Она поднесла жизнеизмеритель к уху.
И вдруг поняла, что топает ногой в такт какой-то мелодии.
И вдруг поняла, что далекие тени пришли в движение.
Соскочив с ковра на настоящий пол, она бросилась к границам комнаты, к ее стенам.
Тени выглядели так, как выглядела бы математика, если бы вдруг стала материальной. Огромные графики… изображающие неизвестно что. Стрелки, похожие на часовые, но высотой с большое дерево, медленно прорезали воздух.
Смерть Крыс вскарабкался ей на плечо.
– Полагаю, ты понятия не имеешь, что происходит?
– ПИСК.
Сьюзен кивнула. Когда приходит должный срок, крысы умирают. Они не пытаются обмануть Смерть и вернуться из мертвых. Крыс-зомби не существует. Крысы знают, когда приходит время поднять лапки.
Она снова посмотрела на часы. Паренек – как правило, именно так все девочки называют представителей противоположного пола на несколько лет старше их самих – взял аккорд на гитаре (или что там у него было в руках), и история исказилась. Или сдвинулась. Или как-то переменилась. Не только она, но что-то еще не желало его смерти.
Было два часа ночи. Шел дождь.
Констебль Детрит из Ночной Стражи Анк-Морпорка охранял здание Оперы. Этому подходу к выполнению своих должностных обязанностей он научился у сержанта Колона. Если тебя посреди ночи застигает проливной дождь, иди и охраняй что-нибудь большое, с удобными широкими карнизами. Сержант Колон придерживался подобной политики уже долгие годы, и в результате не была украдена ни одна анк-морпоркская достопримечательность[10].
Событиями ночь была небогата. Примерно час назад с неба упала шестидесятичетырехфутовая органная труба. Детрит, конечно, осмотрел воронку – но можно ли отнести произошедшее к преступной деятельности? Кроме того, лично он всегда считал, что органные трубы появляются на свет именно таким образом.
А последние пять минут из Оперы доносились какой-то глухой грохот и звон. Этот факт Детрит отметил и зафиксировал, но ничего не предпринял. Ему не хотелось выставляться дураком перед товарищами. В театре Детрит ни разу не был, а потому не знал, какие звуки там считаются нормальными в два часа ночи.
Парадная дверь распахнулась, и через порог, скособочась, перелез некий предмет странной формы. Передвигался он довольно странно – несколько шагов вперед, два шага назад – и, кроме того, разговаривал сам с собой.
Детрит опустил взгляд. Он увидел… по меньшей мере семь ног самых разных размеров, и только четыре из них были со ступнями. Он неуклюже подошел к ящику и постучал по боковой стенке.
– Эй, эй! Это что такое? – произнес он, старательно выговаривая слова.
Ящик остановился.
– Мы – пианино, – откликнулся он.
Детрит обдумал услышанное. Он не знал, что такое рояль.
– А пианино умеет ходить? – спросил он.
– Но у него… у нас же есть ноги, – весьма логично ответило пианино.
Детрит вынужден был согласиться с этим доводом.
– Но сейчас середина ночи, – вспомнил он.
– Даже пианино должно когда-нибудь отдыхать, – заявило пианино.
Детрит почесал затылок. Это звучало вполне разумно.
– Ну… тогда хорошо.
Пианино дернулось, спустилось по мраморным ступеням и скрылся за углом.
По дороге оно продолжало разговаривать само с собой.
– Как думаешь, сколько у нас времени?
– Должны успеть добраться до моста. Он недостаточно умен, чтобы быть барабанщиком.
– Но он – стражник.
– Ну и что?
– Утес?
– Да?
– А если нас поймают?
– Он не может помешать нам. Нас послал сам Золто.
– Верно.
Некоторое время пианино молча шлепало по лужам, а потом спросил у себя:
– Бадди?
– Да?
– Почему я это сказал?
– Что именно?
– Ну, что нас послал сам… этот… Золто.
– Э-э… Один гном велел нам пойти и притащить рояль, а его зовут Золто, наверное поэтому ты и…
– Да, конечно. Все верно… но… он мог нам помешать. Ну, послал нас какой-то там гном, что с того?
– Может, ты немного устал?
– Может, – с благодарностью согласилось пианино.
– Как бы там ни было, нас действительно послал сам Золто.
– Ага.
Золто сидел в своей комнатке и не сводил глаз с гитары.
Она перестала играть сразу, как только ушел Бадди, хотя, если наклониться поближе к струнам, можно было расслышать тихий звон.
