— Аллен, во имя неба,— что ты натворил?
— Но в чем дело? — спросил тот.
— Как в чем? В процессе!
— Ну так что?
— Боже милостивый! — вскричал Оливер.— Неужели ты в самом деле не понимаешь, что ты сделал?
Монтэгю пристально поглядел на него.
— По правде говоря — нет,— сказал он.
— Да ведь ты же все вверх дном перевернул! — крикнул тот.— Все, кого ты знаешь, просто с ума посходили.
— Все, кого я знаю! — повторял Монтэгю.— А какое им до этого дело?
— Как какое? Ты нанес им удар в спину! — закричал Оливер.— Я собственным ушам не поверил, когда мне сказали. Робби Уоллинг буквально в ярости. Ну и часок я у него провел, в жизни не испытывал ничего подобного!
— Я все еще не понимаю,— сказал Монтэгю, изумляясь все больше,— он-то тут при чем?
— Помилуй! — воскликнул Оливер,— Да ведь его родной брат — один из директоров «Фиделити»! А его собственные интересы!.. А интересы других компаний! Ведь ты ударил по всему страховому делу!
Монтэгю глубоко вздохнул.
— Ах, вот оно что! —сказал он.
— И как это тебе в голову пришло? — кричал Оливер вне себя.—Ты обещал во всем советоваться со мной.
— Я же сказал тебе, что берусь за это дело,— поспешно вставил Монтэгю.
— Да, но ты говорил в общих чертах, откуда я мог знать? — возразил брат.— Я надеялся, что здравый смысл не даст тебе ввязаться в подобное дело.
— Мне очень жаль,— проговорил Монтэгю задумчиво.— Но я и не предвидел, что это может привести к такому результату.
— Так я и сказал Робби,—ответил Оливер.— Но, боже! Что мне пришлось вытерпеть!
Он кинул пальто и шляпу на кровать и, сев на нее, сам начал рассказывать, как все произошло.
— Насилу я ему втолковал, что тебе, как новому человеку, трудно разобраться в сути дела,— сказал он.— Мне кажется, он вообразил, будто ты нарочно втерся к нему в доверие, чтобы действовать против него наверняка. Думаю, это миссис Робби его так настроила — ты ведь знаешь, все ее деньги вложены в страховые предприятия.— Оливер вытер пот со лба.— Ох! Воображаю, что сейчас говорит старый Уимен! И каково-то бедной Бетти! А Фредди Вэндэм — да к нему теперь и близко не подступишься! Надо послать ему телеграмму и убедить его, что все это недоразумение и что мы из него выпутаемся.
И Оливер поднялся, чтобы осуществить свое намерение.
— Постой,— услышал он, когда уже был на полдороге к письменному столу.
Оливер оглянулся и увидел, что Монтэгю стоит бледный.
— По-видимому, под словами «из этого выпутаться» ты разумеешь, что я брошу процесс?—сказал он.
— Разумеется,— последовал ответ.
— Так вот что,— медленно продолжал Монтэгю.— Я знаю, все это будет тяжело тебе, и я очень огорчен. Но ты должен был с самого начала понять, что процесса я никогда не брошу.
Оливер даже рот раскрыл от удивления.
— Аллен! — только и мог он выговорить. Наступило короткое молчание, и вдруг разразилась буря. Оливер хорошо знал брата; ему было ясно, что слова эти сказаны не на ветер и тот как сказал, так и поступит. И Оливер дал волю гневу. Он бесновался, осыпал брата ругательствами, заламывал руки, ораторствовал, обвинял брата, что тот его предал, разоряет и топит не только самого себя, но и всю семью. Над ними будут глумиться, их будут оскорблять, их занесут на черную доску и вышвырнут из общества. Судьба Элис будет испорчена — перед ней закроются все двери. И его собственная карьера тоже рухнет, не успев расцвесть; его не примут ни в один клуб, он превратится в парию, его ждут банкротство и нищета. Оливер снова и снова обрисовывал сложившееся положение, называя по именам всех, кто сочтет себя уязвленным, и высказывая предположения, кто из них что предпримет; помянул он и Уоллингов, и Винэблов, и Ивэнсов, и Вэндэмов, и Тоддсов, и Уименов — все они одна когорта, и Аллен бросил бомбу в самую их гущу!
Монтэгю мучительно было глядеть на ярость и отчаяние брата; но перед собой он видел прямой и ясный путь и знал, что не свернет с него.
— Очень печально слышать, что все наши знакомые— воры,— сказал он.— Однако моего отношения к воровству это ничуть не меняет.
— Господи боже! — воскликнул Оливер.— Ты что, приехал в Нью-Йорк проповеди читать?
