– Значит, решил передать ему Кровь? – с усмешкой спросил он, указывая на дверь, через которую вышли мальчики.
Я пришел в бешенство. Как всегда в подобных ситуациях, испепелил его взглядом, но от злости не мог вымолвить ни слова.
– Мариус, владетель многих имен, многих домов и многих жизней, выбрал себе славного мальчика, – со зловещей улыбкой сказал Маэл.
Я встряхнулся. Как он прочел в моих мыслях страсть к Амадео?
– Ты потерял бдительность, – мягко продолжил он. – Послушай меня, Мариус. Я не собираюсь тебя оскорблять. Ты идешь среди смертных широким шагом. А мальчик очень молод.
– Ни слова больше, – ответил я, стараясь обуздать гнев.
– Прости, я просто говорю, что думаю.
– Знаю, но больше ничего не желаю слышать.
Я оглядел Маэла с головы до ног. В новой одежде он смотрелся довольно красиво, хотя несколько мелких деталей смялись и нелепо завернулись. Но не мне их поправлять. На меня он произвел впечатление не просто варварское, но комическое. Однако я понимал, что остальные сочтут его интересным мужчиной.
Я думал, что ненавижу его, но в реальности испытывал смешанное чувство. И, стоя рядом с ним, чуть было не дал волю слезам. Но внезапно, чтобы подавить эмоции, спросил:
– Чему ты научился за эти годы?
– Высокомерный вопрос! – тихо ответил он. – А ты чему научился?
Я поведал ему свои теории о возрождении Запада, который черпал вдохновение в классической культуре, заимствованной в свое время у Древней Греции. Я рассказал, как искусство древней империи воссоздается по всей Италии, о высокоразвитых процветающих городах Северной Европы. И объяснил, что, по моему мнению, Восточная империя больше не существует – она сдалась перед натиском ислама. Греческий мир безвозвратно потерян.
– Видишь, Запад вернулся к нам, – заключил я.
Он посмотрел на меня как на отъявленного безумца.
– Ну? Что скажешь? – поторопил я.
Выражение его лица неуловимо изменилось.
– Очевидец истории, – повторил он мои слова, – наблюдающий за течением времени.
Он протянул руки, словно захотел обнять меня. Взгляд его был чист – ни тени былой злобы.
– Ты придал мне мужества, – сказал он.
– Могу я спросить для чего? – отозвался я.
– Для продолжения странствий, – ответил он и уронил руки.
Я кивнул. Что здесь добавишь?
– У тебя есть все, что нужно? – спросил я. – У меня в избытке золота Венеции и Флоренции. Ты знаешь, что деньги для меня ничто. С удовольствием поделюсь всем, что имею.
– И для меня ничто. Все, что мне нужно, я возьму у очередной жертвы – и кровь, и деньги.
– Да будет так, – ответил я, подразумевая, что ему пора уходить.
Но когда он, осознав смысл моей фразы, повернулся к выходу, я протянул руку и остановил его.
– Прости, что был холоден с тобой. Ведь мы вечные спутники во времени.
Мы крепко обнялись.
Я провел его вниз, к центральному входу, где, на мой вкус, слишком ярко светили факелы, и следил взглядом за его фигурой, пока она буквально не растворилась в темноте.
Через несколько секунд шаги его стихли.
Я мысленно поблагодарил его и надолго задумался. Я ненавидел Маэла. Я боялся его. Но когда-то я любил его, любил даже в смертной жизни, когда сам был пленником, а он – жрецом-друидом, обучавшим меня гимнам ради цели, которой я так и не понял.
Я любил его во время долгого переезда в Константинополь и, несомненно, любил, когда мы поселились в городе, где я передал им с Авикусом Зенобию и пожелал удачи.
Но сейчас я не хотел, чтобы он оставался рядом! Мне нужен был мой дом, мои дети, Амадео, Бьянка. Моя Венеция. Мой смертный мир.
