Почти полвека гордо реял морской стяг величественного корабля на мировых просторах. Но потом стало происходить с Россией что-то не то. Штурман прочертил линию через Саргассово море, и к 91-му корабль остановился. Его облепили водоросли, не давая уйти вперед, опять экипаж разделился, и по какой-то неведомой причине его большая часть начала исчезать. Кинулись кто куда. Одна часть занялась бизнесом, превращая каюты и машинное отделение в ларьки, высокодоходные предприятия, мегамаркеты. Другая часть публики, уже не отождествляющая себя с понятием «экипаж», «член команды», за деньги стала помогать «капитанам» делать деньги. Большая часть, отупевшая от бесконечной суеты и лишений, занялась благоустройством своих углов и каморок. На самой высокой из выстоявших во время лишений мачт стал развеваться флаг с изображением доллара. Иногда невидимый манипулятор поднимал сразу два флага, один повыше, другой пониже; потом появилась картинка евро. Люди на палубе завороженно следили за их взаимным расположением, высоко задрав головы, но при этом не видели неба и звезд, не замечали того, что творится на горизонте.
Однажды в небе пролетела неведомая птица под названием «йога». Она уселась на клотике, выше флагов, и пропела чудесную песню о светлом будущем, о счастье и мире, о стальном здоровье и великих смыслах жизни. Из-за грохота музыки и невыветрившихся паров рома в головах матросов, кухарок и офицеров команды, экипаж услышал только одно – асаны. Нужно делать из тел замысловатые позы, и тогда все наладится. Бросились печатать журналы, издавать книги, «продвинутая» часть улеглась на специальные коврики в ожидании чуда. Идут года, нить времени наматывается на веретено прошлого, но на восходе не появляется новых красок. Уныние овладевает практикующими «йогу», так как счастье не коснулось их сердца.
Но что это? В недрах корабля то там, то здесь по утрам иногда слышится та же песня, которую пела на клотике неведомая прежде птица. Чуткие уши неодурманенных алкоголем и деньгами людей правильно усвоили мелодию, твердо запомнили слова. О чем эта песня йоги? В чем ее суть? В чем загадка многотысячелетнего эликсира от удушья ядовитого понятия «прибыль»? В экзотических упражнениях? В специальном дыхании и медитациях?
Нет, нет, нет! Точно так же, как зарождается душа, как соединяются влюбленные на небесах, очень тонко и незримо начинается йога. Окутанная нежными эманациями этических норм, принципов и правил, она проявляется в человеке, практикующем асаны и пранаямы. Заканчивается практика, человек начинает действовать, творить, общаться, зарабатывать деньги. Без этики йоги его действия грубы, неосознанны и вредны как для себя, так и для других. Да, у него появляется больше энергии, но она разрушающа. Он может лучше концентрироваться, но не на полезных для себя и своих детей смыслах.
Йога без глубокого понимания ахимсы – злонеприношения, сатьи – правдивости, астейи – неалчности, брахмачарьи – контроля за желаниями и страстями, апореграхи – отклонения незаслуженных материальных благ – полезная физкультура. Полезная только для одного, и опасная для других.
Звучит и разливается песня йоги над океаном и землей. Ее смысл в междустрочьях и полутонах, в порождаемом эхе. Сто дней нужно не употреблять алкоголя и пять лет молчать, как при приеме в школу Пифагора, для того, чтобы понять сокровенный смысл. Стоит ли идти на такие жертвы? Прислушайтесь к своим впечатлениям…
Корельский край
Про наш Корельский край столько в газетах писали, столько напраслины говорят, что придумал я сказать все как есть у нас. Хошь верь, хошь не верь, а всю сущу правду, каку знаю, скажу.
В наших местах скалы каменны, леса – чащобы, реки да озера льдисты зимой, болота больши, топки, а ягодны. К примеру, река наша Вуокса то озером, то ручьем обернется, течет то к закату, то на восток. Берегами ягодными и грибными многих пленила.
Давно уже лесами бережными селились тут люди. Ныне разроют финский фундамент, а под ним новгородский, глубже – корельский, да еще под ним тиверская кладка. Городские гости расфуфырены, ка-менны дома с флигелями ставят, деревянны избы ладят, хонками называют.
Ну а мы с ветром дружим, хорошо и с дождем дружбу вести, деревья почитаем. Летом у нас почти круглы сутки светло, мы и не спим: день работаем, а ночь гулям да с зайцами вперегонки бегам. А с осени к зиме готовимся. В эту пору по небу летающи тарелки скользят. Гуси да лебеди на юг крылят, а эти к нам. Как только тарелки эти зачастят, мы их собирам, стараемся.
Там внутри добра разного много утоптано. Кому што. Мы эти добром гостей угощам и себе оставлям.
