобы послушать миссис Билли с глазу на глаз, стоило приехать даже издалека; мысли у нее были смелые, язык образный. Про Дэна Уотермена она выразилась, что это дикий кабан, роющийся между корнями в поисках желудей.
— Но он вполне терпим, пока вы случайно не оказались под его дубом,— сказала она.
— А который же дуб его? — спросил Монтэгю.
— Тот, под которым он в данный момент находится,— ответила она.
Затем миссис Билли обратилась к Уоллингам. Ей пришлось заглянуть в самые недра этой семьи, и оказалось, нет ничего такого, что бы она про них не знала. Миссис Билли извлекала на свет божий одного за другим членов этой семьи и, разобрав по косточкам, подносила в назидание Монтэгю.
— Они типичные мещане,— сказала она.— Настоящие бюргеры. Не было случая, чтоб они когда-нибудь проявили интерес к предметам духовного порядка,— только едят, пьют и знай себе сталкивают с дороги всех, кто может им быть помехой. Старики были неотесанными мужиками, а эти — просто-напросто хамы.
И миссис Билли сердито задымила своей сигарой.
— Известна ли вам, например, история их семьи? — спросила она.— Родоначальником ее был грубый старый паромщик. Он так ловко расправился со своими конкурентами, что в конце концов все суда перешли в его собственность; потом кто-то догадался подкупать власть имущих, чтобы получать концессии на постройку железных дорог, и старик занялся этим. В то время Уоллинги действовали на правах захватчиков, и если поинтересуетесь, то увидите, что и сейчас они наживают свои капиталы на привилегиях, которые старик когда-то урвал и сумел сохранить за своей семьей. В Олбэни, например, есть мост, на который они не имеют ни малейшего права; так вот — моему брату это в точности известно — они заключили со своей же собственной железной дорогой контракт, по которому с каждого пассажира за проезд через мост взимается плата, и теперь их ежегодный доход с этого моста намного превышает всю его стоимость.
Когда я вошла в их семью, ее главой был сын старика; я узнала, что одному из своих сыновей он собирается завещать тридцать миллионов долларов, а моему мужу — всего десять. Это надо было изменить и —могу вас уверить — я не теряла времени даром. Я стала ходить за ним по пятам, щекотала ему за ушком, всячески его ублажала и старалась, чтоб ему всегда было со мной хорошо. Конечно, вся семейка с ума посходила от злости,— боже, как они меня возненавидели! Чтобы отстранить меня, они пустили в ход старика Эллиса.... Встречали судью Эллиса?
— Встречал,— сказал Монтэгю.
— Берегитесь! Этот старый лицемер с кошачьими ухватками обернет вас вокруг пальца так, что вы и не заметите,— сказала миссис Билли.— В те дни он был у семьи Уоллингов лакеем на побегушках — передавал от них кому надо взятки и вообще следил, чтобы колеса машины были смазаны вовремя. Первым долгом я заявила старику, что если я не прошу его водить знакомство с моим буфетчиком, пусть и он не заставляет меня знаться со своим камердинером, и преспокойно запретила Эллису переступать порог моего дома. А когда я увидела, что он пытается стать между стариком и мною, я пришла в ярость, отодрала его за уши и выгнала вон из комнаты.
При этом воспоминании миссис Билли весело расхохоталась.
— Само собой, старику это страшно понравилось,— продолжала она, вдосталь насмеявшись.— Уоллинги, хоть убей, не могли понять, как это я умудряюсь добиваться от него, чего хочу; а удавалось это мне потому, что я была с ним честна. Они приходили, чтобы только вынюхивать, притворяясь, будто беспокоятся о его здоровье; а мне были нужны его деньги, и я так прямо и говорила ему.
Отважная леди потянулась к графину.