Даже ради нескольких часов, проведенных в его обществе, я не мог рисковать спокойствием своего смертного дома. Больше всего мне хотелось скрыть от него мои тайны.
Но я рассеянно стоял под факелами и чувствовал, что душа не на месте.
Я повернулся и окликнул стоявшего неподалеку Винченцо.
– Я уеду на несколько ночей, – сказал я. – Ты знаешь, что делать. Я скоро вернусь.
– Да, господин, – ответил он.
И я убедил себя, что Винченцо не почувствовал в Маэле ничего странного и по-прежнему был готов выполнять мои приказания.
Но тут он протянул руку вперед.
– Смотрите, господин! Там Амадео! Он вас ждет!
Я пришел в изумление.
У противоположной стенки канала в гондоле стоял Амадео. Он наблюдал за мной, ждал, когда я освобожусь, и, конечно, видел Маэла. Почему я его не слышал? Маэл прав. Я теряю бдительность. Меня совершенно затопили человеческие эмоции. Я слишком жадно впитывал любовь.
Амадео велел гребцу приблизиться к дому.
– И почему ты не пошел с Риккардо? – спросил я. – Почему ты до сих пор не у Бьянки? Ты должен делать, что тебе говорят.
Винченцо неожиданно исчез, Амадео вышел на набережную и обнял меня, изо всех сил сжав мое твердое неподатливое тело.
– Куда ты едешь? – прошептал он. – Почему ты опять меня бросаешь?
– Мне нужно уехать, – сказал я, – ненадолго, всего на несколько ночей. Ты прекрасно знаешь, что у меня есть важные обязательства. Я же всегда возвращаюсь.
– Мастер, а тот человек, который приходил к тебе и только что ушел?..
– Не задавай вопросов, – резко оборвал его я, сознавая, что сбываются мои худшие опасения. – Я вернусь к тебе через несколько ночей.
– Возьми меня с собой! – взмолился Амадео.
Его просьба потрясла меня, и в душе будто лопнула туго натянутая струна.
– Не могу. – И вдруг у меня вырвалось: – Я еду к Тем, Кого Следует Оберегать. – Я уж думал, что никогда не произнесу эти слова вслух. – Проследить, чтобы все там было в порядке. Я делаю то, что делал всегда.
На его лице отразилось величайшее удивление.
– Те, Кого Следует Оберегать, – повторил он мои слова шепотом, будто молитву.
Я вздрогнул, испытывая огромное облегчение. Видимо, появление Маэла еще больше сблизило меня с Амадео, позволив сделать очередной роковой шаг.
Факелы действовали мне на нервы.
– Идем в дом, – сказал я.
Мы вместе вошли в затененный коридор.
Винченцо, маячивший где-то поблизости, удалился.
Я наклонился поцеловать Амадео – жар его тела передался и мне.
– Мастер, дай мне Кровь, – прошептал он мне на ухо. – Мастер, расскажи мне, кто ты.
– Кто я, дитя мое? Иногда мне кажется, что и сам не знаю. А иногда думаю, что лучше и не знать. Занимайся, пока меня не будет. Ничего не упускай. И сам не заметишь, как я вернусь. Тогда обсудим наши тайны и Поцелуи Крови. А пока никому не рассказывай о наших отношениях.
– Я что, когда-то рассказывал?
Он поцеловал меня в щеку и теплой ладонью погладил по лицу, словно старался понять, насколько я перестал быть человеком.
Я прижался губами к его губам и передал ему в этом поцелуе струйку крови, ощутив, как он содрогнулся всем телом, после чего сразу же отстранился.
Амадео совершенно ослаб.
Я подозвал Винченцо, передал ему с рук на руки Амадео и вышел в ночь.
Я покинул великолепную Венецию, город сияющих дворцов, и направился в леденящее душу горное святилище. Я знал, что участь Амадео решена.
