Маэл тем временем выхватил кинжал и приготовился к схватке.
– Нет, Мариус, стой! – воскликнул Авикус. – Мы должны помириться. Нам нельзя враждовать. Не ссорься с Маэлом. Кончится тем, что вы покалечите друг друга и еще больше друг друга возненавидите.
Маэл с кинжалом наготове поднялся с пола. Выглядел он нелепо. Мне показалось, что бывший жрец друидов не умел обращаться с оружием и не очень представлял себе, как пользоваться своими сверхъестественными способностями. Если так, то справиться с ним будет несложно, подумал я. Признаюсь, перспектива драки меня вообще не прельщала, однако я холодно взглянул на Авикуса и решительно произнес:
– Прочь с дороги! Я убью его!
– В этом-то все и дело, – ответил Авикус. – Я не уйду, и тебе придется иметь дело с нами обоими, а двоих ты не победишь.
Я не нашелся что ответить и долго в нерешительности смотрел то на него, то на Маэла с кинжалом в руках, а потом в полном отчаянии вернулся к столу и уронил голову на руки.
Я вспоминал ту ночь в далекой Антиохии, когда мы с Пандорой разгромили компанию вампиров-христиан, по глупости зашедших в наш дом с разговорами о Моисее, поднявшем в пустыне знамя с изображением змеи, о египетских тайнах и многих других на первый взгляд чудесных и загадочных вещах. Я вспоминал, сколько крови было пролито за прошедшие века, сколько тел сожжено. А еще я думал, что эти двое, хотя мы годами практически не виделись и не разговаривали, оставались моими единственными спутниками в Риме. В голову приходили какие-то важные мысли, но я старался сосредоточиться только на Маэле и Авикусе.
Наконец я поднял голову, оглядел обоих и обернулся к окну.
– Я готов драться, – нетерпеливо заявил Маэл.
– И чего ты добьешься? Надеешься вырезать из моего сердца тайну Матери и Отца?
Авикус сел в кресло, стоявшее по другую сторону стола и предназначенное для посетителей.
– Мариус, они неподалеку от Рима. Я знаю это уже давно. Ты частенько уходишь в холмы, всегда в одно и то же уединенное место. Я следил за тобой с помощью Мысленного дара, пытаясь понять, что заставляет тебя посещать столь глухой, заброшенный уголок. Теперь я понимаю, что ты навещаешь Мать и Отца. Доверься мне и поделись своей тайной. Впрочем, ты можешь сделать это и молча.
– Нет! – подскакивая к нам, вмешался в разговор Маэл – Говори, Мариус, или я тебя уничтожу! А мы с Авикусом сами отправимся туда и найдем Мать и Отца.
– Ни за что! – впервые вспылил Авикус. – Хватит болтать глупости! – Он покачал головой. – Только вместе с Мариусом.
– Предупреждаю еще раз, – холодно произнес я, – они вполне могут за себя постоять. Я сам был тому свидетелем. Только они решают, кому позволят испить Могущественной Крови, а кому – нет. Но если они откажут тебе в этом, ты умрешь.
Я помолчал, прежде чем продолжить:
– Однажды один могущественный бог с Востока пришел в Антиохию, силой вломился в святилище и попытался испить крови Матери. Но, когда он наклонился, чтобы вонзить клыки в горло Акаши, она раздавила его голову и усилием мысли направила к изувеченному телу огонь от горевших повсюду ламп. От бога не осталось и следа. Поверь, это правда. – Я вздохнул. Гнев утомил меня. – Теперь, после всего сказанного, я, если пожелаете, провожу вас в святилище.
– Но ты же пил ее кровь! – возразил Маэл.
– Какой же ты непонятливый! – возмутился я. – Ты слышал, что я сказал? Она может тебя уничтожить. Это не значит, что именно так и случится: никому не дано предугадать, как она поступит. А кроме того, рядом с ней царь. Какова будет его воля? Не знаю. Но я вас отведу, раз обещал.
Видно было, что Маэл твердо решил встретиться с нашими Священными Прародителями и его уже не остановить. Авикус же очень испугался и стыдился собственного страха.
– Идем же! – Глаза Маэла горели от возбуждения. – У меня нет выбора. Я был ее жрецом. Я служил ее богу. Я должен ее увидеть. И не надо меня запугивать – я все равно не отступлю.
Я кивнул и, жестом попросив их подождать, открыл двери в обеденный зал. Гости беззаботно веселились. Ну и хорошо. Двое смертных радостно встретили неожиданное появление хозяина дома, но тут же обо мне позабыли. Полусонный раб апатично разливал ароматное вино.
Я вернулся к Авикусу и Маэлу.
