Вивьен нежно ласкала мой обнаженный живот.
- Что за город, - прошептала она. - Не удивительно, что Гансу Христиану Андерсену понадобилось погружаться в страну мечты.
- Тем не менее, тут есть сады Тиволи.
- С царством сосисок и машин под ними. Задерни занавески.
- Никто не может нас увидеть, мы слишком высоко.
- Я знаю. Но все же закрой.
Я поискал и нашел шнур, потянул за него. Старые шторы сомкнулись.
- Какие пыльные, - заметила Вивьен. - За те деньги - которые ты платишь, дирекция должна бы предупреждать об этом.
- Платит издательство.
- В таком случае черт с ними.
Обнаженная, она уселась перед открытым ящиком комода, просмотрела ассортимент белья фрау Герды, которое разложила там Карен. Потеребила пальцами кисею и кружева.
- Очень даже"люкс" - заметила она, имитируя говор Карен. - У этой шлюхи Карен неплохой вкус, весьма своеобразный.
Она поднимается, встает перед огромным зеркалом, держа перед собой ночную сорочку. Она такая же рослая, как и Карен, но более массивная. И в то время как Карен использует лишь макияж, эта выделяет не только губы, но и соски. Различия бросаются в глаза. Карен холодна и разыгрывает страсть. На профессиональном жаргоне - она знает, как возбудиться и возбуждается ещё больше, если речь идет о деньгах. Вивьен не разыгрывает страсть, она сама достаточно страстна. Стоя перед зеркалом с полуприкрытыми ресницами и приоткрытыми губами при сжатых зубах, с раздувающимися ноздрями, она не восхищается своим телом, как это делает Карен, но оценивает возможности его использования. Тело - это профессиональный инструмент, и обожает она его функции, а не само тело.
Она надевает сорочку. Красные соски кажутся черными под дымчатой кисеей.
- Так любишь? - спрашивает она у моего отражения.
- Люблю.
Она с интересом изучает отражение. Как балерина поднимает и закладывает за голову руки.
- Волоски в подмышках, надеюсь, тебя не шокируют?
- Нет, но как американцу мне кажется это неудобным.
- Но я уже давно интернациональна, дорогой. И может быть, несколько упряма.
Она поворачивается к зеркалу, смотрит на меня, вначале на меня, а затем на кровать. Я киваю.
- Спешить некуда.
- Я вижу. Ожидание - половина удовольствия. Как когда идешь к дантисту.
Я смеюсь, это её удивляет, поэтому я объясняю.
- Теперь я знаю, кто ты. Впервые, когда я тебя увидел, я действительно шел к дантисту.
- В тот день в отеле? Маленький обалдевший разносчик?
- Нет, накануне. На тротуаре Фледжер стрит. Ты выходила из своей машины. Первое, что бросилось в глаза - твой зад и ноги. Ты наклонилась поправить застежку на туфле. Прямо посреди дороги.
- Я делала это мастерски. Чтобы возбудить мужчин.
- Ты странным образом возбудила и меня.
- Я знаю. Ну что же, выпьем стаканчик за приятные воспоминания?
- Аквавит со льдом?
- Отлично. Правда, если лед старика Грандаля не растаял.
Несмотря на звонок, никто не пришел убрать со стола и, зная теперь обслуживание в "Регале", я был почти уверен, что все останется до утреннего визита горничной.
Вивьен, гримасничая, оглядела стол, выудила белый кусочек курицы и принялась его жевать.
- Грандаль с компанией неплохо поработали.
- Безусловно.
- Это датская привычка.
- Как и все остальное.
- Я предпочитаю остальное, - заметила она. - Остался лед?
Горстка льда плавала на поверхности. Я выловил его, бросил в стакан и залил водкой. Все это протянул Вивьен.
- Ты не будешь?
- Выпьем вместе.
Поочередно мы пили до тех пор, пока стакан не опустел, затем она мне улыбнулась.
- Не правда ли, все было не зря? Грандаль теперь твоя собственность?
