Вообще, запах — один из основных признаков того, что происходит что-то неладное. Любое появление дурного постороннего запаха в тех местах, где его быть не может, должно вас насторожить. Потому что зло пахнет скверно.
— Он меня щупает, — захныкал Паша. — Он трогает меня!
Я не удержался и сказал:
— Не дергайся, Паша, наверное, ты ему просто нравишься. Он сейчас тебя пощупает немножко и успокоится.
— Сам не дергайся! — крикнул Паша. — Баран…
И дернулся. Послышался звук падающих музыкальных инструментов, бубен покатился, звякнули тарелки, и еще какой-то свист послышался. Негромкий, но тем не менее весьма отчетливый. Потом свист стих, и напряжение на занавесе исчезло.
— Он меня отпустил! — крикнул Паша. — Он куда-то подевался…
— Так всегда бывает, Паша, — успокоил его я. — Сначала нюхает, потом цапает, а потом бац — и смылся в кусты. У тебя, Паша, кстати, брат есть?
— Ну, есть… — попался Паша.
— Тогда тебе нечего волноваться, он вступится за твою честь.
Тоска обидно захохотала, а Паша рассвирепел и попытался меня достать через занавес. Но не получилось.
— Обычно любой призрак хочет лишь одного, — сказал я и принялся повторно пытаться вытащить из-за спины топорик. — И Паровозов, как типичный призрак, тоже хочет лишь одного…
— С чего ты взял, что это Паровозов? — спросила Тоска.
— А кто еще? Вряд ли здесь будет призрак Петрова-Водкина.[7] Тут Паровозов. И этот Паровозов хочет…
— Чего? — спросили Тоска и Паша вместе.
— Жертвы, — сказал я. — Обычно призраки мечтают только об одном — о жертве. Достаточно одной жертвы, и он уймется…
— И кто может стать жертвой? — Паша заворочался.
— Я не могу стать, — сказал я. — У меня на плече защитная татуировка, призрак меня не возьмет. Мне ее один индеец сделал, он приезжал на фестиваль народных культур, мы с ним вместе томагавк метали. Тоска знает.
Про томагавк было правдой, про защитную татуировку нет. Кстати, томагавк стоил мне почти целого бивня мамонта, а бивень мамонта я, в свою очередь, выменял на настоящую поддельную саблю с Куликовского поля. А иначе нельзя — если тебе делают столь ценный подарок, нужно ответить чем-то достойным. Вот я и подарил индейцу бивень.
— А я… — начала Тоска.
— А ей я уже давно талисман подарил, — сказал я. — Ее тоже не возьмет. Вот такие дела. Кстати, Паша Воблин, ты знаешь, как призраки выбирают себе жертву?
— Как? — Голос у Паши дрогнул.
— Они ее нюхают. Если ты лег спать и вдруг слышишь, что рядом кто-то потихонечку втягивает воздух, знай, это призрак тебя вынюхивает.
— Уберите этот чертов занавес! — забился Паша.
— Куропяткин! — крикнула Тоска. — Прекрати немедленно! Нам тут еще истерик не хватало!
Я лежа пожал плечами, сбросил все-таки рюкзак, нащупал наконец рукоятку томагавка и вытащил его. Лезвие было достаточно острым, и я в два приема прорезал занавес. Выбрался наружу.
Быстро огляделся. Никого вокруг. Но вмятины на плюше занавеса остались. Сам занавес был большой, он накрыл и сцену, и оркестровую яму, и почти половину зрительного зала. В воздухе кружилась пыль так густо, что можно было рукой рассечь. Или томагавк повесить. Треугольные солнечные лучи пробивались откуда-то сверху, и я подумал, что интересно было бы взглянуть, как устроена тут система светопередачи. Наверняка сделана весьма талантливым инженером. Как и все здесь.