Втроем мы вышли на ночные улицы, и по дороге к святилищу мне стало ясно, что ни Маэл, ни Авикус так и не научились использовать свои способности в полную силу. Я велел им двигаться побыстрее, особенно в тех местах, где нас никто не мог увидеть, и очень скоро оба повеселели, осознав, какие сверхъестественные преимущества им дарованы.
У входа в святилище я продемонстрировал своим спутникам тяжелую гранитную дверь и пояснил, что открыть ее не сможет даже целая толпа смертных, а затем зажег факел и повел их вниз по каменной лестнице.
– Мы на священной территории, – заметил я, перед тем как отпереть бронзовые двери. – Не забывайте, тон ваш должен быть почтительным, лишнего не болтайте и не вздумайте говорить о Матери и Отце так, будто они вас не слышат.
Мои спутники стояли словно завороженные.
Я открыл двери, засветил прикрепленный к стене факел и подвел Маэла и Авикуса к возвышению.
В помещении царил идеальный порядок, да я иного и не ожидал.
Акаша и Энкил сидели, как всегда положив руки на колени. Их прекрасные, обрамленные черными волосами лица не отражали ни единой мысли, ни единой заботы.
Глядя на них, никто бы не догадался, что внутри этих холодных, неподвижных статуй по-прежнему теплилась жизнь.
– Мать и Отец, – отчетливо произнес я, поднимая как можно выше факел, – я привел двух посетителей, умолявших о встрече с вами. Их имена Маэл и Авикус. Они почитают вас и преклоняются перед вами.
Маэл опустился на колени – совсем как христианин. Он простер руки и начал молиться на языке жрецов-друидов, превознося красоту царицы, пересказывая ей повести о древних богах и священных рощах. И потом испросил ее крови.
Авикус содрогнулся. Я, по-моему, тоже.
А в глазах царицы промелькнуло нечто похожее на чувство. Или мне показалось?
Воцарилось неловкое молчание.
Маэл поднялся и направился к возвышению.
– Царица, – ровным голосом обратился я к Великой Матери, – Маэл со всем смирением просит позволения испить из первородного источника.
Он сделал последний шаг, отважно, но с любовью склонился над царицей и приблизил губы к ее шее.
Мне казалось, что ничего страшного не случится и Акаша позволит Маэлу исполнить задуманное. Она не изменила позу, руки по-прежнему неподвижно лежали на коленях, а остекленевшие глаза смотрели в пространство, словно все происходящее не имело к ней никакого отношения.
Но внезапно могучий, широкий в кости Энкил, будто деревянная машина, приводимая в действие колесами и шестеренками, с чудовищной скоростью повернулся к нам боком и резко выбросил вперед правую руку.
Я ринулся вперед, обхватил Маэла и, едва увернувшись от карающей длани, оттащил его от Акаши и уволок в угол.
– Стой здесь и не шевелись, – прошептал я и вновь повернулся лицом к Матери и Отцу.
Энкил все так же сидел вполоборота ко мне, вытянув руку и глядя перед собой пустыми глазами, как если бы не понимал, куда вдруг исчез объект его гнева. Сколько раз, одевая их, ухаживая за их телами, я наблюдал то же самое безучастное пренебрежение!
Скрывая страх, я поднялся на возвышение и умоляющим голосом обратился к Энкилу:
– Мой повелитель, все закончилось, вас никто больше не потревожит.
Я взял дрожащими пальцами его руку и аккуратно вернул ее на место. Что самое жуткое – лицо царя абсолютно ничего не выражало. Потом я положил руки ему на плечи и начал медленно, осторожно поворачивать торс. Вернув Энкила в прежнее положение, я старательно расправил тяжелое золотое ожерелье, аккуратно распрямил пальцы и разгладил каждую складочку на юбке.
Все это время царица оставалась безмятежной, как будто последние события ее не касались. Однако потом я заметил пятнышки крови на ее льняном одеянии, и первой мыслью, пришедшей в голову, было: «Нужно сменить платье при первой же возможности».
Но алые капли ясно свидетельствовали о том, что Акаша позволила поцеловать себя, а Энкил воспротивился этому. Очень интересно! Значит, когда я в последний раз пил ее кровь, именно Энкил отбросил меня на пол.
Времени на раздумья, однако, не оставалось: следовало как можно быстрее увести из святилища Авикуса и Маэла.
Лишь когда все мы оказались в безопасности – в ярко освещенной библиотеке моей виллы, – я позволил себе излить гнев на Маэла.
– Два раза спасал я твою жалкую жизнь, – говорил я, – и, вне всякого сомнения, еще об этом пожалею. Не нужно было приходить к тебе на выручку в ту ночь, когда вы с Авикусом попали в переделку и он прибежал ко мне за помощью. Не нужно было мешать царю сегодня – пусть бы он размозжил твою дурную голову. Запомни: я тебя презираю. И ничто в целом свете не изменит мое мнение. Ты безрассуден, упрям и одержим своими страстями.
