Тролль поднял молотки, тупо посмотрел на камни и начал отбивать ритм. Гном сделал глубокий вдох и извлек из трубы глубокий трепещущий звук.
Люди застучали ладонями по столам. Орангутан окаменел с восторженной улыбкой, словно банан застрял у него поперек рта.
Сьюзен посмотрела на часы, от которых зависела жизнь юноши.
В верхней колбе совсем не осталось песка, но там мерцало что-то синее.
Сьюзен почувствовала, как острые когтистые лапки пробежали по ее спине и вцепились в плечо.
Смерть Крыс тоже взглянул на часы.
– ПИСК, – сказал он очень тихо.
Сьюзен еще не вполне овладела языком крыс, но тем не менее поняла, что это был крысиный вариант «ого».
Пальцы юноши танцевали по струнам, но рождающийся звук не имел ничего общего с тем, как звучит лютня или арфа. Гитара визжала, будто ангел, который вдруг понял, почему он оказался не на той стороне. На струнах плясали искры.
Дион стоял с закрытыми глазами и прижимал к себе гитару, как солдат, исполнивший команду «на грудь!». Было непонятно, кто на ком играет.
Но музыка по-прежнему заливала зал.
На библиотекаре вся шерсть встала дыбом, и на конце каждого волоска сверкала яркая искорка.
Музыка заставляла пинать стены и подниматься в небо по огненным ступеням. Заставляла вывернуть на максимум все ручки, щелкнуть всеми выключателями, вставить пальцы в розетку вселенной и посмотреть, что будет дальше. Она заставляла выкрасить стены спальни в черный цвет и развесить на них плакаты.
Ритмичный гул музыки проходил сквозь дрожащее тело библиотекаря и заземлялся.
Волшебники, сидевшие в углу, наблюдали за происходящим с широко раскрытыми ртами.
А ритм шагал по залу от тела к телу, пощелкивая пальцами и презрительно скривив губы.
ЖИВАЯ МУЗЫКА. Музыка, в которой слышится глас Рока, необузданная и дикая…
Наконец-то свободна! Она прыгала из головы в голову, влезала в уши и проникала в мозжечок. Некоторые люди были более восприимчивы к ней… ближе к ритму…
Прошел час.
Библиотекарь, опираясь на костяшки пальцев, трусил сквозь утренний мелкий дождик, а голова его по-прежнему разрывалась от музыки.
Он добежал до лужаек Незримого Университета и направился в Главный зал, размахивая над головой руками и с трудом сохраняя равновесие.
А потом он замер.
Лунный свет, проникавший в зал сквозь огромные окна, освещал то, что аркканцлер всегда называл «нашим могучим органом» – к величайшему смущению остальных профессоров.
Несколько ярусов труб занимали всю стену. В полумраке они выглядели как колонны, а еще напоминали сталагмиты, выросшие в какой-то чудовищно древней пещере. Пульт органиста с тремя гигантскими клавиатурами и сотнями кнопок для специальных звуковых эффектов почти терялся среди всего этого величия.
Орган использовали нечасто, только во время важных городских событий или Волшебных вечерин[9].
Однако библиотекарь, ответственный за качание органных мехов, считал, что инструмент способен на большее.
Взрослый орангутан весьма смахивает на дружелюбную кучу старых ковриков, но вместе с тем он обладает силой, которая легко заставит человека той же весовой категории наесться такими ковриками до отвала. Заметив, что рычаг раскалился чуть ли не докрасна, а воздушные резервуары начали попукивать и посвистывать через отверстия для заклепок, библиотекарь перестал качать мехи и одним движением перелетел в кресло органиста.
Все сооружение тихонько гудело от огромного, едва сдерживаемого давления.
Библиотекарь сцепил пальцы и хрустнул костяшками, что прозвучало достаточно впечатляюще, особенно если учесть количество суставов на пальцах орангутана.
Он поднял руки.
Замер.
Опустил руки и до отказа выдвинул регистры «Гласа Человеческого», «Гласа Божьего» и «Гласа Дьявольского».
Стон органа стал более настойчивым.
Он поднял руки.
Замер.
Опустил руки и до отказа выдвинул все остальные регистры, включая двенадцать ручек, помеченных вопросительным знаком, и две с истершимися надписями на разных языках, предупреждавшими о том, что трогать эти ручки ни в коем случае нельзя, никогда, ни при каких обстоятельствах.
Он поднял руки.
Ноги он поднял тоже и расположил их над некоторыми самыми опасными педалями.
Закрыл глаза.
Посидел немного в задумчивой тишине, как пилот-испытатель на звездном корабле «Мелодия», готовый наконец вскрыть конверт с заданием.
