— Нас это не касается. Нам сказано вселить — значит, вселить.
— Хорошо, допустим. Я хочу увидеть постановление суда, а не ксерокопию.
— Как это не было суда? — заволновалась вдруг Эльвира. — Я была свидетелем!
— А постановление, — Гарик сковырнул грязь, налипшую на ботинок, об стенку, — в отделении. Его переслал суд.
— А если я позвоню в отделение?
Гарик показал ряд ровных, слегка оттопыривающихся от десны, пластмассовых зубов.
— Звони.
Я набрала номер, который мне подсказали патрульные. Сначала было занято, потом довольно хамский голос прокричал:
— Капитан Гаврюхин слушает!
— Здравствуйте… — Я объяснила ситуацию.
— Есть постановление! — прокричал мне Гаврюхин.
— Но суда никакого не было. Это просто липа. Он аферист.
— Ой, блин, достали со своими квартирами… Квартир им мало… Обращайтесь, женщина, к прокурору.
Сержанты потоптались, негромко переговариваясь, и потом молчавший все время паренек сказал с сильным подмосковным говором:
— Вы… это… открывайте лучше дверь, пока мы ее не сломали.
Я попробовала зайти с другой стороны, судорожно соображая при этом, кому звонить. Не пускать же эту орду в наш дом. Там Варины игрушки, вещи…
— У меня ребенок. Неужели вы будете ломать нашу дверь?
Тут заорала Эльвира:
— И у меня сын — в интернате! Он вообще по ходу больной! — Гарик сильно толкнул ее локтем, Эльвира запнулась. — То есть…
На помощь решила прийти и старуха:
— Ой, мне плохо, вызовите Скорую!
Я снова обратилась к патрульным:
— Послушайте меня спокойно, пожалуйста. У них есть своя квартира, в Подмосковье. Я сейчас даже могу припомнить адрес… Я ему сколько раз туда штрафы за хулиганство пересылала… и повестки из диспансеров… М-м-м… Электросталь, улица Южная, кажется… дом то ли девятнадцать, то ли двадцать девять. Квартира…
Гарик злорадно заговорил:
— Нету больше этой квартиры! Я ее типа продал! И мать сюда прописал… прописываю… по постановлению суда! Больную!
Я почувствовала, что больше не выдержу. И сказала сержантам, которым это, разумеется, было совсем не интересно:
— Но у меня квартира однокомнатная!
Гарик тут же встрял:
— Хрен! А куда девалась вторая комната?
— Да ее не было никогда! Это бывшая хозяйка, которая здесь жила, отгораживалась от мужа перегородкой, а потом, когда он умер, жильцов даже пускала на ночь за эту перегородку. А я эту перегородку сломала.
— Вот-вот! Сломала со своими … — Гарик грязно выругался, а я прижала покрепче к себе Варьку, и так съежившуюся в комочек. — Пусть чинит! Окна типа два, значит и комнаты две!
И Эльвира решила сказать свое слово:
— А мне и одна нормально! Беременную женщину на улицу не выгоните! У меня по ходу справка есть! На кухне пусть живет, тварюга эта. Гарика из квартиры поперла, он здесь по ходу прописан!
Я с радостью увидела, как по лестнице от лифта спускается наш самый лучший сосед, Сергей Юрьевич. Милиционеры, все же несколько растерянные, спросили его, перекрикивая громкое тявканье болонки:
— Гражданин…
— Господин, — поправил их Сергей Юрьевич. — Господин Токмачев. Между прочим, отец того самого Юрия Токмачева, который вчера выступал в Думе. Видели по телевизору? А что у вас здесь случилось… м-м-м… господа-товарищи?
Сержант засмеялся:
— Нехилые у вас здесь… господа живут. Так, гражданин, вы знаете эту гражданку? — он показал на меня.
Токмачев прокашлялся и ответил:
— Разумеется. Это Елена Воскобойникова, живет здесь много лет, тоже, кстати, личность известная. Журналист, работает в ТАССе.