Авикус сидел, склонив голову, и молча кивал в знак согласия.
А что до Маэла, он застыл в углу, положив руку на кинжал, и с завистью разглядывал меня, не говоря ни слова.
– Убирайся из моего дома, – процедил я сквозь зубы. – А если тебе жизнь надоела, пойди и разбуди Мать и Отца. Дорогу в святилище теперь знаешь. Но, как ты мог убедиться, при всей своей древности и бессловесности Священные Прародители способны одним пальцем раздавить любого, кто осмелится делать что-то против их воли.
– Ты даже не представляешь всю тяжесть своей вины! – не унимался Маэл. – Как ты смел скрывать их от всех нас?
– Пожалуйста, помолчи, – попросил Авикус.
– Нет, молчать я не буду! – заявил бывший жрец. – Ты, Мариус, похитил царицу и держишь ее у себя, как свою собственность! Ты запер ее в разукрашенном храме, словно деревянного римского божка! Да как ты смеешь так поступать?
– Глупец! – ответил я. – А что предлагаешь ты? Прекрати врать. Тебе нужно то же, что и всем: ее кровь! И что ты собираешься сделать, узнав, где она находится? Выпустить ее? Зачем? Когда? Каким образом?
– Прошу вас, хватит, – повторил Авикус. – Маэл, умоляю тебя, давай уйдем.
– А что хотели сделать змеепоклонники, прослышав о моей тайне? – продолжал я, не помня себя от ярости. – Представь себе, что могло случиться, если бы они завладели царицей, получили ее кровь и стали сильнее нас. Или если бы все человечество восстало против нас и устроило охоту, чтобы уничтожить наш род. Нет, ты, ненормальный самовлюбленный дурак, даже вообразить не можешь, какие несчастья обрушились бы на этот мир, узнай о ней все и вся!
Передо мной вырос расстроенный Авикус и умоляюще поднял руки.
Но меня было не остановить. Шагнув в сторону, я оказался лицом к лицу с разъяренным Маэлом и в который раз попытался его вразумить.
– Только подумай, что произойдет, если Мать и Отец вновь окажутся под палящими лучами солнца, если повторится Великий Огонь, от которого уже пострадал Авикус! – возмущался я. – Ты бы хотел закончить свою жизнь в агонии по прихоти третьего лица?
Авикус опять встал между нами.
– Прошу тебя, Мариус, позволь мне увести Маэла. – Голос его был исполнен печали и муки. – Мы покинем твой дом и, обещаю, больше не доставим тебе хлопот.
Я повернулся к ним спиной. Я слышал, как уходит Маэл, но Авикус колебался. Внезапно он обнял меня и коснулся губами моей щеки.
– Уходи, – прошептал я, – пока твой безумный друг из ревности сгоряча не вонзил мне нож в спину.
– Ты показал нам великое чудо, – так же шепотом сказал он. – Дай ему время поразмыслить, пусть он найдет способ уместить величие у себя в голове.
Я улыбнулся.
– А я больше никогда не захочу их видеть, – продолжал Авикус. – Слишком тяжелое зрелище.
Я кивнул.
– Но позволь мне приходить по вечерам, – едва слышно попросил он. – Я буду молча стоять в саду и смотреть через окно, как ты расписываешь стены.
Глава 8
Время неслось слишком быстро.
В Риме только и говорили, что о потрясающем восточном городе Константинополе. Все больше знатных патрициев покидали Рим, поддавшись далеким чарам. После смерти Константина Великого воинственным императорам, казалось, не будет конца. А натиск на границы империи оставался по-прежнему невыносимым, что требовало проявления абсолютной преданности от всех сторонников императорской власти, особенно от тех, кто занимал высокое положение в обществе и имел на него влияние.
Появился один интересный чудак – Юлиан, впоследствии известный как Апостат. Он пытался восстановить язычество, но потерпел фиаско. Несмотря на свои религиозные фантазии, он оказался отважным и умелым солдатом и погиб вдали от Рима в битве с неутомимыми персами.
Готы, вестготы, германцы, персы – кто только не совершал набеги на империю! Красивые богатые города со всеми их гимнастическими залами, театрами, философскими школами и храмами пали под натиском племен, понятия не имевших ни о воспитании, ни о философии, ни о поэзии, ни об изяществе и изысканности. Издревле принятые ценности нашей жизни были им абсолютно чужды.
Варвары разорили даже Антиохию, наш с Пандорой дом, – мне невыносимо было думать об этом.
Один лишь Рим, казалось, был неподвластен подобным кошмарам. Даже видя, как вокруг один за другим рушатся дома, родовитые граждане Вечного города не теряли уверенности в том, что он избежит печальной участи.