Позволил вызывающему дрожь воспоминанию о музыке заполнить голову, пробежать по рукам до кончиков пальцев. И его руки опустились.
– Что это было? Что случилось? – твердил Дион.
Возбуждение до сих пор щекотало его босые ступни и носилось вверх-вниз по позвоночнику.
Они сидели в крошечной тесной конурке, расположенной позади стойки.
Золто снял свой шлем и тщательно протер его внутри.
– Никогда бы в такое не поверил! Четырехдольный такт, размер две четверти и мелодия с ведущим басом!
– А что это такое? – спросил Лава. – Что значат все эти слова?
– Ты же музыкант, – укоризненно произнес Золто. – Чем, по-твоему, ты занимался?
– Лупил молотками по камням, – признался прирожденный барабанщик Лава.
– А твое соло? – удивился Дион. – В середине, вот это: бамбах-бамбах-бамбамБАХ… Как ты понял, что нужно сыграть именно так, а не иначе?
– Просто в тот момент нужно было играть именно так, – сказал Лава.
Дион посмотрел на гитару и осторожно положил ее на стол. Она продолжала играть для себя, словно мурлыкала кошка.
– Это не нормальный инструмент. – Он погрозил гитаре пальцем. – Я просто стоял, ничего не делал, и вдруг она стала играть сама по себе!
– Наверное, раньше она принадлежала какому-нибудь волшебнику, как я уже говорил, – сказал Золто.
– Вряд ли, – возразил Лава. – Лично я не знаю ни одного волшебника с музыкальным слухом. Музыка и волшебство несовместимы.
Все посмотрели на гитару. Дион еще ни разу не слышал об инструменте, который умел бы играть самостоятельно, – за исключением легендарной арфы Пуста Кармна, которая начинала петь при приближении опасности. Но то было очень давно, когда еще водились драконы. Поющие арфы и драконы хорошо подходят друг к другу. Но куда поющие арфы точно не вписываются, так это в город, которым правят Гильдии.
Распахнулась дверь.
– Парни, это было… поразительно! – восторженно воскликнул Гибискус Дунельм. – В жизни не слыхал ничего подобного! А завтра вечером сможете выступить? Получите еще пять долларов.
Золто сосчитал монеты.
– Мы четыре раза выходили на бис.
– Что ж, можете пожаловаться своей Гильдии, – ухмыльнулся Гибискус.
Музыканты посмотрели на деньги. Последний раз они ели двадцать четыре часа назад, так что монеты выглядели достаточно соблазнительно. В Гильдии, конечно, ставки выше. Но двадцать четыре часа – это много, очень много.
– Ладно, – согласился Гибискус, – если выступите завтра, я повышу ставку до… шести долларов. Ну, что скажете?
– Bay, – восхитился Золто.
Наверн Чудакулли подскочил на кровати, потому что сама кровать тоже подскочила.
Итак, это случилось!
Его решили прикончить.
В последнее время волшебники крайне редко прибегали к главному способу продвижения по университетской служебной лестнице. Раньше это продвижение происходило, когда умирал кто-нибудь вышестоящий, вследствие чего человек, который обычно обеспечивал эту кончину, поднимался на одну, а то и на две ступеньки вверх. Однако Чудакулли был крупным мужчиной, держал себя в форме и обладал, как в этом могли убедиться три последних соискателя должности аркканцлера, отличным слухом. Претенденты были лишены сознания при помощи мощного удара лопаты и вывешены из окна за лодыжки; кроме того, как выяснилось чуть позже, у них в двух местах были сломаны руки. А еще все знали, что Чудакулли спит с двумя заряженными арбалетами под подушкой. Впрочем, человеком он был незлобивым, так что дело обошлось бы лишь простреленным ухом. Скорее всего.
Сейчас в Университете выживали только самые терпеливые, умеющие ждать.
Чудакулли критически оценил ситуацию и понял, что первое впечатление было ошибочным.
То, что он счел убийственными чарами, на самом деле таковым не являлось. Это был просто звук, который заполнил всю комнату, от пола до потолка.
Чудакулли надел шлепанцы и вышел в коридор, где уже бродили остальные преподаватели и сонными голосами спрашивали друг у друга, что за чертовщина тут происходит. На головы снежным бураном сыпалась штукатурка.
– Кто устроил весь этот грохот? – заорал Чудакулли.
В ответ он услышал нестройный хор нечленораздельных ответов и увидел много пожиманий плечами.
– Что ж, придется самому все выяснить, – прорычал аркканцлер и решительно направился к лестнице, остальные поплелись следом.