Я вот таких тарелок наловил, так ко мне туристов-гостей валом нагнало. А мне неохота погребицу день-деньской распахивать – квас да пиво греются, меж тарелок стоят…
Вот така корельска земля. Да это не сказка кака, а взаболь у нас так: кругом народ читающий, знающий, соврать не дадут. У нас так и получается: «Не любо – не езжай».
Оттаянна любовь
В прежно время к нам бабы без мужей аль вдовы каки редко приезжали. Народ жил дружно, хозяйки да матери ласковы, мужики работящи, чего бороды в сторону отворачивать? Но ежели кака непутева быв-ша женка иль девка любы себе просила, мы не обманывали. Про это дело надо объяснительно обсказать, чтобы сказанному вера была. Это не выдумка, а так дело и было.
В стары годы у здешних людей любови было предостаточно. За весну и лето столько накопится, что к зиме не знали куда девать. Придумали песни петь да стихи складывать. А морозы жили тогда градусов на двести, на триста. На моей памяти доходило до пятисот. Старухи сказывают – до семисот бывало, да мы не очень верим. Что не при нас было, того, может, и вовсе не было.
На морозе всяко слово как вылетит – и замерзнет! Его не слышно, а видно. У всякой песни свой вид, свой цвет, свой свет. Мы по льдинкам видим, как у кого любовь на сердце, что сказано, как сказано. Взрослые порой работают, а девкам первое дело – песни. На улицу выскочат, от мороза подол на голову накинут, затянут песню старинну – любовну, с переливами, с выносом! Песня мерзнет колечушками, тонюсенькими-тонюсенькими, колечушко в колечушко, отсвечивает цветом каменья драгоценного, отсвечивает светом радуги. Девки из мороженых песен кружева сплетут, да всякие узорности. Дом по переду весь улепят да увесят. На конек затейно слово с прискоком скажут. По краям частушек навесят. Где свободно место окажется, приладят слово ласково: «Милый, приходи, любый, заглядывай!»
Наряднее нашей деревни нигде не было. Порой за зиму столько любовных песен напевали, что по улице пройти трудно. Стали тогда сани грузить, да в лес и поле песни свозить. Весной песни затают, зазвенят, как птицы каки невиданны запоют! Звон этот потом летом и осенью в воздухе разливается, только чтоб услышать – тихонько стоять надо.
Вот за этим звоном бабы да девки приезжали. Зимой такая одинокая наберет охапку песен да дома на полу рассыплет. Сначала рассмотрит внимательно, потом песни таять начинают да в ушах звенеть. Этого ей и надо. Услышит то, что хотела, и уедет. Нам потом депешу шлет да деньги – свадьбу сыграла, любовью богата.
Летом жалостливы старики да старухи городских девок в те места водили, куда зимой любовны песни свозили. Там они постоят, сердечком своим звон послушают, да оттают, как льдинки на солнышке. Уезжали веселы, напевны.
Нынче зимы уже не те, от слов и песен только пар, а льда нет. А народу одинокого как клюквы на болоте, по старой памяти к нам едут, ковды запонадобится. Барыни-чиновницы, старухи, девки торопятся, которы на извозчиках, которы на мобилях с четырьмя колесами, которы пешком заявляются. Мы их всех на стары заповедны места ведем, экскурсии водим. Постоят, всплакнут, попоют под звон давишный и в город свой уезжают. Кто настоящего пониманья не имеет, те опять к нам, а кто с полным пониманьем – дивуются, своим новым суженым любуются.
Вербальна карма
Памяти вот мало стало. Друго и нужно дело, а из головы выравниваю. Да вот запонадобилось как-то моей бабе уголье, и чтоб не покупно, а своежжено.
Поехал я за дровами в лес. Верст эдак десяток проехал, хватился – а топора-то нет! Чтоб баба не корила, вернулся тихонько. Вижу, перед моей избой столкнулась жонка с модницей из городу. Разговор начали чинно, медленными словами, а там разогнались, затараторили и аж брякоток от слов пошел. Размяли языки и вскорости заговорили громче, затрещали, будто зайцев загоняют.
Я час терпел, думаю умом: наговорятся, разойдутся, я и топор прихвачу. Второй час пошел. Я ничего делать не могу, в ушах шум, гул.
Умаялся я от этого и не вперившись глазами на баб смотреть стал, а вполглаза, как бы ненароком. И то гда невиданна картина открылась вокруг.
Кажное слово, кажный их заголосок узорами вился, да цветком распускался. Я рот разинул от этой небывалости. Стал вникать, слова и картины сличать.
Умаялся я от этого и не вперившись глазами на баб смотреть стал, а вполглаза, как бы ненароком. И то гда невиданна картина открылась вокруг.