Глава 20
Не представляю, сколько я оставался с Теми, Кого Следует Оберегать. Неделю? Больше? Я вернулся в святилище и признался, что, к своему несказанному удивлению, произнес при смертном мальчике давно ставшие запретными слова: «Те, Кого Следует Оберегать». Я снова поведал им о своей страсти, о том, что хочу разделить с Амадео одиночество, хочу отдать ему все, что имею, все, чему могу научить.
Мучительные слова: «Все, что имею, все, чему могу научить!»
Какое дело Священным Прародителям до моих страданий? Никакого. Обрезая фитили ламп, наполняя сосуды маслом, зажигая яркие огни вокруг неизменно безмолвных фигур в египетских одеяниях, я продолжал молча нести свой крест.
Дважды я Огненным даром воспламенял длинный ряд из сотни длинных свечей. Дважды они угасали.
Но предаваясь молитвам и грезам, я пришел к одному четкому выводу. Мне понадобился смертный спутник как раз потому, что я погрузился в смертную жизнь.
Не ступи я на порог мастерской Боттичелли, я не познал бы безумного одиночества. Сюда добавилась моя любовь к искусству, особенно к живописи, и желание быть поближе к смертным, впитавшим в себя красу творений эпохи, подобно тому как я впитывал чужую кровь.
Я сознался себе и в том, что воспитание Амадео практически завершилось.
Очнувшись, я со всей силой Мысленного дара прислушался к шагам и думам Амадео, находившегося в каких-то сотнях миль от меня. Он старательно выполнял мои указания. По ночам он сидел за книгами, а не пропадал у Бьянки. Он практически не покидал мою спальню, поскольку в последнее время отвык от простых радостей общения с остальными мальчиками.
Как заставить его покинуть меня?
Как заставить его превратиться в спутника, о котором я мечтал всей душой?
Я изводил себя противоречивыми вопросами.
Наконец я задумал устроить ему последнее испытание. Если он не выдержит, я отпишу ему несметные богатства и дам высокое положение в смертном мире; он не устоит. Как организовать такое, я не знал, но не усматривал в этом особой сложности.
Наконец я задумал устроить ему последнее испытание. Если он не выдержит, я отпишу ему несметные богатства и дам высокое положение в смертном мире; он не устоит. Как организовать такое, я не знал, но не усматривал в этом особой сложности.
Я вознамерился продемонстрировать ему, каким образом я питаю свою жизнь.
Конечно, я предавался самообману: увидев меня в процессе убийства, он уже не сможет оставаться полноценным членом смертного общества, невзирая на образование, лоск и богатство.
Не успел я задаться этим вопросом, как на ум пришла прелестная Бьянка, твердой рукой правившая своим кораблем, несмотря на вручаемые гостям чаши с ядом.
Такова была суть моих молитв – сплошь зло и коварство. Просил ли я позволения Акаши и Энкила передать Кровь мальчику? Просил ли я разрешения допустить Амадео к древним, веками не ведавшим перемен тайнам святилища?
Если и просил, ответа не было.
Акаша одарила меня не требовавшим усилий спокойствием, а Энкил – величием. Лишь единожды по храму разнесся гулкий звук – то я поднялся с колен запечатлеть поцелуй на ногах Акаши и удалился, накрепко заперев за собой огромную дверь.
В тот вечер в горах поднялся сильный ветер и шел снег – колючий, белый и чистый.
Не прошло и нескольких минут, как я с радостью возвратился в Венецию, хотя мой любимый город также промерз насквозь.
Едва я ступил на порог спальни, как Амадео кинулся в мои объятия.
Я покрыл поцелуями его волосы, а затем и теплый рот, согреваясь его дыханием, и наконец едва заметным укусом дал ему выпить Крови.
– Хочешь ли ты стать таким, как я, Амадео? – спросил я. – Никогда не меняться? Жить вечно втайне от остальных?
– Да, Мастер, – пылко произнес он и прижал теплые ладони к моим щекам. – Хочу. Думаешь, я мало размышлял? Я знаю, что наши мысли для тебя открытая книга. Мастер, я согласен. Мастер, как это делается? Мастер, я принадлежу тебе.