Он очень осторожно протянул руку и коснулся…
Было бы слишком мягко назвать раздавшийся звук просто неблагозвучным. Это было рычание, и у него были когти.
Золто торопливо отодвинулся. Хорошо, хорошо. Это инструмент Бадди. Инструмент привыкает к человеку, который играет на нем много лет, – но не до такой же степени, чтобы кусать всех, кроме своего хозяина?! Кроме того, Бадди не владел гитарой и дня.
У гномов существовала древняя легенда о знаменитом Роге Фургла, который, почувствовав приближение опасности, сразу начинал гудеть. А еще он абсолютно таким же образом реагировал на брюкву.
Была также анк-морпоркская легенда о каком-то там древнем барабане, хранящемся во дворце патриция или еще где-то, который должен начать бить в себя, если в город по Анку попытается войти неприятельский флот. Правда, за последние пару столетий эта легенда лишилась всей своей прежней популярности – частично потому, что наступил Век Разума, но также потому, что никакой неприятельский флот не смог бы войти в город по Анку, если бы только не пустил перед собой толпу людей с лопатами.
И у троллей была своя подобная легенда – о каких-то камнях, которые в морозные ночи…
Суть в том, что волшебные инструменты – не такое уж редкое явление.
Золто снова протянул руку к гитаре.
Юд-Адуд-адуд-ду.
– Ладно, ладно.
В конце концов, та старая музыкальная лавка находится рядом с Университетом, а утечки магии все же имеют место – что бы там ни говорили волшебники: мол, говорящие крысы и шагающие деревья являются всего лишь статистическими случайностями… Однако то, что видел перед собой Золто, нисколечко не походило на волшебство. Это было значительно древнее. Это было похоже на музыку.
Может, все-таки стоить убедить Ди… Бадди вернуть инструмент в лавку и взять себе нормальную гитару?…
С другой стороны, шесть долларов – это шесть долларов. И это ведь только начало.
Кто-то забарабанил в дверь.
– Кто там? – спросил Золто.
Пауза между вопросом и ответом была достаточно продолжительной, чтобы догадаться самому.
– Утес? – подсказал Золто.
– Да. У нас тут пианино.
– Так заносите.
– Пришлось отломать ножки, оторвать крышку и еще пару частей, а так он в порядке.
– Я же сказал, заносите.
– Дверь слишком узкая.
Бадди, поднимавшийся по ступеням следом за троллем, услышал треск дерева.
– Попробуй еще раз.
– Вот так, отлично.
Вокруг двери появилась дыра, напоминавшая по форме рояль. Рядом стоял с топором в руках Золто. Бадди обвел взглядом валявшиеся на лестнице обломки.
– Что ты делаешь? – воскликнул он. – Это же не твоя стена!
– Да? А это – не твое пианино.
– Но нельзя же так запросто прорубать дыры в стенах…
– Что важнее? – в ответ спросил Золто. – Какая-то стена или идеальное звучание?
Бадди задумался. Одна часть его думала: «Как нелепо, это ведь всего лишь музыка». А вторая часть тоже думала, но более резко: «Как нелепо, это ведь всего лишь стена». А весь вместе он сказал:
– Ну, если ты так ставишь вопрос… как там насчет того, кто будет играть на пианино?
– Я же сказал, что знаю, где его найти.
«С ума сойти, я прорубил дыру в собственной стене! – пораженно думала крошечная часть гнома. – А ведь я столько дней приколачивал эти чертовы обои!»
Альберт обнаружился в конюшне. Он что-то делал с лопатой и тачкой.
– Все прошло нормально? – спросил он, увидев на полу тень Сьюзен.
– Э… Да… Кажется.
– Приятно это слышать, – сказал Альберт, не поднимая головы, и с грохотом опустил в тачку очередную лопату.
– Только вот… произошло кое-что, по-моему, не совсем обычное…
– Неприятно это слышать.
Альберт взялся за ручки тачки и покатил ее по направлению к саду.
Сьюзен знала, как нужно поступить. Она должна была извиниться, а потом оказалось бы, что у сварливого Альберта золотое сердце, и они стали бы друзьями, он помог бы и все-все рассказал, и…
И она почувствовала бы себя глупой девчонкой, которая ни с чем не может справиться без чьей-либо помощи.
Нет.
Она вошла в конюшню, где Бинки исследовала содержимое ведра.
В Щеботанском колледже для молодых барышень всячески поощрялись уверенность в собственных силах и логическое мышление. Родители послали ее туда именно по этой причине.