— Задницей она работает своей! И передком! — задиристо выкрикнул Гарик, снова занервничавший.
— Гражданин Савкин! — урезонил его полиционер. — Вы как-то тоже… держите себя в границах! Гражданин Токмачев, а вот этих граждан, — он показал на Гарика и компанию, — вы знаете?
Сергей Юрьевич внимательно оглядел всю честную, вернее, бесчестную компанию.
— Никогда в жизни не видел, хотя живу здесь безвыездно двадцать три года.
— Имеет он ее двадцать три года! — опять встрял Гарик, которому точно перестал нравиться разговор. — Ее все отымели в доме и в ТАССе этом грёбаном!
— Господи… — Я посмотрела на бледную Варьку, судорожно вцепившуюся в мою сумку, и стала рыться в сумке, чтобы все-таки достать сотовый. Кому-то надо звонить, в службу спасения хотя бы…
Гарик ловко попытался выхватить у меня прямо из сумочки ключи. Сержантик пожурил его:
— Ты это… давай, чтобы без шума…
— Да господи, что же это делается! — я крепко сжала ключи в руках.
С трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться — еще не хватало, в такой ситуации, я набрала номер мамы. Она очень трезвая женщина, и наверняка ей придет в голову какое-то простое решение. Поднял трубку мамин муж Игорек.
— Слушаю, — спокойно сказал Игорек.
— Игорек, привет, а мама дома?
— Мама, — задумчиво повторил Игорек. — Мама…
Я представила, как он сидит перед компьютером и думает — вот сейчас монстр должен съесть эту девочку, или чуть позже, дать девочке еще шанс… И записывает это в сложных математических формулах.
— Игорек! Это Лена! У нас тут проблемы! Позови, пожалуйста, маму!
— Лена, я тебя узнал. Привет. А мамы нет.
— Игорек, мама — это Лиля, твоя жена, ты понимаешь? Изабелла! Ее точно нет?
— Точно. Лили точно нет. Изабеллы… тоже нет…
Я нажала отбой.
— А чё ж у тебя все грёбари поразбежались, э? — засмеялся Гарик.
— Тебя испугались.
Я посмотрела на сержантов, на Варьку, на Гарика, на Токмачева. Я, кажется, поняла, что надо делать. Если только получится.
Я сказала патрульным:
— Хорошо, мы разберемся. Поставим раскладушки. Построим стену. Покормим всех и напоим. Все будет хорошо. Спасибо за поддержку.
Сержанты с недоверием переглянулись.
— Ну, открывайте тогда.
— Пожалуйста, вот ключи.
Гарик чуть помедлил, глядя на полиционеров, а я позвала одного из них:
— Можно вас на минутку?
Он увидел в моих глазах прибавку к своему смехотворному жалованью и неспешными, но широкими шагами прошел за мной на лестницу. Я слышала, как Гарик возится с ключами. Я быстро достала две купюры по пятьсот рублей и протянула ему.
— Извините за беспокойство. Мы действительно уже разберемся сами. Пусть пока входят, а я пойду напишу заявление прокурору. Сама с ними не справлюсь. Надо все спокойно выяснить. Правильно?
— Правильно, — сказал сержант и прямо с лестницы позвал своего напарника: — Лёха! Отбой!
Тот, второй, подмосковный паренек, сразу вышел на лестницу, и они спустились пешком вниз.
Гарик, похоже, с одним замком справился, остались два.
— Слышь, сучара, помогла бы, — он обернулся ко мне.
— Ломай, — ответила я.
— Тварь! — оскалился Гарик и швырнул ключи Эльвире. — А ну давай-ка! Поковыряй теперь ты!
Эльвира с Гариком обменялись матерными комплиментами. А я сказала Токмачеву, который стоял в сторонке с замершей Варей:
— Сергей Юрьевич, спасибо вам за помощь. Еще увидимся, — я попыталась показать ему глазами, чтобы он запирался в своей квартире.