— Эй, Куропяткин, — зашевелилась под занавесом Тоска, — может, все-таки ты собираешься нас отсюда вытащить? А то я в пыли задохнусь…
— Собираюсь, — сказал я. — Если вы не будете вопить, орать и паниковать.
После чего я определил, где под занавесом находится рояль, забрался на него и вырубил в плюше квадрат метр на метр. И из этого квадрата вылезли Тоска и Паша. Тоска протянула мне рюкзак.
— Этот придурок все специально подстроил. — Паша сразу на меня наехал. — Он отцепил занавес, чтобы он на нас свалился! А теперь спасителем хочет выглядеть! Он тут все подстроил! Это ловушка!
— Кто на кого свалился? — Я стал привязывать к рукоятке томагавка шнур. — Ты уточняй…
— Не удивлюсь, если он сюда еще своих приятелей притащил! — орал Паша.
— Тех, что я на острове загрыз? — усмехнулся я.
Тогда этот тип навел на меня свой фотик и цыкнул прямо в лицо фотовспышкой.
Тогда я взял и швырнул томагавк. Паша ойкнул и присел, томагавк просвистел в воздухе и воткнулся в дерево. Попал, как всегда. Лезвие глубоко врубилось в стол, дерево оказалось не бутафорским, настоящим. Я перехватился за веревку и легко вскарабкался на сцену. Вытащил Тоску и Пашу. Хотя Пашу, конечно, следовало оставить.
— Мы с тобой еще разберемся. — Паша кивнул в сторону томагавка. — Ты у меня еще заработаешь. Мой брат, кстати, боксер, первый взрослый разряд. И он не обо мне позаботится, он о тебе позаботится. А пока… пока вы как хотите, а я потихоньку отваливаю…
И Паша направился к выходу из зрительного зала.
— Паша, лучше не надо… — Тоска попробовала схватить Пашу за рукав. — Давай лучше вместе…
— А пускай идет, — сказал я. — Ты его не держи. Ты, Тоска, фильмы ужасов любишь? Любишь, я же знаю. Самая главная ошибка всех героев фильмов ужасов состоит в том, что они расходятся. Одна негритянка идет купаться, другой чувак отправляется свет включать, а какой-нибудь долговязый тип с удивительными часами слышит странный стук… И их чикают поодиночке. Пусть идет, я его родителям на Новый год открытку пришлю…
Паша остановился. Я подошел к карликовому баобабу, в котором завяз мой томагавк, дернул. Топорик сидел крепко, просто так и не выдернешь. Я даже ногой уперся. Дернул. Топорик со стоном вышел из древесины. По стволу потекла вязкая красная жидкость.
— Кровь… — прошептал Паша. — Из дерева кровь течет…
— Действительно, кровь? — спросила Тоска.
— Не знаю… — сказал я. — Надо попробовать…
И я протянул палец, чтобы попробовать. Нет, на самом деле я совершенно не собирался лизать эту дрянь, к тому же, судя по цвету и вязкости, она совсем не была кровью. Кровь так не течет. Из дерева сочилось что-то вроде вываренного кленового сока.
— Не надо, — попросила Тоска. — Лучше не трогай…
Я пожал плечами, вытер лезвие о занавес и направился к выходу из зала. Тоска и Паша двинулись за мной. Молча.
Мы вышли в вестибюль со страшными картинами. Здесь было темно, по полу тянулись бледные полоски пробивающегося из-за портьер света, что придавало Дому культуры еще больше загадочности.
— Вот, — указал я томагавком, — вторая лестница. Лестница ведет на галерею. По идее, где-то там и жил Паровозов. Наверное…
Я подошел к лестнице и стал подниматься по ступенькам. Ступеньки хрипло скрипели, даже не скрипели, а как-то завывали. Томагавк я держал на плече, на всякий случай. Тоска и Паша не отставали.