Кажное слово, кажный их заголосок узорами вился, да цветком распускался. Я рот разинул от этой небывалости. Стал вникать, слова и картины сличать.
Вот свояка на всяки манеры судят, а в воздухе цветы алые и пахнут. Слышу, меня поминают, новы слова тоже цветами обращаются. У меня от этого в середке благость состоялась и сил прибавилось.
Понял тут я, что бабы не просто трещат, как иному жителю покажется. Они тонкости наши украшают, да узорности вокруг плетут. Глазами если уставишься – в ушах гул. А вполглаза, как бы ненароком – другое видение. Бабы наши руками умелы, да языками того боле. Ими да голосами наше житье украшают. Сегодня слово за слово, а завтра удовольствие кому с языка жонкиного перепало.
Я засмотрелся, залюбовался и говорю:
– Сколь хороша ты, жонушка, как из орешка ядрышко!
Бабы примолкли, а жона мне в ответ:
– Вот этому твоему сказу, муженек, я верю!
Йога-конь
(песня из фильма А. Левшинова «Азбука йоги»)
Когда палит Солнце или идет снег
И душу запекает огнем текущий момент,
Трудно расслабиться, отпустить и простить,
Трудно не плакать, не орать и не пить.
Может, тогда чары Востока придут в судьбу,
Разгонят облака, плывущие по небу.
Йога станет делом, настоящей судьбой.
Так приходят люди, возвращаясь домой.
Сны уходят туда, где чернеет ночь.
Ты набрался сил, чтобы другу помочь.
Превращай слова в дело, не сори умом,
Завяжи себя в «лотос», повторяй мантру «ом».
В нашей жизни с ног на голову поставлен закон.
Ты на голову встань, убери пустой звон.
Перестать хлюпать носом и зажигай огонь,
Скачи прочь от вещей, ведь йога – твой конь!
Йога-конь, йога-конь, унеси меня,
Не оставь тоске ни секунды, ни дня.
Йога-конь, йога-конь, подари любовь,
Полети в мечту, чтоб родился я вновь!
Йога-радуга
Ты спрашиваешь, люблю ли я йогу? Йогу? Без йоги, коли хочешь знать, внутри у нас потемки. Йогой мы свое нутро проветривам, медитацией мы себя как ланпой освещам.
Смолоду я был мастером мантры, звуки священы плел, во все стороны света пожелания счастья слал. Девки в те мантровы плетенки всяку ягоду собирали.
Мантры люблю, рассказы хороши люблю, вранье не терплю! Сам знашь, что ни говорю – верно, да таково, что верней и искать негде.
Раз ввечеру повалился спать на повети и чую сон: девки из-за меня друг-дружке косье мнут. Кому я достанусь? Сон норовит облапить всего, а явь уперлась и пыжится на ноги поставить.
Мне что? Пущай в себе проминаются. Я тихим манером сел и мантру затянул. Мантра потекла широка, гладка. Как тут устоишь? Сел я на мантру, и понесло, и вызняло меня в далекий вынос.
Девки захлопотали, да по домам разошлись и улеглись, а меня несет все выше и выше. Куды, думаю, меня вынесет? Как домой буду добираться? В небе ни дороги, ни транвая. Долго ли в пустом месте себя потерять? Смотрю, а впереди радуга семицветна. Кажный цвет ступени йоги являет.
Красный злобу и гнев духовными законами уминает. Осенний цвет практиками очищат. Желтый позами хитрыми укреплят. Изумрудный дыханием сердце возвеличивает. Голубое небо помогает чувствами управлять. Море синее сосредоточиват сознанье на своем Я. Последний цвет, который я охапкой руками обнял – фиолетовый, – слияние с миром означат.
Я на радугу скочил, в радугу вцепился, уселся покрепче и поехал вниз. Еду, не тороплюсь, не в частном быванье ехать в радужном сверканье. Еду, мантру пою – это от удовольствия: очень разноцветно вокруг меня. Радугу под собой сгинаю, да конец в нашу деревню правлю, к своему дому, да в окошко. И с мантрой на радуге в избу и вкатился!
Моя баба плакать собралась, черно платье достала, причитанье в уме составлят. Ей соседи насказали:
– Твоего мужика невесть куда унесло, его, поди, и в живности нет, ты уж, поди, вдова!
Как изба-то светом налилась, да как мантру мою тока услыхала, разом на обрадованье повернула. Самовар согрела, горячих опекишей на стол выставила. В тот раз чай пили с особой душой. И весь вечер меня жона «светиком» звала.
На улице уже потемь, а у нас в избе светлехонько. Мы и в толк не берем, отчего, да не думам. Только я шевельнусь, свет по избе разныма цветами заиграт!
Дело-то просто. Я об радугу натерся. Сам знашь, протерты штаны завсегда хорошо светятся, а тут терто об радугу!