Он не очень меня понял, но сразу заторопился:
— Конечно, конечно, Леночка, не за что…
Я кивнула Гарику:
— Вон тот ключ, желтый, с кружочками — от верхнего замка. Нижний, наверно, не заперт.
Гарик начал что-то подозревать:
— Слышь, ты, сучара, ты смотри, не выёживайся… Я тебе, если чё, язык твой в задницу засуну…
— Ага, — я легонько подтолкнула смотрящую на него в ужасе Варю в сторону лифта. Еще раз оглянулась на Токмачева, стоящего на пороге своей квартиры. — До свидания, Сергей Юрьевич. See you a bit later.[1]
— Вот козлина, а! — Гарик сплюнул.
Токмачев храбро улыбнулся, подмигнул мне и побыстрее закрыл свою дверь.
Мы сели в лифт, громко закрыли дверь, и я нажала кнопку этажом выше. Там мы вышли, я почти беззвучно сказала Варе:
— Стоим тихо.
Она кивнула. Мы услышали, как, наконец, Гарик отпер последний замок. Эльвира захохотала:
— Сучка эта в коридоре пусть выблядышей своих ростит!
Хлопнула дверь — они вошли в квартиру. Послышалось громкое ржанье, лай болонки и грохот падающих предметов.
У нас было минуты четыре.
— Стоим, ждем…
Варька вопросительно взглянула на меня. Я прижала к себе ее голову и взяла у нее из рук вязаный шлем и варежки. Варька беспрекословно прижалась ко мне всем телом и так стояла. Наконец, мы услышали, как кто-то вызвал внизу лифт. Лифт поднялся на наш этаж, и по лестнице раздались тяжелые шаги. Я прошептала Варьке:
— Давай еще на один пролет спустимся…
Мы тихонько спустились. Отсюда было все слышно и даже, если высунуть голову, немного видно нашу дверь. Около нее стояли два молодых здоровых сержанта с автоматами — из вневедомственной охраны. Они требовательно звонили в дверь и начали стучать.
— Открывайте немедленно!
— А-а-а… привела, да? Пошел ты на … — раздался грязный мат Гарика.
Один сержант несколько раз довольно сильно ударил ногой в дверь, другой достал опечатанный пенал с ключами. Он же и позвонил дежурному офицеру:
— Ну что, Кузьмич, вскрывать? Ага… Понял…
— Открывайте, охрана!
— Ах ты, сука! — заорал Гарик. — Сучара… ах, ты … Мусорню привела… Падла… — Он проорал еще много непечатных слов в мой адрес, но через некоторое время дверь все же приоткрыл и сразу подсунул полиционерам «постановление» суда.
Один сержант откинул его руку, второй рывком открыл дверь, и они оба вломились в квартиру.
— Документы! Кто такие? Документы!.. Руки из карманов вынь! Все к стене! Руки за голову!
Мы спустились еще на несколько ступенек, чтобы нам было видно, что там происходит.
Из комнаты вышла, держась за сердце, старуха. У стены стояла, опершись руками и животом о стенку, Эльвира. Сержанты, направив на них автоматы, орали по инструкции, но совершенно уже безобидно.
— Документы! Пароль! — Они, вероятно, были уверены, что подвыпивший хозяин просто забыл позвонить на пульт.
— Да твою мать! Вот тебе документ! — Гарик, сразу уловив, как переменился тон полицейского, стал довольно хамски снова тыкать им бумажку.
Я увидела, что и старуха тоже тянет сильно трясущейся рукой пенсионное удостоверение и потрепанный паспорт.
— Что за фигня? Кто такие? Где хозяйка? Пароль!
Эльвира повернулась от стены, опустила руки и подбоченилась:
— Я — хозяйка! Паролей мне не надо!
— Фамилия? — спросил полицейский.
Эльвира приосанилась:
— Фаризова, а по мужу, — она посмотрела на всклокоченного Гарика, — по будущему мужу — Савкина.