Он шагал, не сгибая коленей и локтей, – верный признак того, что аркканцлер пребывал сейчас в самом дурном настроении.
Музыканты не произнесли ни слова, пока возвращались из «Барабана», и молчали до самой кулинарии Буравчика. Они молчали, пока стояли в очереди, а потом произнесли только следующее:
– Так… нам нужно… один кватре-крысенти с тритонами и без чили, клатчское жаркое с двойной порцией салями и четыре страты без уранита.
После чего сели за стол и стали ждать. Гитара мурлыкала четырехнотный мотивчик. Они старались не думать о ней. Старались думать о чем-нибудь другом.
– Наверное, мне стоит сменить имя, – сказал наконец Лава. – Ну, то есть… Лава… Разве это имя для музыкального бизнеса?
– И как же теперь тебя звать? – поинтересовался Золто.
– Думаю… может… только не смейтесь… что-то вроде… Утес?
– Утес?
– Настоящее тролльское имя. Очень каменное. Скалистое. И звучит, – попытался оправдать свой выбор Утес, урожденный Лава.
– Ну… Да… Но… Как бы… Утес? Не знаю никого по имени Утес, кто бы надолго задержался в нашем бизнесе.
– Это уж всяко лучше, чем Золто.
– Я был и остаюсь Золто, – решительно сказал Золто. – А Дион остается Дионом, верно?
Дион посмотрел на гитару. «Что-то не так, – подумал он. – Я ведь почти не касался ее. Я только… И я так устал… я…»
– Не уверен, – устало произнес он. – По-моему, Дион тоже не совсем подходящее имя, какое-то оно не такое… – Он замолчал и широко зевнул.
– Дион? – позвал его Золто.
– Гм-м? – откликнулся тот.
Там, на сцене, он чувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Ерунда какая-то… И рассказать он ничего не может. «Я стоял на сцене и чувствовал, что на меня кто-то смотрит…» Его товарищи отнеслись бы к нему с сочувствием…
– Дион? – снова позвал Золто. – Почему ты все время щелкаешь пальцами?
Юноша опустил взгляд.
– Правда?
– Да.
– Просто задумался. Мое имя… оно не подходит к этой музыке.
– А кстати, что оно значит на нормальном языке? – спросил Золто.
– Весь мой род носит фамилию Селин, – Дион решил не обращать внимания на оскорбление древнего лламедийского языка. – По-лламедийски это значит «падуб».
Он немного подождал, но его товарищи, чьи предки больше знали о видах камней, нежели о флоре Плоского мира, никак не отреагировали.
– Падуб – это каменный дуб, – продолжал Дион. – Только они растут в Лламедосе, все остальное гниет.
– Не хочу тебя обижать, – встрял новоявленный Утес, – но, по-моему, Дион Селин звучит как-то… по-женски.
– Мои родители рассказывали мне, что в детстве я очень любил петь. Особенно по ночам. И всех будил… – задумчиво сказал Дион. – Будил… Буди… Бадди?
– Бадди? – сказал Золто. – По-моему, это еще хуже, чем Утес.
– А мне кажется, – возразил юноша, – звучит очень даже неплохо.
Золто пожал плечами и достал из кармана горсть монет.
– У нас осталось чуть больше четырех долларов, – возвестил он. – И я знаю, как мы должны с ними поступить.
– Мы отложим их. Чтобы заплатить членский взнос Гильдии Музыкантов, – догадался новоиспеченный Бадди.
Золто задумчиво уставился в пространство.
– Нет, – возразил он. – Мы еще плохо звучим. То есть все было здорово, очень… необычно. – Он посмотрел на Диона-Бадди. – Но кое-чего не хватает.
Золто снова смерил Бадди, урожденного Диона, пронзительным взглядом.
– Ты в курсе, что тебя всего колотит? – осведомился он. – Ты ерзаешь на стуле, словно у тебя в штанах муравьи.
– Не могу удержаться. – Он очень хотел спать, но ритм не отпускал его, бился у него в голове.
– Я тоже заметил, – сказал Утес. – Когда мы шли сюда, ты все время подпрыгивал. – Он заглянул под стол. – И ты отбиваешь ритм ногами.
– И постоянно щелкаешь пальцами, – добавил Золто.
– Не могу не думать о музыке, – признался Бадди. – Ты прав. Нам нужен… – Он забарабанил пальцами по столу. – Звук, похожий на… пам-пам-пам-Пам-пам…
– Ты имеешь в виду клавишные?
– Клавишные?
– В Опере, на другом берегу реки, есть одна новомодная штука, пианино называется… – задумчиво произнес Золто.
– Да, но она не подходит для нашей музыки, – покачал головой Утес. – На пианинах обычно играют всякие толстые мужики в напудренных париках.