- Да.
- Ты знаешь, ваш издательский дом ведь может просто выбросить деньги на ветер.
- Не исключено.
- А тот французский гений, с которым ты недавно подписал контракт? Ведь он не сможет с успехом разойтись в Америке, не так ли? И даже в Англии?
- Я не думал об этом.
- А все эти бородачи, которых ты собрал под крылышко издательского дома в обмен на их нерожденные шедевры? Необоснованный риск, тебе не кажется?
- Крайне рискованно.
- И все лишь для того, чтобы не чувствовать духа Винса Кенны?
- Может быть отчасти.
- Отчасти? А остальное? Старый добрый культ устарелых героев?
- Мне кажется, это не так.
- Нет. Но тем не менее какой забавный пантеон! Добрый старый Том Хаббен спина к спине с Андерсом Грандалем.
- Послушай, дорогая, может быть, ты позволишь мне самому заняться маленькими парадоксами моей жизни?
Она покачала головой.
- Время волнений уже давно прошло. А судя по этим мелочам на прикроватном столике, настал час расслабления и сна. Время принимать пилюли.
- Скорее время сладкой лени, ясно тебе? Ты в самом деле знаешь обо мне очень многое.
- Все самое важное, дорогой.
- Тогда как я практически ничего не знаю о тебе, за исключением имени.
Смех её напоминает смех Карен.
- А Вивьен даже не мое имя.
- Что же это тогда?
- Неважно. Это часть меня самой. Скрылась и забылась.
- Почему ты выбрала имя Вивьен?
- Ты помнишь "Унесенные ветром"?
- Вивьен Ли?
- Верно. Моя кормилица, если можно так выразиться. Я находила её просто фантастической. Полное перевоплощение.
- Бедная малышка. Брошенная Кларком Гэйблом до наступления половой зрелости!
- Не так все было у Скарлетт. Я точно знаю, что когда он её в конце бросает, это не настоящее прощание. Он вернется на следующее утро, привязанный своею страстью, как осел, и овладеет ею прямо у входа. На ковре.
- Жаль, что из фильма эту сцену вырезали.
- Я тоже так подумала. Но дело в том, милый, что тебе лучше не задаваться вопросом, кто я... Дверь закрыта на замок?
- Не уходи от разговора, Вивьен.
- Сожалею, солнышко, но я очень замкнутая натура. Даже слишком.
Я пошел закрыть дверь и повернул ключ. Несколько скованные, мы вернулись в комнату. Вивьен тотчас же упала в кресло. Стараясь не смотреть на меня, она подняла ноги и положила их на край кресла. Низ ночной рубашки вначале натянулся на коленях, затем соскользнул на бедра, ничего больше не скрывая.
- Еще один способ сменить тему разговора?
- Дорогой, это и есть предмет разговора.
Она медленно развела ноги, вжимаясь коленями в подлокотники кресла. Улыбаясь, она следила за моей очевидной реакцией.
- Тебе хорошо видно?
Внезапно я ей дал пощечину тыльной стороной руки. У неё перехватило дыхание, она воздела для защиты руки, скрестив их.
- Нет! Я прошу тебя! Нет!
- Ужасно, голубушка, но я должен тебе по меньшей мере дюжину. Ты помнишь Майами? Будучи папиной подружкой, ты поставила мальчишку на место! Как ты осмелилась задать ему взбучку, зная, что он не станет защищаться и никогда ничего не скажет?
- Пит, это было так давно!
- Но такое не забывается. Можешь представить, какое у меня осталось впечатление.
- Пит, дорогой, прошу тебя...
Она так жалко извивалась, у неё был столь испуганный вид, что я опустил руку. Но её раздвинутые ноги выглядели столь многообещающе, что я должен был побороть себя, чтобы не подойти и тотчас там не пристроиться.
Я грубо скинул её ноги и опустил рубашку, чтобы скрыть соблазн.