Галерея оказалась в гораздо худшем состоянии, чем я предполагал. В полу красовались здоровенные дырки, в некоторых местах не хватало одной, а то и двух досок. Приходилось прыгать. Тоска прыгала легко, она находилась в прекрасной спортивной форме, молодец. Этот долговязый Паша тоже спокойно справлялся с затруднениями — он просто перешагивал дыры. Я тоже сначала попрыгал, но мне это быстро надоело, я оторвал от стены длинную доску и клал ее перед собой, а потом переходил по ней дырки в полу.
Вообще, мне казалось несколько странным, что галерея так сильно повреждена. С какой это радости пол был раздолбан?
И как только я начал думать об этом, я понял, что здесь что-то не так. И когда Паша ступил на большой сохранившийся фрагмент пола, я крикнул:
— Стой!
Паша был самолюбив и на мой окрик никакого внимания не обратил. И провалился. С хрустом и каким-то неприличным звуком.
Впрочем, Паше повезло — он успел раскинуть руки. И застрял в дыре.
— Тонька! — позвал Паша.
Тоска шагнула было к нему, но я рявкнул:
— Стоять!
Тоска замерла.
— Сама провалишься, — сказал я. — Не двигайся, сейчас чего-нибудь придумаю…
Я достал из рюкзака плетеный капроновый шнур и кинул Паше, я всегда ношу веревку на такие мероприятия. На всякий случай.
— Намотай на руку, — велел я Паше.
Он послушно намотал.
— Теперь потихоньку просовывайся в дырку, не спеши — сорвешься, плечо вывихнешь. Это очень больно, поверь мне.
— Как это просовывайся?! — испугался Паша. — Вниз, что ли?
Тоска хихикнула и сказала:
— Просовываться вверх в твоем случае тяжело.
— К тому же наверх нам тебя не вытащить, — сказал я. — Слишком опасно. Мы опустим тебя вниз.
— Я не хочу вниз! — задергался Паша. — Там внизу…
— Там внизу ничего нет, — сказал я. — Прекрати дергаться, а то сорвешься. С четырех метров грохнешься — мозгов не соберешь! Так что нечего трепыхаться! Тоска, держи веревку.
Тоска взялась за веревку. Я сел на пол, уперся ногами в выломанную дощечку и напряг спину.
— Я скажу «три» — и ты выдохнешь, — сказал я. — Раз, два, три.
Паша громко вдохнул, потом выдохнул. Пол хрустнул, и Паша тут же провалился под галерею.
— А! — заорал он откуда-то снизу.
— Трави потихонечку, — велел я Тоске.
Она кивнула, и мы стали Пашу опускать. Он оказался тяжелым типом, хотя по его виду предположить это было сложно. Видимо, в нем было много костей. Я еще кое-как держался, Тоска же кривилась вовсю.
— Что это?! — снизу послышался Пашкин голос. — Кто тут?!
— Пашка, хватит придуриваться, — сказала Тоска. — Это не смешно…
— Тут в углу кто-то есть! — завизжал Пашка. — Он смотрит…
— Я знаю, кто там, — засмеялся я. — Там призрак-убийца без вести пропавшего столяра-станочника!
Тоска тоже засмеялась.
— Это не шутка! — вопил Паша. — Он идет ко мне!
— У тебя дубинки! — напомнил я. — Достань их!
Веревка начала раскачиваться, видимо, Паша задергался.
— Он идет! — снова завопил Паша. — Он близко!
— Посмотри, там у него бензопилы не видно? — спросил я.
— У него глаза! — Паша заверещал. — Глаза!!!
Заверещал страшно, как придавленный лисой заяц. Потом на пол грохнулись дубинки, они глухо стукнули по паркету. Мне стало как-то не по себе, и я крикнул Тоске:
— Тащим вверх!
И я потянул веревку на себя.
Веревка не шла. Паша орал из-под пола, орал жутко, я пытался его выволочь, но бесполезно. Веревка уползала в дыру, срывала кожу с ладоней — я, как идиот, забыл надеть перчатки.