Они сочли, что наиболее разумным будет изолировать ее от неустойчивой стороны мира. Но в сложившихся обстоятельствах это было примерно столь же разумным, как, допустим, ничего не рассказывать человеку о самообороне, чтобы на него никто никогда не напал.
Они сочли, что наиболее разумным будет изолировать ее от неустойчивой стороны мира. Но в сложившихся обстоятельствах это было примерно столь же разумным, как, допустим, ничего не рассказывать человеку о самообороне, чтобы на него никто никогда не напал.
Незримый Университет привык к эксцентричности своей профессуры. Однако обычный человек получает представление о нормальности, постоянно сравнивая себя со своим окружением, а если его окружают сплошь волшебники, то спираль развития может стремиться только вниз. Библиотекарь был орангутаном, и никто этому не удивлялся. Профессор эзотерических наук проводил столько времени за чтением в помещении, которое казначей называл «самой маленькой комнатой в Университете»[11], что получил от своих коллег прозвище Доцент Сортирной Лингвистики, которое настолько за ним закрепилось, что фигурировало даже в официальных документах. В нормальным обществе казначей считался бы более оторванным, чем почтовая марка под ливневым дождем. Декан посвятил семнадцать лет жизни написанию трактата «Использавание Слога „Инк“ в Ливитационых Заклинаниях Раннего Спутанного Периода». Аркканцлер, регулярно использовавший Главный зал для своих упражнений по стрельбе из арбалета и дважды подстреливший казначея, считал всех профессоров совершенно опсихевшими, что бы это ни значило. «Свежего воздуха вам не хватает», – говорил он. «Слишком много сидите в помещении. Мозг гниет», – говорил он. Но чаще всего просто орал: «Ложись!»
Никто из преподавателей, кроме аркканцлера и библиотекаря, рано не вставал. На завтрак они собирались, если собирались вообще, ближе к полудню. Волшебники выстраивались у буфета, поднимали крышки огромных супниц и морщились от каждого резкого звука. Чудакулли любил обильные, жирные завтраки и особенное предпочтение отдавал полупрозрачным сосискам с мелкими зелеными крапинками, которые, очевидно, были какими-то пряными травами (по крайней мере, все на это очень надеялись). В связи с тем, что правом выбора меню обладал аркканцлер, некоторые наиболее привередливые волшебники вообще перестали ходить на завтрак и вынуждены были довольствоваться только ленчем, обедом, полдником, ужином и случайными легкими закусками.
Тем утром в Главном зале было, как всегда, немноголюдно. А еще здесь гуляли сильные сквозняки. После вчерашнего происшествия с органом в крыше образовалась огромная дыра.
Чудакулли отложил вилку.
– Так, кто это делает? – грозно спросил он. – Признавайтесь немедленно!
– Что делает? – уточнил главный философ.
– Топает ногой.
Волшебники переглянулись. Декан с идиотским видом таращился в пространство.
– Декан? – позвал его главный философ. Левая рука декана застыла рядом с головой.
Правая ритмично перебирала что-то в районе почек.
– Не знаю, чем он там занят, – произнес Чудакулли, – но, по-моему, это крайне негигиенично.
– Думаю, он играет на банджо, аркканцлер. На невидимом банджо, – высказал свое мнение профессор современного руносложения.
– Что ж, по крайней мере, никому не мешает, – кивнул Чудакулли. Он поднял взгляд на дыру в крыше, сквозь которую в зал проникал непривычный дневной свет. – Кстати, никто библиотекаря не видел?
Орангутан был занят.
Он спрятался в одном из подвалов библиотеки, который обычно использовал в качестве мастерской для ремонта книг. Здесь стояли несколько прессов и гильотин, а также верстак, заваленный разными баночками с всякими мерзкими веществами, из которых он варил переплетный клей. На стенных полках хранились косметические средства музы литературы, недоступные пониманию обычных людей.
С собой библиотекарь захватил книгу. На ее поиски ушло несколько часов.
В библиотеке хранились не только волшебные книги, прикованные цепями к полками и чрезвычайно опасные. Здесь также содержались совершенно обычные книги, напечатанные на простой бумаге мирскими красками. Впрочем, было бы ошибочным считать их совершенно безопасными только потому, что при их чтении в небе не вспыхивают фейерверки. Чтение таких книг иногда приводит к куда более опасным последствиям – фейерверки вспыхивают в мозгу у читателя.