- Дорогуша, ты приглашена сюда заменить Карен. И ты устраиваешь тут рекламу, чтобы поторговаться. Это превратило сцену в рынок, не так ли?
- Господи! Пит! Я здесь не для торговли чем бы то ни было! Я люблю тебя!
- Ты меня любишь? У меня создалось впечатление, что ты путаешь меня с отцом, девочка. Разве не ты кричала однажды, что мне не достичь и половины того, что есть в нем?
- Да, но я...
- И разве не ты заставила меня сказать, что моя мать - дерьмо? Крикнуть тебе это вслух?
- Да, да, да, Боже! - подтвердила она, гнев заставил её забыть страх. - И я была девчонкой на содержании у твоего отца. Девчонкой, уже пристрастившейся к бутылке. Той, которой он обещал жениться, как только разведется!
- И ты поверила?
- Я хотела верить. До того дня , как ты вошел ко мне в номер.
- И что?
- А то, что это стало концом между мной и ним.
- Надо же. Жаль, что ты тотчас не поставила меня в известность, Скарлетт.
Она бешено затрясла головой.
- Нет. Я не хотела, чтобы ты получил меня такой, какой я была. Девчонкой ни с чем. Девицей легкого поведения. Были и другие причины. Я должна была стать кем-то другим. Кем-то, кого ты смог бы полюбить.
- Вот что называется благородным порывом, - сказал я, прижимая руку к сердцу. - Ты знаешь, меня прошибла слеза.
- Пит, - застонала она, - не говори так.
Она поднялась, приблизилась, тотчас прижалась ко мне, и я увидел в её глазах слезы.
- Ты хотел знать обо мне все, не так ли? Хотел правды. А теперь, когда ты её знаешь, ты находишь её слишком тяжелой, чтобы верить? Верно?
Доктор Эрнст сочувственно смотрит на меня. Он вновь стал венской нянькой, псевдогангстерский облик исчез.
- Аch, so, - шепчет он. - Трогательная сцена. Очень волнующая.
Она поднялась, приблизилась, тотчас прижалась ко мне, и я увидел в её глазах слезы.
- Ты хотел знать обо мне все, не так ли? Хотел правды. А теперь, когда ты её знаешь, ты находишь её слишком тяжелой, чтобы верить? Верно?
Доктор Эрнст сочувственно смотрит на меня. Он вновь стал венской нянькой, псевдогангстерский облик исчез.
- Аch, so, - шепчет он. - Трогательная сцена. Очень волнующая.
- Я противоположного мнения, господин председатель, - запротестовал Ирвин Гольд. - Хотите, я скажу вам то, что думаю? У этой дамы так же помутился рассудок, как и у моего клиента.
- Естественно. Безумие, если можно так выразиться, связывает. Тем не менее она тронула мое старое сердце, мэтр. Подумайте только, что на заре своей жизни этот восторженный ребенок, птичка в золотой клетке...
- Господи председатель, золотая клетка - номер с окнами во двор в третьеразрядном отеле в Майами. А эта маленькая шлюха, уже отведавшая спиртного, старается разорить одержимого демоном агента по недвижимости, который предлагает ей все, что она пожелает, включая "бьюик", у которого на счетчике нет и пятнадцати тысяч миль.
- Но которая находит упоение в любви к мужчине высшего сорта.
- Какому мужчине? Боже, где вы его видите! Это же пятнадцатилетний мальчишка. Жалкий школьник с футбольным мячом в голове и неудержимой эрекцией.
- Но рослый и сильный, способный на большее, чем его сверстники, мэтр. Прекрасный принц для этой Золушки. Источник её вдохновения. И как только пересеклись их пути, она переменилась, обреченная на прозябание, решила высоко взлететь. Я нахожу это достойным умиления.
- Я мог бы согласиться с вами, господин председатель, если бы эта шлюха умерла в своей постели от коклюша или не знаю какой ещё болезни, убившей девушку в "Истории любви". И если бы она носила фланелевую сорочку и сжимала библию, испуская свой последний вздох. Но если иметь в виду, что она умерла от пули 38 калибра в ванной комнате обвиняемого и была одета как звезда порнофильма, я не способен разделить ваши чувства.