Тоска вскрикнула и разжала руки, с ее ладоней капала кровь. Я понял, что и я через секунду отпущу эту дурацкую веревку, руки жгло нестерпимо. Но я не успел. Веревка неожиданно ослабла, я хлопнулся на пол.
Паша замолчал. Я сел, подтянул шнур. Веревка была оборвана.
— Лопнула? — предположила Тоска.
— Таким шнуром можно машину из грязи выволочь, — сказал я. — К тому же она не лопнула, она обрезана. Или обкушена.
— Как обкушена? — спросила Тоска.
— Зубами. — Я вертел обрывок шнура. — Или ножницами, по-разному может быть…
— Надо спуститься! — Тоска двинулась обратно вдоль по галерее. — Надо его достать…
— Лучше не надо. — Я принялся аккуратно сворачивать шнур в бухту.
— Почему? — удивилась Тоска.
— Потому что… Если Пашу действительно утащили, то тот, кто его утащил, наверняка будет ждать, что мы пойдем его выручать. И встречу нам подготовит. А если твой Паша прикалывается, то мы на эти приколы не поведемся. Все очень просто. Пока он там бултыхается, мы лучше этот альбом дурацкий найдем. Мы за ним сюда пришли в конце концов. А всякие Паши…
Я наклонился и посмотрел в дыру. В дыре было темно. Хотя должно было быть светло. Но свет в этом клубе распределялся весьма причудливым образом. Я плюнул в дыру, ответа не последовало.
— А всякие Паши — это расходный материал, — закончил я.
— Как это расходный материал? Мне его еще сдавать родителям! А ты тут плюешься и веревки сворачиваешь!
— Паша что, твой брат?
— При чем здесь брат…
— Ну, тем более. А веревка нам еще пригодится. Может, повесить кого придется или со второго этажа прыгать…
— А если его это, — Тоска провела ладонью по шею, — если его там того? А мы тут сидим…
— Если его того, мы ему уже тем более не поможем. Потом заберем останки…
— Какие останки? — испугалась Тоска.
— Ну, если там действительно бензопила, то окровавленная. Я же говорил — пошлю открытку его родителям…
Тоска хмыкнула. Я двинулся дальше. Тоска сказала мне, что я придурок, и пошла за мной.
Галерея привела нас к библиотеке. Ведь в каждом уважающем себя Доме культуры должна быть библиотека. Книг, правда, тут особо никаких не было, одни журналы «Здоровье» и «Семья и Школа», зато в большом количестве.
— Там. — Я указал пальцем через читальный зал. — Там квартира Паровозова.
— Почему там?
— Потому что библиотека в Доме культуры — самое тихое место. Если где и устраивать квартиру, то только там. В тишине. Художники любят тишину, они такие неженки. Так что вперед.
Я подобрал с пола «Семью и Школу» и двинул через библиотеку, по пути зачитывая статью про преимущества стоячего обучения. Оказалось, что учиться надо стоя. В том смысле, что информация гораздо лучше усваивается, если ты стоишь. В Японии уже целые стоячие школы организованы, и все ученики показывают прекрасные результаты как в разных предметах, так и в традиционном японском искусстве владения бамбуковым мечом.
— А есть искусство владения томагавком? — спросила Тоска.
— Конечно, — ответил я. — Сейчас я тебе покажу. Вон видишь дверь?
— Ну?
— Иди, стань к ней.
Тоска подошла к двери.
— У тебя яблока нет? — спросил я.
— Нет, а что?
— Ничего. Придется так. Настоящий индеец может метнуть томагавк на расстоянии волоса от головы добровольца.
— А кто доброволец?
— Ты.
И я размахнулся томагавком.
5 Легенда об осиновой пуле
Конечно, это была просто шутка. Я не собирался метать в Тоску топор, я же не идиот. К тому же попасть на расстояние волоса невозможно, такие штуки проделывал лишь старина Чингачгук, а он давным-давно помер в своей Оклахоме.