— Хотите шотландского?—спросила она и, налив себе немного, продолжала:
— Когда я впервые попала в Нью-Йорк, дома богачей были все на одно лицо: скучные, из темного камня фасады, втиснутые в один, много — два городских участка. Я решила, что вокруг моего дома будет простор, и положила начало тем дворцам, на которые теперь ходит глазеть весь Нью-Йорк. Трудно поверить, но тогда это вызвало общее возмущение! Однако старику льстило, что мой дом производит такую сенсацию. Помню, пошли мы с ним однажды на улицу взглянуть, как подвигается стройка; о,н показал своей толстой палкой на второй этаж и спрашивает: «Что это такое?» — «Это сейф, который я приказала вделать в стену,— отвечаю (в те времена это тоже было новинкой).— Я собираюсь держать в нем свои деньги». А он проворчал в ответ: «Ба! Когда вы достроите этот дом, у вас в сейфе вообще не останется никаких денег».—«Так ведь я намерена попросить вас наполнить его»,— сказала я. И, знаете, старик хохотал всю дорогу!
Миссис Билли устроилась поудобнее, тихонько про себя посмеиваясь,
— Да, в те давно прошедшие дни приходилось воевать не на шутку,— сказала она.— Помимо всего прочего, мне еще надо было ввести Уоллингов в общество. Когда я приехала, они только ползали вокруг да около и лизали пятки другим богачам, ежеминутно ожидая пинка. Я подумала: этому необходимо положить конец, я всех поставлю на место! И я закатила бал — да такой, что все только ахнули; сейчас, пожалуй, он бы и замечен не был, но тогда подобное великолепие никому и не снилось. Я составила список лиц, с которыми хотела бы поддерживать знакомство в Нью-Йорке, и сказала себе: «Если ты придешь — ты мне друг, не придешь— враг». И, представьте, они все пришли до единого! Конечно, после этого не возникало и вопроса, принадлежат ли Уоллинги к обществу, или нет.
Миссис Билли замолчала; и Монтэгю с улыбкой заметил, что теперь она, должно быть, жалеет о своем поступке.
— О нет,—ответила она, пожав плечами,— Я нахожу, что главное в жизни — терпение; когда я кого-нибудь ненавижу — я готова отравить его, но подождешь немного — и глядь, с этим человеком случается что-нибудь гораздо худшее, чем мне бы даже хотелось. Поверьте, придет время, и судьба отомстит за вас Уоллингам.
— Но я не жажду никакой мести,— ответил Монтэгю.— Я не зол на них, а только жалею, что пользовался их гостеприимством. Мне и в голову не приходило, что они такие мелочные людишки. Даже не верится.
Миссис Билли ядовито усмехнулась.
— А вы что же думали? — сказала она.— Про себя-то они отлично знают, что только деньгами и держатся. Деньгам конец—и им конец: ведь им снова ни за что столько не нажить.
И с коротким смешком она добавила:
— Это мне напомнило один случай с Дэви, когда ему вздумалось стать членом конгресса! Ну-ка, Дэви, расскажи нам об этом!
Но, видимо, подобная тема отнюдь не вдохновляла мистера Дэви, и он предоставил рассказывать сестре.
— Ежели желаете знать, Дэви был демократом,— начала она.— Однажды он отправился к своему лидеру и заявил, что хотел бы попасть в конгресс. Ему ответили, что это обойдется в сорок тысяч долларов. Он так и подскочил. «Другим не приходится выкладывать подобные суммы,— сказал он,— почему же я должен платить?» А старик и буркни ему: «Другим есть что предъявить взамен денег: один может привести хоть целый союз почтальонов, за другого внесет деньги его корпорация. А вы что можете? Какой от вас прок, кроме денег?» Ну вот Дэви и заплатил. Не так ли, Дэви?
Вместо ответа Дэви только глупо ухмыльнулся.
— И все-таки он еще дешево отделался,— продолжала она,— Дэвону много хуже пришлось. С того вытребовали пятьдесят тысяч, а потом взяли да и провалили, и в конгресс он так и не попал! Тогда-то он и пришел к выводу, что для джентльмена — Америка не место.
И миссис Билли принялась за Дэвонов! А потом пошли Хэвенсы, и Уимены, и Тоддсы,— пробило полночь, прежде чем она успела перебрать их всех.
Глава восемнадцатая
Газеты больше не упоминали о процессе Хэсбрука, но благодаря ему Монтэгю приобрел значительную известность в финансовых кругах, и ему стали поручать всё новые и новые дела.
