Никто не заметил, как я прошел в библиотеку и сел за стол.
За распахнутыми дверями темнели силуэты деревьев. Оглядывая погруженный в сон сад, я вдруг отчаянно пожалел, что жизнь моя продолжается.
Должно быть, запасы моего мужества иссякли. Я повернулся и принялся рассматривать росписи на стенах. Естественно, я сам когда-то одобрил эти фрески и много раз платил, чтобы их обновляли и вносили изменения.
Но сейчас я смотрел на них глазами не богача Мариуса, способного получить все, что пожелает, а художника Мариуса, монстра, нарисовавшего на стенах святилища Акаши двадцать один портрет Пандоры.
И вдруг увидел, что фрески, украшающие стены виллы, посредственны, что богини и нимфы, населявшие мой кабинет, статичны и блеклы. Немедленно разбудив рабов, я велел им на следующий день побелить стены, а также купить и принести мне самые лучшие краски и пояснил, что новыми росписями займусь сам.
Привыкшие к эксцентричности хозяина рабы не выказали удивления и, уверившись, что правильно поняли приказание, удалились спать.
Я и сам не понимал, почему принял такое решение. Знал лишь, что должен рисовать, и чувствовал, что живопись поможет мне успокоиться и жить дальше.
Тоска и отчаяние в моей душе становились все глубже.
Я вынул тонкий пергамент, чтобы продолжить записи в старом дневнике, и попытался выразить словами те чувства, которые испытал, увидев повсюду изображение своей возлюбленной. Наверное, писал я, здесь не обошлось без колдовства...
Мое занятие было прервано хорошо знакомым звуком...
К воротам подошел Авикус и безмолвно испросил у меня разрешения перебраться через стену.
Он с подозрением относился к смертным, пирующим в зале и отдыхающим в саду, однако хотел поговорить со мной.
Я мысленно позволил ему войти.
Много лет я видел его разве что мельком, в темных переулках, и меня отнюдь не удивило, что он одевается как римский воин и привычно носит у пояса кинжал и меч.
Авикус метнул опасливый взгляд в сторону все еще веселившихся гостей, но я жестом дал ему понять, что на смертных можно не обращать внимания.
Его густые, вьющиеся темные волосы были чистыми и ухоженными, а от всего облика веяло благополучием и процветанием. Однако вся одежда была залита кровью. Не человеческой кровью. Выражение лица Авикуса свидетельствовало о том, что он пребывает в полном отчаянии.
– В чем дело? Я могу помочь? – спросил я, пытаясь скрыть радость от того, что он нарушил мое одиночество, и желание коснуться его руки.
«Ты такой же, как я, – хотелось мне сказать. – Оба мы чудовища, но мы можем обнять друг друга. Что мне все эти гости? Они всего лишь жалкие смертные».
Но я молчал.
Заговорил Авикус:
– Случилась ужасная вещь. Не знаю, как все исправить, не знаю даже, возможно ли это. Умоляю тебя, пойдем со мной.
– Куда? – с тревогой и сочувствием спросил я.
– К Маэлу. Его серьезно ранили, и, боюсь, он уже не сможет восстановить силы.
Не медля ни минуты, мы покинули виллу.
Я последовал за Авикусом. Вскоре мы оказались в квартале, застроенном новыми домами, отстоявшими друг от друга на пару футов, не более, и вышли к самой его окраине.
Я увидел перед собой солидное современное жилое здание с тяжелыми воротами; Авикус провел меня внутрь, в красивый широкий атриум – внутренний дворик.
Отмечу, что, передвигаясь по городу, Авикус не в полной мере использовал свои возможности, однако я не хотел указывать ему на этот факт и послушно шел за ним.
Из атриума мы попали в главное помещение дома – обеденный зал, и там при свете лампы я увидел Маэла, беспомощно распростертого на выложенном плиткой полу.
В его глазах отражался свет.
Я поспешно опустился на колени рядом с ним.
Его голова нелепо свернулась на сторону, а одна рука была вывихнута, словно плечо вывернули из сустава. Маэл чудовищно исхудал, а кожа его выглядела болезненно бледной. В обращенном на меня взгляде не было ни злобы, ни мольбы.
Одежда, очень похожая на наряд Авикуса, но чрезмерно просторная для изможденного тела, пропиталась кровью. Ею же были испачканы и длинные светлые волосы, а губы Маэла дрожали, словно он пытался заговорить, но не мог.
Авикус беспомощно развел руками. Я наклонился, чтобы лучше разглядеть Маэла, а Авикус поднес поближе масляную лампу и держал ее так, чтобы она отбрасывала теплый яркий свет прямо на Маэла.