- Не я здесь обвиняемый, мэтр.
Гольд быстро крутится на месте и встает лицом ко мне.
- Ну что, Хаббен, может вы нас немного просветите? Эта шлюшка с Фледжер стрит столкнула вас с пути ударом сапога столь сильно, что вы пали ниже некуда. Тридцать лет спустя она чудесным образом объявляется в вашем отеле в Копенгагене, Бог весть откуда. Светская дама. Богатая. Начитанная. И, кажется, единственная вещь, которая сидит у неё в голове с давних пор, это как вы с ней взявшись за руки идете по дороге к заходящему солнцу. Давайте, Хаббен, объясните нам. Что произошло?
Что произошло? Боль детства. От рождения, распустившаяся как ядовитый цветок в том месте, куда медик страховой компании постоянно стучал пальцем... "- Duodenum, - твердил - стресс действует, как наждачная бумага". И как он был прав! Теперь наждачная бумага перешла в атаку на все тело. Прилив, отлив. Прилив, отлив. Боль как волна, невыносимая в прилив и чуть отпускающая в отлив.
Вот что тут происходит, мэтр. Ну что, вы довольны?
- Оп - ля! - восклицает Вивьен.
Я открываю глаза. Занавеси сведены не полностью; бледное датское солнце просачивается сквозь них. Вивьен стоит рядом с кроватью и наблюдает за мной. Ее ночная рубашка на полу, рядом с моим одеялом. Она спрашивает:
- Ты позволишь воспользоваться твоей зубной щеткой.
- Боже! После подобной ночи ты спрашиваешь позволения?
- Простая вежливость. Знаешь, у тебя действительно помятый вид. Вся страсть ушла.
- Не совсем.
- Приятно слышать, чудо мое. У нас в запасе длинный день.
- Боюсь, что нет. Я здесь по делам, а дела уже закончены.
- Те, что связаны с Грандалем, а не со мной.
- У меня забронировано место на самолет в полдень, рейс на Нью-Йорк.
- Но заказ можно изменить. Ты ведь знаешь, что я лекарство, в котором ты уже давно нуждаешься, дорогой. И лечение только началось.
- Сожалею, Вив. Невозможно.
- Мучает совесть?
- Называй это как хочешь.
- Ты хочешь заставить меня поверить, что действительно напичкан всеми этими религиозными заповедями и псалмами, который твоя дрожайшая матушка заставляла тебя петь? А слюнявые поцелуи, которыми она одаривала тебя, когда ты шел в воскресную школу? Но теперь, Бубба, ты взрослый мальчик.
- Это я давно знаю.
- Потому ты наверное не думаешь, что Богу нечего больше делать, как считать твои смешные грешки, а?
- Ты хочешь посмеяться.
- Боже мой, я всего лишь хочу, чтобы ты ответил мне с большей убежденностью.
Ужасно, но она меня возбуждала. Не только потому, что стояла передо мной совершенно нагая, великолепная Церера, радостно ожидающая изнасилования, но ещё и потому, что мы кажется настроены на одну и ту же эмоциональную волну. Я дошел до того, что полюбил её сарказмы - живые, грубые, молниеносные; легкость слов скрывает трудность чувств.
Я поднимаюсь, усаживаюсь на край кровати.
- Вив, кроме смеха...
- Кроме смеха, дорогой, я думаю, что достойна того же, что и Карен. Или Рапунзель.
- Рапунзель?
- Да. Не прошло и двух недель. Очаровашка из Лондона с гнездышком любви на Керзон стрит. Малышка с накладными волосами.
- Кристел! Как, черт возьми, ты можешь быть в курсе?
- Близость. Нью-Йорк, Париж, Лондон, - куда едешь ты, там и я. Я удивляюсь, что ты никогда не чувствовал моего дыхания за спиной.