Я же продолжал задавать пиры для непризнанных и отверженных, часами просиживал над страницами своего дневника, поверяя ему свои мысли, или вновь и вновь покрывал росписями стены.
Весть о смерти кого-либо из завсегдатаев моих празднеств каждый раз заставляла меня нестерпимо страдать. Однако я понимал, что никто из них не избежит этой участи, и потому прилагал все усилия, чтобы компания постоянно пополнялась новыми гостями и всегда была многочисленной.
Что бы ни вытворяли гости – накачивались ли вином до бесчувствия или в каком-нибудь уголке сада исторгали из себя все выпитое и съеденное, – я упорно продолжал упражняться в живописи. Дом мой производил, наверное, совершенно безумное впечатление: горящие повсюду лампы, хозяин, с помощью кистей и красок воплощающий в жизнь свои фантазии, хохочущие гости, поднимающие бокалы за его здоровье, музыка, не смолкающая до рассвета...
Поначалу я опасался, что присутствие Авикуса, тайком наблюдавшего за моей работой, будет отвлекать меня, но быстро привык к тому, что он проскальзывает в сад и бродит где-то неподалеку. Сознание того, что рядом находится существо, способное по-своему разделить со мной долгие бессмертные ночи, приносило в душу умиротворение.
Я продолжал рисовать богинь: Венеру, Ариадну, Геру – и постепенно смирился с тем, что в их облике непременно присутствует образ Пандоры. Однако мужчинам-богам тоже нашлось место на стенах моей виллы. В особенности меня вдохновлял Аполлон, но привлекали и другие мифологические персонажи: Тезей, Эней, Геракл... Время от времени я перечитывал сочинения Овидия, Гомера и Лукреция, заимствуя сюжеты у этих поистине гениальных поэтов, а порой придумывал собственные сценки.
Тем не менее истинное утешение приносили мне только нарисованные на стенах сады – мне казалось, что я действительно бродил когда-то под сенью их деревьев и с тех пор они оставались в моем сердце.
В общем, я упорно рисовал, а поскольку дом мой был выстроен как вилла, а не как закрытое городское здание с атриумом внутри, Авикус имел возможность свободно гулять по саду и наблюдать за моей работой. Интересно, повлияло ли его присутствие на мое творчество?
Больше всего меня трогала его преданность. Равно как и его молчаливая почтительность. Не проходило и недели, чтобы он не провел хотя бы одну ночь в моем саду. А зачастую я ощущал его присутствие в течение пяти-шести ночей кряду. Бывало и дольше.
Разумеется, мы не перемолвились и словом. Молчание придавало нашему союзу своеобразную утонченность. Однажды мои рабы заметили его и в тревоге поспешили ко мне, дабы сообщить о присутствии в саду постороннего, но я быстро положил конец их беспокойству.
В те ночи, когда я навещал Тех, Кого Следует Оберегать, Авикус меня не сопровождал. Должен признаться, что, расписывая в одиночестве стены святилища, я чувствовал себя намного свободнее. Однако в такие моменты меня сильнее, чем когда-либо, одолевала меланхолия.
Отыскав удобное местечко за возвышением, позади божественной четы, я в моменты уныния частенько забирался в самый угол и засыпал там перед восходом солнца, не пробуждаясь даже с наступлением следующей ночи. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Ничто в целом мире не могло принести облегчения. В голову лезли жуткие мысли о судьбе империи.
Но потом я вспоминал Авикуса, поднимался, стряхивал с себя апатию, возвращался в город и снова начинал работать над фресками.
Не знаю, сколько лет провел я таким образом.
Впрочем, важны не даты и сроки, а то, что в заброшенных катакомбах снова обосновалась группа вампиров-сатанистов, по обычаю убивавших невинных людей. Они наводили ужас на смертных. Совершенно не заботясь о сохранении тайны существования тех, кто пьет кровь, они своим поведением повергали в ужас смертных, и в результате по городу поползли страшные слухи.
Я надеялся, что Маэл с Авикусом уничтожат и эту шайку кровопийц, что не составило бы труда, ибо поклонники сатаны были слабыми и совершали много ошибок.
Но однажды Авикус пришел ко мне и объяснил сложившуюся ситуацию, заставив увидеть ее в совершенно ином свете. Не понимаю, почему я сам не осознал это давным-давно.
– Сатанисты всегда молоды, – сказал он, – среди них не найдешь ни одного, чье перерождение состоялось после тридцати – сорока лет. Все они прибывают с Востока и утверждают, что ими правит дьявол, а поклоняясь дьяволу, они служат Христу.
– Это для меня не новость, – отозвался я, не отрываясь от своего занятия.