Например, огромный том, лежавший сейчас перед библиотекарем, содержал избранные рисунки Леонарда Щеботанского – талантливого художника и сертифицированного гения, мысли которого улетали в самые дальние края, откуда неизменно возвращались с диковинными сувенирами. В книгах Леонарда было много набросков: котят, водостоков, а также жен влиятельных анк-морпоркских торговцев, написание портретов которых давало художнику средства к существованию. Но Леонард был гением, причем крайне чувствительным к всякого рода чудесам света; поля его книг неизменно содержали массу на первый взгляд бессмысленных зарисовок того, чем в тот момент были заняты мысли ученого: огромных машин с водяным приводом для обрушения городских стен на головы врага, осадных орудий нового типа для поливания неприятеля горящим маслом, пороховых ракет для осыпания опять же неприятеля горящим фосфором и прочих изобретений Века Разума.
И было на этих полях еще кое-что. Библиотекарь заметил рисунок, когда в прошлый раз пролистывал книгу. Странно, подумал он тогда, как тут очутилось это[12]?
Его волосатые пальцы быстро переворачивали страницы. А… Вот…
Да, о ДА.
…И оно заговорило с ним на языке Ритма…
Аркканцлер удобно расположился за своим любимым бильярдным столом.
От казенного письменного стола он давным-давно избавился. Бильярдный стол гораздо удобнее. С него ничего не падает, в лузах можно хранить кучу всяких безделушек, а когда Чудакулли становилось скучно, он сметал со стола все бумаги, чтобы заложить пару эффектных карамболей[13]. Возвращением бумаг обратно на стол он себя не утруждал. Из богатого личного опыта аркканцлер знал: действительно важные вещи никогда не записываются, потому что о самом важном люди всегда помнят и не отстанут от тебя, пока не добьются своего.
Он взял ручку и задумчиво сунул ее в рот.
Наверн Чудакулли работал над мемуарами. Пока что он придумал только название: «Вдоль По Анку С Орбалетом, Удачкой И Посахом С Нехилым Набалдашником».
«Нимногие знают, – написал он, – что река Анк засилена агромным каличеством рыбных арганизмов…»[14]
Он отбросил ручку и помчался по коридору в кабинет декана.
– Это что такое? – взревел он.
Декан аж подскочил.
– Это… это… это – гитара, аркканцлер, – пробормотал декан, поспешно отступая под натиском аркканцлера. – Я только что ее купил.
– Это я вижу. И слышу. Но что ты тут пытаешься изобразить?
– Я… э-э… пытался сыграть… э… соло. – Декан помахал перед лицом Чудакулли плохо отпечатанными нотами.
Аркканцлер выхватил книгу у него из рук.
– «Самомучитель для Начинающих Гитарников Блерта Фендера», – прочел он вслух. – «Дабей Успех в Игре за 3 Легких Урока и 18 Тяжелых». Гм, ничего не имею против гитар: аромат цветов в воздухе, подглядывание за младыми девами майским утром и все такое прочее, но это была не игра. Это был шум. А что должно было получиться, смею спросить?
– Отрывок в пентатонном диапазоне ми с использованием мажорной септимы в качестве проходного тона.
Аркканцлер уставился на открытую страницу.
– Но здесь говорится: «Урок Один: Эта Струны».
– Гм, гм, гм, понимаешь, я чуточку забежал вперед, – застенчиво ответил декан.
– Ты никогда не отличался пристрастием к музыке, декан, – сказал Чудакулли. – И это было одной из твоих положительных черт. Откуда такой внезапный интерес… кстати, а что это у тебя на ногах?
Декан опустил взгляд.
– Мне показалось, что ты стал выше, – с подозрением произнес Чудакулли. – Ты что, стоишь на паре досок?
– Это просто… толстые подошвы, – пробормотал декан. – Гномы… они придумали, по-моему… не знаю… нашел в шкафу… Садовник Модо говорит, настоящая манная каша.
– По мне, так он прав.
– Это такой эластичный материал для подошвы, – уныло протянул декан.
– Э… прошу прощения, аркканцлер…
В дверях стоял казначей. Из-за него выглядывал грузный краснолицый мужчина.
– В чем дело, казначей?
– Гм… этот господин, у него…
– Я насчет вашей обезьяны, – перебил его мужчина.
Чудакулли мгновенно повеселел.
– Да?
– Очевидно… э-э… библиотекарь сты… снял колеса с телеги этого господина, – продолжал казначей, который как раз сейчас переживал очередную жесточайшую депрессию.
– Ты уверен, что это был библиотекарь? – спросил аркканцлер.
– Толстый, рыжая шерсть, говорит «у-ук».