Дверь, к которой прислонилась Тоска, была нужной нам дверью, я срубил петли, и мы вошли внутрь.
Квартира Паровозовых была похожа на музей. Не тот музей, в котором хранятся окаменевшие трилобиты, наконечники стрел древних людей или, к примеру, чучела речных крыс и бобров. А на музей, в котором краеведы-любители собирают старые лапти, утюги и дверные ручки, до которых дотрагивался поэт Бальмонт проездом из города Шуи в город Париж.
Мы стояли в большой прихожей, заваленной пыльными ширмами с японскими журавлями, раструбами от граммофонов, пластмассовыми слониками, горшками и другой ерундой, которую так охотно собирают пожилые домохозяйки.
В углу маленький сверлильный станок. На стене на штыре настоящий немецкий автомат времен Второй мировой — вещь дорогая и редкая. Я подошел, дернул, но автомат оказался приваренным к этому самому штырю.
— Оригинально. — Я дернул посильнее, но ничего не получилось, крепко приварили.
Я подумал, что надо будет как-нибудь на досуге наведаться сюда и автомат срезать, но потом заметил, что он не только приварен к штырю, но и ствол у него залит каким-то металлом. А жаль.
— Вот комната Паровозова! — Тоска указала на дверь справа. — Нам туда…
На двери была нарисована картина голландского художника Ван Гога, на которой он изобразил самого себя с отрезанным ухом. Только на этой картине был совсем не Ван Гог, а парень лет двадцати и с ухом. Вернее с ушами. С большими заячьими ушами. Довольно оригинально. А глаза у него были зарисованы черными крестиками, как будто зашиты. Только я заметил еще кое-что.
Между плечом этого ненастоящего Ван Гога и его правым ухом виднелась небольшая осинка с красными листьями.
— Ты никогда не слышала историю про осиновую пулю? — спросил я и достал из рюкзака жестяную коробочку с тормозком.
Тоска рассмеялась.
— Что? — спросил я, устраивая коробочку на журнальном столике.
— Это у тебя что? — Тоска указала на коробочку.
— Тормозок, — пояснил я. — В смысле, небольшой перекус.
— Да, — протянула Тоска. — Раньше ты безо всякого перекуса…
— Чем старше становишься, тем больше ценишь радости жизни, — сказал я. — Яйца всмятку, удобное кресло, теплые носки из собачьей шерсти…
— Куропяткин, тебе же всего…
— Возраст тут абсолютно ни при чем, — оборвал я. — А в жизни надо находить приятные стороны. Везде. Даже здесь.
— Как ты можешь что-то есть?! — возмутилась Тоска.
— Садись. — Я придвинул стульчик. — Перекуси. Война войной, обед обедом.
Тоска поморщилась.
— Ты не понимаешь. — Я открыл коробочку. — Настоящий боец заботится в первую очередь о своем желудке. Только хорошо перекусив, можно охотиться за вампирами, оборотнями и альбомами-убийцами. Я это понял совсем недавно. Знаешь, Тоска, я ведь почти профессиональный повар, меня обучил один старый китаец еще в первом классе, но я никогда этого не ценил…
— Ты хотел что-то про осиновую пулю рассказать, — напомнила Тоска.
— Ах да. Это изумительная история…
Я достал из коробочки два внушительных бутерброда с курятиной, достал маринованные огурчики, пузырек с соусом ткемали, который я сам сделал, по своему рецепту, достал блинчики с медом. Собрался откушать, как всякий нормальный джентльмен.
— Будешь? — предложил я Тоске.
Так и знал, что Тоска не удержится. Она впилась в бутер, как голодный бультерьер, аж за ушами треснуло. Но щелкнуть кнопкой диктофона не забыла, она записывала все мои рассказы.