С губ Маэла слетел необыкновенно низкий и резкий звук. Только теперь я обратил внимание на жуткие красные раны, зиявшие на его горле и обнаженном плече. Рука определенно торчала под неправильным углом, а шея перекрутилась.
В ужасе я осознал, что и голова, и рука сдвинулись и находятся совсем не там, где им предназначено быть.
– Что произошло? – спросил я у Авикуса. – Ты видел?
– Ему отрубили голову и руку, – отвечал Авикус. – Компания пьяных солдат нарывалась на неприятности. Мы хотели обойти их стороной, но тут же подверглись нападению. Теперь-то я понимаю, что следовало уйти по крышам. А тогда... Да что говорить! Мы оказались слишком самоуверенными: считали, что сильны и неуязвимы.
– Ясно, – отозвался я.
Я сжал здоровую ладонь Маэла и почувствовал ответное пожатие. По правде говоря, я был потрясен до глубины души. Но показать свое состояние при них не мог, чтобы не испугать обоих еще больше.
Мне всегда было интересно, можно ли нас уничтожить посредством расчленения тела, и теперь мне открылась ужасная истина: чтобы освободить душу, этого недостаточно.
– Не успел я оглянуться, как его окружили, – рассказывал Авикус. – Я отбился от тех, кто нападал на меня, а он... Сам видишь, что с ним сделали.
– Ты принес его сюда и попробовал вернуть на место голову и руку?
– Он же не умер! – воскликнул Авикус. – Пьяные мерзавцы убежали. Я сразу увидел, что он еще жив. Он лежал на улице, кровь лила рекой, но он смотрел на меня! И... И тянулся здоровой рукой к голове.
Во взгляде Авикуса была мольба о понимании и, возможно, прощении.
– Он был жив, – повторил Авикус. – Из шеи хлестала кровь, из головы тоже. Там, на улице, я приложил голову к шее. А здесь соединил руку и плечо. Что я наделал!
Маэл крепче ухватился за мою руку.
– Можешь отвечать? – спросил я Маэла. – Если нет, издай хоть какой-нибудь звук.
Снова раздался резкий шум, но на сей раз мне послышалось короткое слово «да».
– Ты хочешь жить? – сказал я.
– Нет, не надо спрашивать! – взмолился Авикус. – Может быть, сейчас у него недостанет на это мужества. Просто помоги мне, если знаешь, что следует делать.
Он встал на колени рядом с Маэлом, склонился, осторожно придерживая лампу сбоку, и прижался губами ко лбу Маэла.
Маэл повторил прежний ответ:
– Да.
– Мне понадобится больше света, – сказал я Авикусу. – Но пойми вот что: я не волшебник и не имею каких-то особенных навыков в этой области. Кажется, я знаю, что произошло и как все исправить. Но и только.
Авикус тотчас собрал по всему дому несколько ламп, зажег их и поставил вокруг Маэла. Он напоминал мне колдуна, очертившего овал для исполнения ритуала, но я не позволил себе отвлекаться и раздражаться. Выбрав наиболее удобное место для осмотра, я опустился на колени, чтобы обследовать раны и все съежившееся, обескровленное, скелетообразное тело Маэла.
Наконец я выпрямился и взглянул на Авикуса, застывшего напротив.
– Расскажи подробнее, как все получилось.
– Я как можно лучше прикрепил голову к шее, но получилось плохо, видишь, я все сделал неправильно. Откуда мне знать, как правильно? – вскинулся он. – Ты знаешь, как правильно?
– И рука тоже не на месте, – отметил я.
– Что же делать?
– Ты давил на руку и голову? – спросил я.
Он призадумался и потом ответил:
– Да, кажется, давил. Я понял, о чем ты говоришь. Я сильно надавил – хотел, чтобы они приклеились. Слишком сильно.
– Ну вот, наверное, есть шанс все исправить, но пойми, что я не обладаю какими-то тайными знаниями, а руководствуюсь тем фактом, что он до сих пор жив. Думаю, нам следует оторвать голову и руку и посмотреть, не захотят ли они, оказавшись вблизи от тела, присоединиться под нужным углом.
До Авикуса постепенно дошел смысл сказанного, и лицо его прояснилось.
– Да, – сказал он, – наверное, они присоединятся как надо! Если уж они приклеились в таком положении, то под правильным углом они точно встанут на место.
– Верно, – ответил я, – но тебе придется действовать самому. Он только тебе доверяет.
Авикус посмотрел на друга, и я понял, что задача предстоит не из легких. Древний бог медленно перевел взгляд на меня.
– Нужно дать ему кровь, чтобы укрепить силы, – предложил он.
– Нет, потом, – ответил я. – Когда ему нужно будет исцелиться, тогда и дадим.
Обещание вырвалось у меня против воли, но я вдруг понял, что не хочу смерти Маэла и даже готов взять операцию на себя.