– Достань самый теплый плащ: на улице настоящая зима, – сказал я. – И пойдем на крышу.
Через какое-то мгновение он стоял рядом со мной. Я посмотрел вперед, в сторону берега лагуны. Ветер усиливался. Не замерз ли он, подумал я и действительно проник в его мысли, познав всю меру его страсти.
Заглянув в карие глаза, я понял, что он оставил позади смертный мир с легкостью, недоступной никому из известных мне людей, ибо воспоминания продолжали точить его душу. А мне он готов был довериться во всем.
Я обнял его обеими руками и, прикрыв его лицо, утащил вниз, в малоприятный район Венеции, где в каждом углу спали воры и нищие. Каналы воняли нечистотами и дохлой рыбой.
Там я через пару минут присмотрел себе смертную жертву и, к вящему изумлению Амадео, со сверхъестественной ловкостью предотвратив удар ножом, поднес бедолагу к губам.
Я дал Амадео разглядеть предательские клыки, пронзившие горло несчастного, но потом, закрыв глаза, превратился в Мариуса-вампира, в Мариуса – убийцу преступников. В рот мне хлынула кровь, заставившая забыть о присутствии Амадео.
Закончив, я молча бросил труп в зловонные воды канала.
Я повернулся, чувствуя, как кровь приливает к лицу, разливается по груди и по рукам. В глазах помутнело, и я понимал, что улыбаюсь – не злобной, но потаенной улыбкой, недоступной пониманию мальчика.
Когда я все же взглянул на него, то увидел лишь удивление.
– Тебе не хочется оплакать его, Амадео? – спросил я. – Не хочется узнать, что у него был за нрав, что за душа? Он умер без причащения. Он умер только ради меня.
– Нет, Мастер, – отвечал он, и на его губах заиграла улыбка, отблеск моей усмешки. – Я видел чудо, Мастер. Что мне за дело до его тела и души?
Я так разозлился, что не ответил. Урок не удался! Он слишком молод, ночь слишком темна, жертва чересчур ничтожна – и все мои планы вот-вот рухнут.
Я снова завернул его в плащ, прикрыв лицо, чтобы он не видел, как я беззвучно передвигаюсь по воздуху, а затем искусно проникаю в дом через окно, закрытое ставнями для защиты от ночного ветра.
Я оставил проделанную брешь и, миновав череду задних комнат, очутился вместе с Амадео в роскошной, тускло освещенной спальне Бьянки. Нам было видно, как она принимает гостей в своем салоне, но вот она повернулась и направилась к нам.
– Зачем мы здесь, Мастер? – Амадео с опаской выглянул в гостиную.
– Тебе одного урока мало, – сердито отозвался я. – Сейчас поймешь. Увидишь, как мы поступаем с теми, кому признаемся в любви.
– Как это, Мастер? – спросил Амадео. – Что ты такое говоришь? Что ты собираешься сделать?
– Убить злодея, дитя мое, – ответил я. – Сейчас ты убедишься, что здесь присутствует зло, такое же темное, как душа того несчастного, которого поглотили черные воды, которого никто не исповедовал и не оплакал.
Перед нами появилась Бьянка и мягко спросила, как мы попали в ее личную комнату. Ее светлые глаза пытливо смотрели на меня.
Я поспешил предъявить обвинение.
– Расскажи ему, моя любимая красавица, – приглушенно, чтобы никто не услышал, сказал я, – расскажи, какие страшные грехи скрывает твой ласковый взор. Расскажи, какой яд принимают гости под твоей крышей.
Ее голос звучал совершенно спокойно.
– Ты разозлил меня, Мариус, потому что ведешь себя неучтиво. Ты не вправе обвинять меня. Уходи и приходи снова – с уважением и любезностью, как раньше.
Амадео дрожал.
– Прошу тебя, Мастер, давай уйдем. Мы же любим Бьянку, только и всего.