- И ты все время была так близко от меня?
- Иногда так близко, что если бы ты обернулся, то погрузился бы в мой взгляд.
- Тогда почему ты ждала до сих пор, чтобы появиться?
- Потому, что необходимо было дождаться удобного момента и места действия. Потому-то ты был далек, так далек от твоей обожаемой женщины пожирательницы мужчин. Потому-то ты и кончил тем, что понял - она была больше, чем пожирательница мужчин.
- Но те два дня, что я провел с Кристел...
- Нет, ты ещё не был вполне готов. Она слишком походила на девушку, на которой ты женился. Миленькая, маленькая, кокетливая. О! Конечно, ты чувствовал себя бубновым тузом, но всегда прикупал одно и тоже. Для меня это не годилось. Но когда ты открыл, что Карен нашла отклик в твоей душе, настал час моего появления.
- Черт побери, я начинаю думать, что ты пустила Карен по моему следу в Тиволи, как приманку.
- Нет, она просто была там. И не будь там её, ты бы подцепил другую такую же девицу на следующем повороте тропинки. Ибо ты созрел для подобного типа девиц, дорогой. Моего типа. Не маленьких Джоан, требующих от мужчины всего, но солидных, высоких, страстных, желающих лишь знать, что нравится повелителю для наслаждения, и дарующих это ему.
- Слова члена Движения свободных женщин.
- Это я говорю, Вивьен. Я люблю кружевные бюстгальтеры, восхитительные вещи, разложенные в этом комоде. И хочу сделать тебе честное предложение. Ты сейчас позвонишь в авиакомпанию и аннулируешь свою бронь. Ты перенесешь её на более позднее время, а я начну день, предложив тебе настоящий гаремный спектакль. Ты будешь султаном, а я - гаремом. Я смогу показать тебе все способы и движения, до тех пор, пока ты не найдешь то, что больше всего тебя возбудит. А между делом, каждый раз, как твое напряжение возрастет до предела, я немедленно займусь его понижением. Что ты на это скажешь?
- Ты прекрасно знаешь. Будем практичны, Вив. У меня в Нью-Йорке дела, которые меня беспокоят. И к тому же в Лондоне - многословная машина типа Винс Кенна, чтобы ставить палки в колеса и портить все дело. Не говоря о жене и сыне, который ждет меня к обеду этим вечером в Нью-Йорке.
- Есть старая китайская пословица, которую я дарю тебе. Настоящая причина стоит тысячи ложных предлогов.
- Я сейчас попрошу принести завтрак, Вив, а затем мы распрощаемся.
- Ладно, посмотрим. Не шевелись, оставь мне воспоминание о тебе вот таком. Какова истинная причина, Пит?
- Вив, все великолепно. Ничего не порти.
- Великолепно, становится ещё лучше с каждым мгновением. И это не я порчу.
Я прошел в ванную комнату под душ, вывернув до конца кран холодной воды. Вивьен наблюдала за мной издали, затем приблизилась. Ледяные капли брызнули на нее. Она вскрикнула, отступила назад и вдруг безумно расхохоталась.
- Бойскаутовское воспитание! Невероятно! О, мой бедный испуганный и несчастный малыш!
На бюро надрывается телефон, но никто не снимает трубки. Я не могу. Эрнст и Гольд, кажется, оглохли. Присяжные как будто остаются погруженными в кому.
Это хорошо. Ник был здесь в самом начале, он может позвонить и спросить, что значит вся эта история, а у меня совершенно нет ни малейшего желания объясняться с ним. Ни теперь, ни потом.
Звонок замолкает. Браво. Но ужасное видение, уже бывшее раньше, вновь всплывает у меня в мозгу. Ник стоит на пороге ванной комнаты, направив револьвер на Вивьен Дэдхенни. Ник противостоит Немезиде его семьи, слепо мстит ей. Никто другой не имеет ключа от квартиры. Никто другой не знает, где спрятано оружие. Если я не тот, кто стрелял...