Но, увы, пятидесятитысячных клиентов уже не попадалось! Первой обратилась к нему неимущая вдова, владевшая актом, который давал ей право на изрядную часть одного из больших городов Пенсильвании, только, к несчастью, акт был почти восьмидесятилетней давности. Потом явился бедный старичок, пострадавший в уличной катастрофе, которого обманным образом принудили дать расписку, что он отказывается от своих прав на компенсацию; наконец, какой-то житель Нью-Йорка, кипя негодованием, захотел возбудить сто судебных исков против транспортного треста за отказ в транзите каких-то грузов. Все это были сомнительные дела, с весьма слабыми шансами на успех. И Монтэгю заметил, что к нему прибегают лишь в последней крайности, по-видимому прослышав о нем как о человеке альтруистических наклонностей.
Один случай особенно заинтересовал его, ибо он увидел в нем зловещее подтверждение мрачных предсказаний Оливера. Его посетил пожилой джентльмен, благородство и утонченность обращения которого располагали к себе с первого взгляда, и рассказал совершенно потрясающую историю. Лет пять-шесть назад он изобрел аккумуляторную батарею, наиболее эффективную из всех существующих. Для производства этих батарей он организовал компанию с капиталом в три миллиона долларов и, выговорив для себя за свой патент треть дохода, сделался ее директором. Через некоторое время группа лип, намеревавшихся основать автомобильный завод, предложила ему заключить соглашение, которое давало бы им исключительное право на пользование его батареями. Но изобретатель не пожелал иметь дела с этими людьми — это были транспортные и газовые магнаты, недобросовестность которых была широко известна. Он отклонил их предложение и вместо этого решил создать собственную автомобильную компанию. Только успел изобретатель приступить к этому, как стало известно, что его враги предприняли ряд мер с целью присвоить его изобретение. Между тем друг изобретателя, владелец другой трети доходов, заложил свои акции, чтобы помочь ему в организации новой компании, а тут банк вдруг присылает требование на дополнительное обеспечение, и тому приходится продать свою часть акций. На ближайшем собрании акционеров обнаружилось, что эта часть уже приобретена их врагами, равно как и акции, находившиеся в свободной продаже; так мало-помалу враги стали забирать компанию в свои руки и, вытеснив его окончательно с поста директора, заключили контракт со своим собственным автомобильным заводом на поставку батарей, причем по такой низкой цене, что предпринимателям не оставалось вообще никакой прибыли! В результате за два года изобретатель не получил и доллара дивиденда со своих стоящих миллион долларов акций; и в довершение всего враждебная компания отказалась продавать батареи принадлежавшему изобретателю автомобильному заводу, который пришлось закрыть, в результате чего и его друг также потерпел банкротство!
Монтэгю тщательно обследовал дело и убедился, что все это правда. Особенно пикантным показалось ему то обстоятельство, что некоторых из этих грабителей с большой дороги он сам встречал в свете; с сыном и наследником одного из них он близко познакомился у Зигфрида Харвея. Этот представитель золотой молодежи через несколько дней собирался жениться, и в газетах сообщалось, что свекор преподнес невестке чек на миллион долларов. Монтэгю пришло на ум: уж не тот ли это миллион, который он украл у его клиента?
Накануне свадьбы в «Клубе миллионеров» должен был состояться «мальчишник», и Монтэгю с Оливером были оба на него приглашены. Но Монтэгю решил взяться за этот процесс и потому счел нужным съездить к брату и предупредить его, что хотел бы отказаться от приглашения; однако Оливер, к которому с каждым днем возвращалась его прежняя самоуверенность, заявил, что сейчас более чем когда-либо важно — если не лично для Монтэгю, то во всяком случае для Элис,— чтобы он твердо стоял на своих позициях и не избегал встреч с противниками. Таким образом, Монтэгю попал-таки на этот «мальчишник» и с головой окунулся в атмосферу краденых миллионов.
Поначалу все выглядело чудесно: большой, роскошно убранный отдельный кабинет, струнный оркестр, скрытый в беседке из живых растений. Но повсюду стояли коктейли — даже на буфете у самых дверей, и к тому времени, когда подали кофе, гости были уже пьяны, весело шумели и после каждого тоста бросали через плечо бокалы. Суть «мальчишника» заключалась в прощании с былой свободой и друзьями-собутыльниками, и потому на этот случай были сложены сентиментально-комические песенки, которые присутствующие встречали дружными взрывами хохота.