Спать пора и нам, и другим.
Свет из наших окошек на всю деревню, все и не спят. Снял рубаху, стащил штаны, в сундук спрятал, темно стало.
В потемки заместо ланпы мы рубаху или штаны вешам. И столь приятственный свет, что не только наши, а из дальних деревень стали просить на свадьбы для нарядного освещенья.
Эх, показать сейчас нельзя. Портки в Индию – Тибет увезли, а рубаху в Армитаж. Там свадьбы идут, да иноземцы с нашими ходют, обучение принимат.
Да ты, гостюшко, впредь гости, на спутье захаживай. Будут портки али рубаха дома – полюбуешься, сколь хороша своя радуга-йога в дому.
Лечебны молнии
В бывалошно время я по осени в лес вышел. Пришло время межи ставить: где медведям и где нам зимой хозяйствовать. Некоторы медведи у нас совсем руч-ны – в морозы из шкур вытряхиваются и свои шкуры на межи вешат. Мы в шкуры залезам, тепло ходить и мороз – дело постороннее. На ночь шкуры медведям отдаем…
Тем вечером тихо было. Озеро спокойнехонько воду пригладило, с небом в гляделки играт – кто кого переглядит. И я на них загляделся, межи к дереву приставил. Наш край летом богат светом. Солнце круглосуточно. И на осень хватат.
Раз буря поднялась, воду вздыбила, золоты листы с дерев посдергивала. Грозовы тучи Солнце завалили, молнии на землю посыпали. Вокруг не дождь каплями, а вода морем с неба. Солнца нет, а молнии полыхат – светло как днем. Хотел я было просту молнию взять на темну зиму, чтобы каждоденно свет был, да подходящей выбрать не мог: то толста очень, то тонка, то в руках жжется, расползается. Не с руки с неба молнии хватать! Тады стал я только вершки собирать. Молния в землю глубоко уходит, а вершок еще торчит, трепещется. Вот я его за пазуху и прячу. Набрал столько, что раздулся рубахой и свечение от меня, как от фонаря в городе. Да что там – светло вокруг, и гром от меня отпрыгиват.
Ушли тучи, опять солнечная тишь да яркость вокруг. Повтыкал я межи в мокру землю да вернулся назад. Иду по деревне, а вокруг меня гром гремит. Мужики да бабы выторапливаются уши заткнуть. Коли ухом не воймутся, так спокойны все, улыбаются.
В избу вошел молнии повытряхивать, ан их нет. Внутрь меня вошли, по костям и жилкам растянулись. От моего прихода тепла прибавилось: рассада на оконце в рост пошла, да из яиц цыплята повылуплялись.
В те поры и стал я лекарем местным. Люди уважают блеск на брюхе моем. Руками над нейможными вожу, нутряной туман у них раздвигается, области тела светом заполняются. А гром я в голос приладил, на общественну пользу приспособлям. Когда чище-мину задумам, меня посылают дерева да кусты голосом рубить.
С того раза я завсегда сказки пишу с натуры. Многое помнится и многое в сказки просится, да я только важны события в сказку сплетаю.
Интервью с Максимом Гермагеновым
Все, за что бы ни брался питерский оператор и директор медиа-группы «Премьер» Максим Гермагенов, он делает радостно и гениально. Это может быть рекламный ролик для строительной компании или съемки телевизионного сериала о Рерихах, о дочери болгарского лидера Людмиле Живковой. «Засветился» Максим и в чисто TV формате: его взгляд на происходящее отмечен в передачах «Ночной странник», «Эксперт».
При одном только упоминании его имени коллеги и знакомые невольно расплываются в улыбке, да что там коллеги – Гермагенова любят все. Когда он участвует в съемках Гранд-Мастер-Класса Левшинова, участники тренировок и занятий подходят к нему со своими вопросами, и Максим отвечает, консультирует в области фото– и видеосъемки.
Незаметный, как привидение, с тяжелой камерой и треногой на съемочной площадке (а это может быть конференц-зал, отвесная скала, движущийся мотоцикл), Максим умудряется запечатлеть то, что обычными глазами не увидеть. Он говорит по-французски во Франции, чем-то напоминая мушкетера своими манерами, немногословен и сосредоточен во время работы, обаятелен в кругу своей семьи.
Последователи его творчества ждут новых работ, и о том, как некоторые из них создаются, мы сейчас узнаем.
– Как началось Ваше сотрудничество с Андреем Алексеевичем?
– Первая моя поездка в Гранд-Мастер-Класс с Андреем Алексеевичем была в Швейцарию в 2002 году, и первый фильм был снят там же и тогда же. С тех пор над всеми фильмами, исключая, естественно, те, который снимал сам Андрей Алексеевич, работал я.