Один сержант на всякий случай продолжал держать автомат, второй полистал паспорт и посмотрел на Гарика:
— А ты, значит, Савкин? И что ж ты, Савкин, в чужой квартире делаешь?
— Прописку смотри! — ответил ему Гарик, еще, видимо, на что-то надеясь.
Полицейский убрал его паспорт в свой карман:
— А нахрена мне твоя прописка? В доверенных лицах ни тебя, ни этих гражданок нету. Пароля ты не знаешь. Так, ясно. Давай, руки вверх, и все пошли в машину.
Гарик вскинулся:
— Ты охренел?
Сержант сильно пихнул его прикладом автомата в плечо:
— Давай, сказано!
Гарик заорал, держась за плечо, старуха тут же завыла, а Эльвира стояла молча, исподлобья глядя на сотрудников охраны.
— Я тебе сейчас башку твою разобью! «Охренел»! Поговори мне еще! А ну, давай быстро! И ты, метелка, тоже. И бабка. Давайте-давайте, выпирайтесь все, быстро!
Второй щелкнул прикладом. Гарик, услышав звук, мигом поднял вверх руки, попытался схватить ключи, полицейский их перехватил:
— А вот это давай сюда. Ты где ключи-то спер, а? Сейча-ас все расскажешь…
Они вывели всю компанию, закрыли дверь своими ключами и снова позвонили офицеру:
— И чего с ними теперь делать? Ага, есть. А ну, давай, двигай, по одному вниз по лестнице.
Когда шаги затихли, я взяла с пола Варин портфель:
— Пойдем-ка… — Я сжала Варину руку, которую она все время держала в моей, и мы тихо спустились на наш этаж.
Я позвонила в дверь Токмачева, он посмотрел в глазок и тут же открыл:
— Молодец, Леночка. Хорошо придумали. Заходите…
Мы зашли, остановились в передней. Токмачев протянул мне вторую связку ключей, которую я на всякий случай хранила у него.
— Вот и пригодились. Может, чаю?
У меня даже не было сил отвечать, я только покачала головой.
Токмачев засуетился:
— Погодите-ка, детка. Давайте я помогу все эти баулы грязные вытрясти на лестницу.
Я стала слабо сопротивляться:
— Будут потом орать, драться… Вещи-то порастащат на лестнице…
Токмачев очень серьезно мне пообещал:
— Потом будет потом, и тогда мы уж кого-нибудь покрепче к этому делу подключим!
Я-то знала, что его державный сынок давным-давно не общается с отцом, и, жалея старика, никогда никому из своих журналистских товарищей не говорила, с кем рядом живу. Иначе бы его на кусочки давно растащили, замучили бы старика.
Я с сомнением смотрела, как он потащил тюки на лестницу, вздохнув, вынесла остальное и потом с силой пнула чемодан, на котором сидела старуха, по лестнице. Чемодан с грохотом съехал вниз, я отряхнула руки:
— Но ведь бред какой-то! Их-то собственная квартира куда девалась? Они с ума сошли, что ли, продали ее? И что, действительно, теперь делать?
Токмачев, тяжело дыша, ответил:
— Для начала посадить его на пятнадцать суток, если вернется. Пусть с ним пока охрана разберется. И потом, суда-то действительно не было?
— Нет, конечно. И я не могла не знать, если бы он был. Это, конечно, какая-то липа. Заходите к нам, Сергей Юрьевич.
Я-то позвала его «на чай», а он помог нам прибраться в квартире. Савкин с компанией успели за четыре минуты, пока ехала охрана, ногами, видимо, сбить в кучу все Варькины игрушки, скинуть с полок часть книг, и откупорить бутылку водки. Интересно, что взамен книжек они собирались поставить?
— А вы действительно не помните Гарика? — спросила я Токмачева, когда он, отдуваясь, сел на диван.