– Я полагаю, – сказал Золто, украдкой бросив взгляд на Бадди, – Ди… Бадди как-нибудь приспособит его для нас. Решено, нам нужно пианино.
– Я слышал, эта штуковина стоит целых четыреста долларов, – ответил Утес. – Тут никаких зубов не хватит.
– Я не имел в виду «купить», – ухмыльнулся Золто. – Мы его… позаимствуем. На время.
– Это называется воровством, – сказал Утес.
– Совсем нет, – горячо возразил гном. – Мы же вернем его. Сразу как закончим.
– О, тогда все в порядке.
Поскольку Бадди не был ни барабанщиком, ни троллем, он сразу уловил в доводах Золто некий логический изъян. И всего несколько недель назад он бы честно сказал, что обо всем этом думает. Но тогда он был странствующим бардом, играющим на друидских жертвоприношениях, примерным пареньком, который не пил, не ругался и не водился с дурными компаниями.
А сейчас ему позарез нужно было это пианино. Да, звук будет в самый раз.
Он щелкал пальцами в такт свои мыслям.
– Но у нас некому на нем играть, – напомнил Утес.
– Вы достаете пианино, а я – пианиста, – пообещал Золто.
Они то и дело посматривали на гитару.
Волшебники в полном составе прибыли к органу. Воздух вокруг инструмента вибрировал и колыхался.
– Что за жуткий шум! – закричал профессор современного руносложения.
– Не знаю! – крикнул в ответ декан. – А музычка ничего, запоминается!
Синие искры бегали по трубам органа. У пульта управления всей содрогающейся конструкции восседал библиотекарь.
– А кто качает мехи? – заорал главный философ.
Чудакулли заглянул за орган. Рукоятка насоса опускалась и поднималась без посторонней помощи.
– Этого я не потерплю, – пробормотал он. – Где угодно, но не в моем Университете. Это ХУЖЕ СТУДЕНТОВ.
Он поднял арбалет и выпустил стрелу прямо в главные мехи.
Раздался продолжительный визг в тональности ля, после чего орган взорвался.
События следующих нескольких секунд были воссозданы во время обсуждения в магической, где обычно собирались преподаватели, чтобы выпить чего-нибудь покрепче или, в случае казначея, теплого молока.
Профессор современного руносложения клялся и божился, что шестидесятичетырехфутовая труба-грависсима улетела в небо на столбе пламени.
Заведующий кафедрой беспредметных изысканий и главный философ сказали, что, когда они нашли библиотекаря, торчащего вверх ногами в фонтане на Саторской площади, далеко за пределами Университета, тот постоянно твердил «у-ук» и глупо улыбался.
Казначей сообщил, что у него на кровати прыгали и резвились обнаженные молодые девушки, но казначей постоянно их видел, особенно если долго не выходил на свежий воздух.
Один декан ничего не сказал.
Его глаза остекленели.
Искры бегали по волосам.
Он думал о том, разрешат ли ему выкрасить спальню в черный цвет.
…Ритм звучал и звучал…
Жизнеизмеритель Диона стоял в центре огромного письменного стола. Смерть Крыс задумчиво расхаживал вокруг и едва слышно попискивал.
Сьюзен тоже смотрела на жизнеизмеритель. Песок в верхней колбе закончился, ни крупинки не осталось, но сейчас ее заполняло нечто другое, загадочная субстанция бледно-синего цвета. Неистово клубясь, как встревоженный дым, она неспешно перетекала в нижнюю колбу.
– Ты когда-нибудь что-нибудь подобное видел? – спросила Сьюзен.
– ПИСК.
– Я тоже.
Сьюзен встала. Сейчас, немножко попривыкнув, она начала понимать, что тени, пляшущие на стенах, вполне материальны и являются составной частью дома. На лужайке перед особняком стоял планетарий. Эти призрачные тени почему-то вызвали воспоминания именно о нем, хотя Сьюзен понятия не имела, какие звезды и какие галактики он показывает. Тени казались ей проекциями предметов, слишком странных даже для этого странного измерения.
Она хотела спасти жизнь пареньку – и ее желание было правильным. В этом она не сомневалась. Только увидев его имя, она сразу поняла… поняла, что это очень важно. Сьюзен унаследовала часть памяти, раньше принадлежавшей Смерти. Она не могла знать этого паренька, но, быть может, ее дед был знаком с ним. Эти имя и лицо засели в ее сознании настолько глубоко, что все остальные мысли теперь кружились вокруг них по орбите.
Но она не успела вмешаться. Что-то опередило ее.
Она поднесла жизнеизмеритель к уху.