Внимательно вслушиваясь и читая между строк, можно было восстановить по этим песенкам картину бурных похождений молодого хозяина. О чем только в них ни поминалось: и о каком-то доме в Вест-Сайде, и о яхте, на которой во всех частях света происходили оргии; и про летнюю ночь в нью-портовской гавани, когда кому-то пришла в голову счастливая мысль замораживать золотые монеты в кусочках льда и спускать их за шиворот девицам! Пелось в них и о банкете в таинственном нью-йоркском ателье художника, где был подан гигантский пирог, из которого вдруг выскочила полуголая красавица с порхавшей вокруг нее стайкой канареек! И про некую мамзель, имевшую обыкновение танцевать во время ужина на столе в прозрачных одеждах; как явствовало из песенок, эта мамзель, напившись однажды после театра, разгромила известный ресторан на Бродвее. И про кузена из Чикаго, специалиста по ресторанным дебошам, юного повесу, купавшего своих любовниц в шампанском. Видимо, в городе существовало множество таких злачных местечек — частных клубов и студий художников,— где постоянно происходили подобные оргии; проскальзывали намеки и на какую-то башню, но Монтэгю не понял их. Многое, однако, пояснил ему пожилой господин, сидевший от него справа и остававшийся трезвым, сколько бы он ни пил. Между прочим, он всерьез рекомендовал Монтэгю сойтись с одной из любовниц их молодого амфитриона, «умопомрачительной» дамочкой, которая как раз сейчас ищет нового покровителя.
Ближе к утру начались состязания в борьбе: молодые люди скинули фраки, а стол, чтоб не мешал, разобрали на части и сдвинули как попало в угол, переколотив при этом чуть не всю посуду. В промежутках между раундами пили шампанское, с маху отбивая горлышки бутылок. Так продолжалось до четырех часов утра, когда большинство гостей оказалось лежащими вповалку на полу.
Домой Монтэгю ехал в одном кебе с пожилым господином, сидевшим за обедом рядом с ним; по дороге он спросил его: обычное ли это явление — такие попойки? В ответ его спутник — «стальной делец» с Запада — рассказал о нескольких оргиях, которых был свидетелем у себя на родине. Тот раз в театре с Зигфридом Харвеем Монтэгю видел одну очень известную актрису в музыкальной комедии, имевшей наибольший успех из. всех пьес, которые шли тогда в Нью-Йорке. Билеты на нее расхватывали за несколько недель вперед, и после утренних спектаклей вся улица перед актерским подъездом бывала забита народом, ожидавшим выхода этой актрисы. Она была гибка и грациозна, как пантера, и носила плотно облегающие платья, подчеркивавшие стройность ее форм. Казалось, пьеса, в которой она участвовала, была поставлена с единственной целью узнать, до каких пределов можно довести непристойность на сцене, не опасаясь вмешательства полиции. Спутник Монтэгю рассказал ему, как однажды эту самую актрису пригласили петь на банкете, устроенном магнатами одного могущественного треста; после полуночи она приехала в фешенебельнейший клуб города и спела свою излюбленную песенку «Не хотите ль поиграть со мной?» Подвыпившие магнаты поняли приглашение буквально, и в результате актриса бежала из комнаты в наполовину содранном с нее платье. Немного спустя один из администраторов треста вздумал разойтись с женой, чтобы жениться на какой-то хористке; и когда общественное негодование вынудило директоров попросить его подать в отставку, он ответил угрозой, что огласит происшествие на банкете!
На другой день, или, вернее, в то же утро, Монтэгю и Элис присутствовали на торжественном бракосочетании. Газеты единодушно провозгласили, что за текущую неделю это самое значительное событие светской жизни, и полдюжины полисменов насилу сдерживали запрудившую улицу толпу. Обряд венчания происходил в церкви св. Цецилии, и совершал его величественный епископ в пурпурно-багряном облачении. Внутрь храма допущены были только избранные; восхитительно одетые и причесанные, они источали смесь таких дивных благоуханий, с какими не сравнятся ароматы всех долин Аркадии. Жених, свежевыскобленный и напомаженный, выглядел красавцем, хотя и был слегка бледен; но при виде неприступно-важного шафера Монтэгю не мог сдержать улыбки, вспомнив, как несколько часов назад он же, шатаясь, брел пьяный, в разорванной на спине бледно-голубой рубашке.