Но вмешиваться нельзя. Дальнейший ход событий зависит от Авикуса.
Но вмешиваться нельзя. Дальнейший ход событий зависит от Авикуса.
Тот неожиданно резко и твердо уперся левой ладонью в плечо Маэла и изо всех сил дернул за поврежденную руку. Рука отделилась от плеча, порванные окровавленные связки болтались, словно древесные корни.
– Теперь подноси руку к телу... – подсказывал я. – Да, вот так. И следи, не захочет ли она встать на место.
Он послушно сделал то, что я велел, но я уже помогал ему, не давая руке слишком приближаться к телу, ожидая, что она сама выберет нужное положение. Ощутив резкий спазм в руке Маэла, я разжал пальцы, и она быстро соединилась с плечом. Связки зашевелились, извиваясь, как змейки, проникли в тело, и разрыв окончательно сросся.
Значит, мои подозрения оказались верны. Тело живет по собственным сверхъестественным законам.
Я разорвал запястье зубами и полил рану кровью. Шрам начал исчезать прямо у меня на глазах.
Авикуса изумил мой нехитрый трюк, хотя он, несомненно, и сам им пользовался, поскольку целительное свойство бессмертной крови широко известно среди таких, как мы.
Тем временем от раны практически не осталось и следа.
Отстранившись, я обратил внимание, что Маэл не сводит с меня глаз. Голова его по-прежнему оставалась вывернутой – зрелище жалкое и нелепое. На лице отсутствовало какое бы то ни было выражение.
Я коснулся его ладони и ощутил ответное пожатие.
– Готов? – спросил я Авикуса.
– Крепче держи его за плечи, – ответил тот. – Ради всего святого, держи изо всех сил.
Я вцепился в Маэла что было мочи. Лучше бы упереться коленями ему в грудь, но он был слишком слаб, чтобы выдержать такую нагрузку, поэтому я оставался сбоку от тела.
Наконец Авикус со слабым стоном обеими руками потянул голову Маэла на себя.
Хлынул устрашающий поток крови, и, могу поклясться, я услышал, как рвется сверхъестественная плоть. Авикус упал на спину и перекатился на бок, сжимая в руках голову друга.
– Давай, подноси ее к телу! – крикнул я.
Я прижимал к полу плечи Маэла, но тело его вдруг резко дернулось, а руки метнулись вверх и потянулись к голове.
Авикус уложил голову в поток крови и подтолкнул ее к зияющей в шее дыре. Внезапно голова задвигалась как бы сама по себе, обрывки плоти задергались навстречу торсу, тело вновь содрогнулось – и голова прочно прилепилась к телу.
Я увидел, как дрогнули веки Маэла, как рот открылся и исторг из себя громкий вопль:
– Авикус!
Авикус склонился над ним, как чуть раньше и я, зубами разорвал запястье и направил струйку крови в рот Маэла.
Маэл потянулся к руке Авикуса, привлек ее к губам и яростно принялся высасывать кровь – спина его изогнулась, а исхудавшие ноги задрожали и выпрямились.
Я отошел в сторону и долго сидел в тени, не сводя с них глаз, а когда увидел, что Авикус обессилен от потери крови, что сердце его устало, вернулся и предложил Маэлу свою кровь.
Все мое существо яростно протестовало против такого поступка. Я не понимал тогда и до сих пор не знаю, почему это сделал.
Маэлу хватило сил, чтобы сесть. Тело его выглядело уже неплохо, но на лицо было страшно смотреть. Сверкающая лужица крови на полу высохла. Нужно будет отскоблить ее и сжечь.
Маэл вытянулся вперед, жутковатым интимным жестом обнял меня и поцеловал в шею. Он не осмеливался вонзить в меня клыки.
– Хорошо. Сделай это, – сказал я.
Несмотря на данное согласие, меня не покидали страшные сомнения. Тогда я вызвал в памяти образы Рима, его прекрасных новых зданий и храмов, потрясающей триумфальной арки в Константинополе, великолепных соборов и церквей, которые возводили теперь повсюду. Я думал о христианах и их необычных церемониях. Пусть пьет и смотрит. Пусть видит все, что угодно, кроме тайн моей жизни.
Я чувствовал его отчаянный голод и испытывал невыразимое отвращение. Я отказывался заглядывать ему в душу, а встретившись взглядом с Авикусом, поразился необъяснимо торжественному выражению его лица.
Все было кончено. Я дал ему всю кровь, какую мог. Почти светало, и нужно было, собрав остаток сил, поскорее отправиться в убежище.
Я поднялся на ноги.
Но меня остановил голос Авикуса.
– Может быть, станем друзьями? – спросил он. – Мы с тобой так долго враждовали.