— Нет, я приехал заниматься юридической практикой. А юрист, который уклоняется от борьбы с беззаконием,— изменник своей профессии.
Оливер в отчаянии схватился за голову: ну как говорить с человеком, у которого такой образ мыслей?
Потом он снова перешел в наступление: должен же брат понять, в какое неловкое положение он поставил себя перед Уоллингами! Он пользовался их гостеприимством, они ввели его и Элис в общество, они все на свете для них сделали,— этого не оплатишь никакими деньгами. И вдруг он наносит им такой удар!
Но уговоры Оливера не произвели желаемого действия: Монтэгю только выразил сожаление, что вообще знался с Уоллингами. А если они рассчитывали своей дружбой связать ему руки, то от таких людей он предпочитает держаться подальше.
— Сообрази хоть то, что ты губишь не одного себя! — вскричал Оливер.— Подумай, что ты с Элис-то делаешь?
— Знаю, и для меня это всего тяжелей,— ответил тот,— но я уверен, что Элис не заставит меня бросить начатое.
Оливер прекрасно видел, что решение Монтэгю непреложно, только никак не хотел этому верить. Временами он как будто сдавался, но, представив себе того или иного из своих друзей и то нестерпимое положение, которое неминуемо для него создастся, он с отчаянием в голосе снова и снова обрушивался на брата. Он умолял, упрекал, даже плакал; потом, взяв себя в руки, вскакивал и, усевшись против Монтэгю, начинал доказывать ему его неправоту.
Они просидели почти до рассвета; в глухой час ночи Монтэгю, бледный и расстроенный, но по-прежнему непоколебимый, следил за картиной, которую перед ним разворачивал его брат. То была картина столицы такой, как он ее понимал. Город, управляемый могучей силой — силой денег, главную роль здесь играли знаменитые богатые семьи, которые несколько поколений подряд держали власть в своих руках и привыкли рассматривать город со всем его многомиллионным населением как свою родовую вотчину. Они им полностью владеют — он весь зажат у них в кулаке. Железные дороги, телеграф и телефон, банки, страховые общества и тресты — всё принадлежит им; они же заправляют политической машиной и законодательными органами, судами и .прессой, церквами и учебными заведениями. Цель их правления — грабеж; в их сундуки потоком стекаются все Доходы. Всякий посторонний человек, являющийся в их город, достигает успеха лишь в том случае, если потакает их интересам, и неминуемо обречен на неудачу, если не дает использовать себя им на пользу. Крупный издатель, популярный епископ — это люди, проповедующие их доктрины; знаменитый государственный деятель — это человек, составляющий угодные им законы; хороший юрист — это юрист, который помогает им обманывать публику. Любого, кто осмелится им противодействовать, они вышвырнут и растопчут, оклевещут, высмеют и разорят.
И Оливер стал приводить примеры — он их называл, этих могущественных людей, одного за другим и рассказывал, на что они способны в своей мести. Если бы только его брат согласился стать деловым человеком и взглянул на вещи здраво! Ведь что такое преуспевающие юристы? — Оливер перебрал их всех поименно.— Это ловкие изобретатели профессиональных трюков, каждый с доходом в сотни тысяч долларов в год. А вот назвать хотя бы одного, который отказался бы участвовать в нечистой игре, Оливер не мог, ибо о таких никто никогда и не слыхивал. Но и так совершенно ясно, что последует, если подобный человек объявится! Друзья от него отшатнутся; его собственный клиент выжмет из него что можно, а потом бросит на произвол судьбы и сам же еще посмеется над ним!
— Если ты не согласен действовать в принятых рамках,— орал в исступлении Оливер,— то откажись тогда от этой карьеры совсем! Есть сколько угодно других способов заработать деньги. Позволь только, и я сам о тебе позабочусь. Это будет лучше, чем подвергать меня позору. Говори — согласен ты или нет? Откажешься ты от юридической карьеры?
Монтэгю вскочил на ноги и с силой ударил кулаком по столу.
— Нет! — крикнул он.— Клянусь богом, нет! Пойми меня раз и навсегда,— продолжал он стремительно.— Ты показал мне Нью-Йорк в том виде, как он представляется тебе. Я не верю, что это правда,— ни единой секунды не верю! И вот что я тебе скажу: я здесь останусь и сам разберусь во всем; и даже если все окажется правдой, это не остановит меня. Я останусь и брошу вызов этим людям! Я останусь и буду с ними бороться до смертного часа. Пусть они разорят меня; если придется, я буду жить на чердаке, но не остановлюсь до тех пор, пока не открою всем глаза на их беззакония. Это так же верно, как то, что меня создал бог!
Монтэгю стоял перед братом вытянувшись во весь рост, пылая гневом; Оливер невольно отшатнулся: ему никогда еще не приходилось наблюдать у него такого взрыва ярости.