— Как не помнить! Я все никак не мог тогда понять — что за странный ухажер у такой прелестной девушки…
— Так у меня и другие ухажеры были не очень… — Я посмотрела на Варьку и решила про Виноградова тему не развивать.
— Мам, а кто такой ухажер? — вмешалась Варя. — Который все время уходит? Как наш папа?
Я засмеялась, Токмачев засмеялся, а Варя посмотрела на меня несчастными глазами. Я обняла ее.
— Ну что ты?
— Почему он все время то уходит, то приходит?
— А есть дети, Варюша, у которых папы вообще нет.
— А у некоторых и мам нет, — вмешался Токмачев, аккуратно разворачивая конфетку. — У моего сына, например, мама сначала была, потом убежала.
— Куда? — страшно удивилась Варька и покрепче взяла меня за руку.
— В другую страну, где весь год — лето… — улыбнулся старик и осторожно откусил конфету.
— Будешь о папе своем плакать, я тоже убегу! — заявила глупая, жестокая Варина мама.
— Ма-а-а-ма-а-а! — завыла Варька и сначала бросилась меня обнимать, потом оттолкнула и ушла плакать в ванную.
Я хотела пойти за ней, но услышала, что она включила воду и умывается, сморкаясь и громко вздыхая. Я повернулась к Токмачеву, который сидел и неодобрительно качал головой:
— Испугалась сегодня девочка…
Я махнула рукой:
— Да я тоже молодец, высказалась… Когда она была поменьше, я однажды на нее орала и пригрозила, видно, очень тогда допек меня ее папа: «Отдам папе, а он тебя продаст цыганам и купит себе новую машину…» И такое было. Она долго забыть это не могла.
— Неужели она не проговорилась ему?
— Нет. Варька — кремень. Только вот хорошо ли все это…
— Не корите себя, Леночка. Хорошо — это когда мама с папой идут за ручку, а на плечах у папы сидит малыш. Еще лучше, если мама при этом свободной рукой толкает коляску со вторым и мечтает о третьем. Потом малыши вырастают, приносят своим родителям внучат, сажают им на коленки — на плечах уже не унести — и сами убегают, чтобы принести следующего.
Я знала — что он знает — что я знаю про его сына… А вот как ответить ему, чтобы не ранить, не знала, поэтому сказала:
— А у моей мамы третий муж на семнадцать лет моложе ее.
— Ваша мама — красавица, — ответил Токмачев, который заглядывался на маму, когда она раньше редко-редко, но навещала нас с маленькой Варькой.
Тут пришла из ванной зареванная и умытая Варя, а Токмачев стал раскланиваться. Прикрывая за собой входную дверь, он обернулся, виновато посмотрел на меня и негромко сказал:
— Вы меня извините, Леночка, можно я Вареньке скажу кое-что? — Он улыбнулся заплаканной Варьке: — А ведь на самом деле ухажер — этот тот, кто уши жрет…
Мы с Варькой обе замерли.
— Как это? — искренне ужаснулась Варя и схватилась за свои уши.
— Комплиментами, — договорил очень довольный нашей реакцией Сергей Юрьевич.
Я представила себе огромного, громогласного сына Токмачева и подумала, что вот кто уши-то жрет, с удовольствием и аппетитом, у бедных сограждан и товарищей по дракам в Думских кулуарах, и отнюдь не сладкими словами… Но, конечно, ничего не сказала.
Когда Токмачев раскланялся и ушел, Варька подошла ко мне, обняла меня и вздохнула:
— Я поняла, мам, что комплименты — это совсем не алименты. Правильно?
Вечером я позвонила Неле, пересказала ей всю эту чудовищную историю.
— И что ты собираешься делать? Может, позвонить Виноградову?
— Н-нет. Ни в коем случае.
— Тогда надо подавать в суд.
— Да что ты, Нелька! И что я скажу в суде?
— А ничего говорить не надо. Надо написать заявление, пусть его вообще выпишут из твоей квартиры.