Маэл, еще не оправившийся после тяжелых увечий и не способный обсуждать какие-либо проблемы, посмотрел на меня взором обвинителя и с трудом произнес:
– Ты таки нашел в Египте Великую Мать. Я увидел ее в твоем сердце, когда пил кровь.
От ярости и потрясения я буквально остолбенел.
Что делать? Убить его теперь же? Уничтожить это бесполезное существо, пригодное лишь на роль учебного пособия, наглядно демонстрирующего, как вернуть к жизни расчлененного вампира? Завершить дело, начатое пьяными солдатами?
Но я промолчал и, конечно, ничего не сделал.
Сердце мое превратилось в ледяную глыбу.
Авикус неодобрительно покачал головой, показывая, что крайне разочарован и расстроен.
– Благодарю тебя, Мариус, – печально и устало сказал он, провожая меня к воротам. – Что было бы, откажись ты мне помочь? Я в неоплатном долгу перед тобой.
– Никакой Великой Матери нет, – ответил я. – А теперь прощай.
Мчась по римским крышам к собственному дому, я твердо решил рассказать им правду.
Глава 7
На следующую ночь я, к своему великому удивлению, обнаружил, что стены библиотеки чисто побелены. Я и забыл, что велел слугам освободить их от росписей, но, увидев горшки, полные свежих красок всевозможных оттенков, вспомнил свои указания.
На самом деле я только и думал что о Маэле и Авикусе и, должен признаться, был заинтригован удивительным сочетанием цивилизованных манер и скромного достоинства, в полной мере проявившимся в Авикусе, но совершенно не свойственным Маэлу.
Маэл навсегда останется для меня варваром, безграмотным, неотесанным, но прежде всего – фанатиком, ибо не что иное, как его фанатичная вера в Бога Рощи, привела меня к гибели.
Справедливо рассудив, что единственный способ выбросить из головы обоих соплеменников – это расписать обновленные стены, я немедленно принялся за работу.
Я не обращал внимания ни на гостей, которые, естественно, уже пировали, ни на тех, кто входил и выходил через открытые ворота или прогуливался по саду.
Видишь ли, к тому моменту я уже не испытывал острой необходимости в крови, и, хотя в этом отношении по-прежнему оставался хищником, частенько отправлялся на поиски жертвы лишь поздней ночью или ранним утром, а то не охотился вовсе.
Итак, я принялся за фреску. Не тратя времени на обдумывание сюжета и разметку, я начал неистово покрывать стену огромными сочными мазками, воссоздавая все тот же сад, который не давал мне покоя, и тех нимф и богинь, что были столь хорошо знакомы моему внутреннему взору.
При всем желании я не смог бы назвать по именам обитателей этого необыкновенного сада. Они могли быть созданы воображением Овидия, сойти со страниц Лукреция или слепого поэта Гомера. Мне было все равно. Я забывал обо всем, изображая воздетые руки и изящные шеи, овальные лица и развевающиеся на легком ветерке одеяния.
Одну стену я выделил под колонны и украсил их вьющимися лозами. Другую расписал стилизованными растительными орнаментами. А третью разделил на несколько небольших участков, намереваясь каждый из них посвятить определенному божеству.
Тем временем дом до отказа заполнился шумным народом, и некоторые из моих любимых пьянчуг постепенно добрались до библиотеки и застали меня за работой.
Мне хватило ума умерить свой пыл, дабы не перепугать их противоестественной быстротой движений. Но в остальном я не отвлекался, и лишь в тот момент, когда один из музыкантов зашел поиграть мне на лире, я понял, насколько безумное впечатление производит мой дом.
Вилла полна гостей, наслаждающихся вином и трапезой, а хозяин, надев длинную тунику, расписывает стену! Занятие, подобающее ремесленнику или художнику, но никак не римскому патрицию.
Абсурдность ситуации заставила меня рассмеяться.
Один из молодых гостей, восхищенный моим талантом, воскликнул:
– Мариус, ты нам не говорил об этом ни слова! Мы и не подозревали!
– Я и сам не знал, – уныло ответил я, продолжая работу. Белое пространство под моей кистью стремительно уменьшалось.
Так я продолжал работать несколько месяцев и даже добрался до обеденного зала, где гости, глядя на мой труд, подбадривали меня шумными выкриками. Ни одно из моих творений меня не устраивало, да и их, похоже, в восторг не приводило.
Богач, собственноручно расписывающий фресками стены собственной виллы, представлялся им не более чем забавным и эксцентричным чудаком. В бесчисленных советах, данных спьяну, толку не было. Образованные люди знали легенды, в которых я черпал вдохновение, и любовались их воплощением в красках, а молодежь пыталась вовлечь меня в споры, но я решительно отказывался.