– Только и всего? Мне нужно от нее гораздо больше, – объяснил я. – Мне нужна ее кровь.
– Нет, Мастер, – прошептал Амадео. – Мастер, умоляю.
– Да, поскольку в ее крови течет зло, и тем она слаще. Я люблю пить кровь убийц. Расскажи ему, Бьянка, о винах, сдобренных зельем, о жизнях, погубленных ради тех, кто сделал тебя инструментом жестокого умысла.
– Немедленно уходите, – повторила она, не выказывая ни малейшего страха. Ее глаза сверкали. – Мариус Римский, ты мне не судья. Только не ты, колдун, окруживший себя мальчиками! Я скажу только одно: немедленно покиньте мой дом.
Я подошел ближе, чтобы обнять ее. Я не представлял, чем это кончится, знал только, что нужно наглядно показать ему весь ужас моего существования, чтобы он своими глазами увидел страдания и боль.
– Мастер, – прошептал он, протискиваясь между нами, – я готов навсегда отказаться от своих притязаний, только не причини ей вреда. Слышишь? Я больше ни о чем просить не буду. Отпусти ее.
Я обнял Бьянку, вдыхая сладкий аромат ее молодости, волос, крови.
– Убей ее – и я умру вместе с ней, Мастер, – заявил Амадео.
Довольно. Более чем достаточно.
Я отодвинулся от нее. Меня охватило смятение. Доносившаяся из комнат музыка слилась в единый шум. Кажется, я сел прямо на кровать. Жажда крови стала невыносимой. Убить бы их всех, подумал я, глядя на толпу гостей, а вслух заметил:
– Мы с тобой оба убийцы, Бьянка.
Амадео плакал, отвернувшись от нас. По прекрасному личику градом катились слезы.
А она – она, ароматная красавица с белокурыми косами, смело села рядом со мной и взяла меня за руку – меня!
– Мы с тобой оба убийцы, властелин, – ответила она. – Да, я могу выполнить твою просьбу и рассказать о себе. Но пойми: я выполняю волю тех, кто точно так же может отправить меня прямиком в ад. Это они готовят роковую чашу. Они решают, кому ее вручить. Причины мне не сообщают. Знаю только, что я должна либо слушаться, либо умереть.
– Назови их имена, милая красавица, – попросил я. – Я жажду их крови. Тебе и не снилась вся сила этой жажды.
– Они мои родичи, – произнесла она. – Таково мое наследство. Такова моя семья. Таковы мои стражи.
Она разрыдалась и приникла ко мне, словно вся истина мира заключалась для нее в моей силе. Внезапно я осознал, что так и было.
Мои недавние угрозы лишь прочнее привязали ее ко мне, а Амадео настаивал, чтобы я убил ее обидчиков, тех, кто сделал из нее убийцу, невзирая на узы крови.
Она прятала лицо, а я все крепче прижимал ее к себе, явственно читая в ее путаных мыслях необходимые имена.
Я знал ее родственников – флорентинцев, часто заходивших к ней в гости. Сегодня они пировали в соседнем доме. Они давали деньги в рост, но со своими кредиторами так называемые банкиры предпочитали расплачиваться убийством.
– Ты избавишься от них, красавица, – пообещал я, едва касаясь губами ее лица.
Она обернулась и осыпала меня быстрыми, жадными поцелуями.
– Как же я с тобой расплачусь? – спросила она, целуя меня и гладя по голове.
– Никогда не рассказывай о том, что видела сегодня ночью.
Она взирала на меня безмятежными овальными глазами, и ее мысли закрылись, словно она твердо решила никогда больше не обнажать передо мной душу.
– Клянусь, властелин, – прошептала она. – И на сердце станет еще тяжелее.
– Нет, я сниму эту тяжесть, – пообещал я, собираясь уходить.
Внезапно она погрустнела и опять расплакалась. Целуя ее, я ощутил на губах вкус слез и пожалел, что это не кровь, но тут же навсегда зарекся думать об этом.