— Понял ты меня наконец? — крикнул Монтэгю. И Оливер жалким голосом ответил:
— Да, да!.. Я вижу, что все кончено,— добавил он безнадежно.— Нам с тобой не по пути.
— Да, нам не по пути! — воскликнул тот страстно,— Лучше и не пытаться. Тебе нравится приспосабливаться и льстить, но это не по мне! Ты думаешь, я ничему не научился за время, что здесь нахожусь? Так вот послушай, друг: прежде ты был умен и отважен, а теперь и дохнуть не смеешь, не подумав сначала, понравится ли это твоим богатым снобам. И ты хочешь, чтобы Элис продалась им в рабство, ты хочешь, чтоб я ради них пожертвовал своим делом!
Наступила долгая пауза. Оливер стал бледен, как полотно. Монтэгю вдруг опомнился и сказал:
— Прости. Я не хотел ссориться, но ты слишком долго испытывал мое терпение. Я очень благодарен тебе за все, что ты для меня сделал, и отплачу при первой возможности. Но дальше так продолжаться не может. Я порываю все связи, а ты отрекись от меня перед своими друзьями; скажи им, что я просто сошел с ума, и посоветуй им забыть, что они когда-то были со мной знакомы. Вряд ли они тебя осудят за это — они слишком хорошо тебя знают. А что до Элис, то завтра утром я с ней поговорю, и она решит сама: если ей хочется блистать в обществе, пусть доверится твоим заботам и я уйду с ее пути. Если же она одобрит мой образ действий, мы уйдем оба, и тебе не придется возиться ни с кем из нас.
На этом они и расстались; но, как большинство решений, принятых сгоряча, это решение не могло осуществиться. Монтэгю было очень тяжело поставить Элис перед таким выбором, а у Оливера, когда он вернулся домой и все заново продумал, мелькнули некоторые проблески надежды. Ведь ему ничего не стоит убедить всякого, что он не отвечает за профессиональные чудачества своего брата, а там уж будет видно, что ему делать дальше. И кроме того, внутри любого общественного механизма имеются другие механизмы, и если Уоллинги пожелают с ним поссориться, что ж — врагов у них достаточно. Быть может, найдутся даже люди, для которых взятый Алленом курс только выгоден, и они сами его поддержат.
Монтэгю решил в письменной форме отказаться от всех принятых им приглашений и единым ударом порвать все связи с обществом. Но на следующий день брат опять пришел к нему, вооруженный запасом новых компромиссов и новыми доводами. Какая польза впадать в крайности? Он, Оливер, поговорит с Уоллингами начистоту, а потом каждый пойдет своей дорогой, как если бы ни-чего не случилось.
Итак, Монтэгю выступил в роли рыцаря без страха и упрека. Много сомнений пришлось ему пережить, и при встречах с людьми не раз внутренне поежиться, не зная еще, как каждый из них ко всему этому отнесется. Следующий вечер, согласно давнишнему обещанию, он провел в театре с Зигфридом Харвеем; после театра они ужинали в отдельном кабинете у Дельмонико; туда явилась миссис Уинни, нарядная и свежая, как яблонька в раннем цвету, и взволнованным шепотом спросила:
— Ужасный человек, что вы натворили?
— Разве я посягнул и на ваши владения?—спросил он живо.
— На мои — нет, но...— сказала она и остановилась в нерешительности.
— Так, может быть, на владения мистера Дюваля? — спросил он.
— Нет, и не на его,— ответила она,— на владения всех прочих. Сегодня он мне рассказал. Вокруг этого подняли такой шум, просто ужас! Он просил меня разузнать, чего вы добиваетесь и кто стоит за вашей спиной.
Монтэгю слушал с удивлением. Неужели миссис Уинни хочет сказать, что ее муж просил выведать его профессиональные тайны? Кажется, именно на это она и намекает.
— Я ответила ему, что никогда не говорю со своими друзьями о делах,—сказала она.— Пусть, если хочет, спрашивает сам. Но что же все-таки значит ваш поступок?
Монтэгю улыбнулся ее наивной непоследовательности.
— Да ничего не значит,— сказал он,— кроме того, что я хотел бы добиться справедливого решения в деле одного моего клиента.
— И вы не боитесь бросать вызов стольким могущественным врагам? —спросила она.
— Я рискнул пойти на это,— ответил Монтэгю. Миссис Уинни ничего не ответила, только взглянула на него с изумленным восхищением.
— Вы совсем не такой, как все они здесь,— заметила она погодя, и по ее тону Монтэгю понял, что перед ним человек, который намерен остаться на его стороне.
Но мнение миссис Уинни Дюваль не было мнением всего общества. Монтэгю даже смешно стало — до чего резко пошел на убыль поток приглашений; Элис пришлось не раз пересмотреть список лиц, которым ей предстояло нанести визиты. Фредди Вэндэм давно обещал пригласить их к себе на Лонг-Айленд, но, само собой, приглашения так и не последовало, равно как не суждено им было вновь увидеть дворец Лестер-Тоддсов на вершине горы в Джерси.
Все ближайшие дни Оливер употребил на разъезды по знакомым, которым счел нужным объяснить свое затруднительное положение. Он тут совсем ни при чем и решительно умывает руки, говорил Оливер; точно так же и его друзья — если они хотят, конечно,— могут не делать его ответственным за поступки брата. С Уоллингами Оливер выдержал столь бурные полчаса, что предпочел как можно меньше распространяться об этом с остальными членами своей семьи. Робби не порвал с ним окончательно лишь из-за их общих биржевых интересов; но миссис Робби, по словам Оливера, так ожесточена, что Элис лучше некоторое время совсем с ней не видаться. Оливер имел с Элис длинный разговор и растолковал ей все относительно Уоллингов. Девушка была совершенно убита, потому что не только чувствовала глубокую признательность к миссис Робби, но была и сердечно к ней привязана; ей просто не верилось, что ее приятельница может быть так жестоко несправедлива к ней.
Кончилось все это весьма прискорбным эпизодом. Спустя несколько дней Элис встретилась с миссис Робби на одном рауте; отведя эту леди в сторону, Элис попыталась уверить ее, как она огорчена и как беспомощна. В ответ миссис Робби разразилась гневом и, осыпав ее бранью, заявила в присутствии посторонних, что Элис воспользовалась ее доверчивостью и злоупотребила ее гостеприимством. Бедная Элис вернулась домой вся в слезах, чуть не в истерике.
Все это, конечно, только подлило масла в огонь! Сами небеса, казалось, готовы были воспламениться от разгоревшегося пожара. События быстро развивались, и следующим их этапом явилась заметка в хронике светской жизни, с необыкновенным смаком повествовавшая о том, как одна ультрафешенебельная дама, подобрав семейку явившихся из отдаленного штата бездомных проходимцев, ввела их в высший круг, причем простерла свою любезность столь далеко, что даже устроила в их честь великолепный бал; далее рассказывалось, как было обнаружено, что глава этой семьи втайне готовился нанести ущерб деловым интересам дамы, и какой за этим открытием последовал шум и гам и скрежет зубовный, завершившийся грандиозным скандалом в публичном месте. Заметка заканчивалась предсказанием, что пришельцы, несомненно, будут причиной забавной светской войны.
Оливер первый показал своим эту газетку. Но, чтоб они как-нибудь случайно ее не пропустили, с полдюжины неизвестных друзей были так добры, что прислали им по почте свои экземпляры, заботливо отметив нужные строки. Потом явился Рэгги Мэн; этот был в стороне от свалки и, как досужий собиратель сплетен, от души наслаждался потехой; набросив на свой откровенный восторг легкий покров сочувствия, Рэгги поспешил выложить перед ними последние новости со всех концов поля сражения. Таким образом, они были точно осведомлены, кто что про них говорит, кто намерен с ними раззнакомиться и кто хочет их поддержать.
Монтэгю слушал некоторое время его разглагольствования, но скоро ему надоело; чтобы избавиться от всего этого, он пошел прогуляться — и попал в еще худшую западню. Было темно, он шел не спеша по улице, как вдруг из ярко освещенного ювелирного магазина вышла, направляясь к своей коляске, миссис Билли Олдэн. Увидев Монтэгю, она приветствовала его громким окликом:
— А ну-ка, милейший! Что это вы там напроказили? Он попытался отделаться шуткой и улизнуть, но она властно схватила его за руку и приказала:
— Садитесь и рассказывайте.
И вот Монтэгю очутился в коляске, медленно двигавшейся по улице в веренице других экипажей; миссис Билли бросила на него лукавый взгляд и спросила, не чувствует ли он себя, как гиппопотам, который попал в лягушачий пруд!
На ее подшучивание он ответил вопросом, к какому лагерю она принадлежит? Но об этом не стоило и спрашивать, ибо всякий, кто был врагом любого из Уоллингов, ipso facto [22] становился другом миссис Билли. Она сказала Монтэгю, что если его общественному положению будет угрожать опасность, то ему достаточно сделать только одно: обратиться к ней. Она тотчас наденет свои доспехи и ринется в бой.
— Но все-таки, что же вас на это толкнуло? — спросила она. Он ответил, что в сущности и рассказывать-то нечего. Просто он взялся вести одно явно справедливое дело и совсем не подозревал что это вызовет такую бурю.