А потом: «Почем нам знать, что мы вернемся туда, откуда явились?»
В этом месте Эдит захлопнула дневник. Вчитываясь дальше, она рисковала слишком закопаться в личность Эмиля. «Почем нам знать, что мы вернемся туда, откуда явились?» Не крик ужаса, а скорее вопль торжества. Фактически ее отец только и жил этими вылазками в отравленную зыбкую неопределенность. Что бы он ни говорил о ней – или о себе, – ему эта смурь нравилась. Он любил тени и исковерканные пути света, любил непредсказуемость. Записи в дневнике – не более чем показуха, уверенная мина перед другими или даже собой, и вот почему его почерк такой дезориентированный, небрежный и стремительный. А Вик Серотонин ничем не лучше. Хоть Эмиль о нем и низкого мнения, но Вик такой же, и, возможно, блокнот ему поможет. Возможно, блокнот снабдит Вика решающим козырем в партии против Лэнса Эшманна и Поли де Раада. На каких бы ставках та ни проходила.
– Вик, ты чокнутый, – мягко сказала Эдит, словно тот мог ее услышать.
Подняв глаза, она встретилась взглядом с аккордеонами; через окно было видно, как по улице струится кошачья река, но иголки дождя, золотые от солнечного света, не касались черной и белой шерсти. Презрев эти знамения, Эдит спрятала блокнот, облачилась в мареновое шерстяное пальто и отыскала зонтик.
– Я пошла! – крикнула она отцу.
Ответа не последовало – так долго, что она уже почти захлопнула дверь, когда Эмиль, которого Эдит, забрав дневник, оставила лежать на кровати в сознании и тревоге, с любопытной жесткой усмешкой на лице, отозвался:
– Ему от этого проку не будет. Советую отнести дневник Эшманну. Эшманн хотя бы ответственный человек.
– Эмиль, да ты так и скажи, что любишь Вика!
Отец засмеялся, но смех тут же перешел в кашель.
– Ну и что? – спросил Эмиль Бонавентура у потолка, когда снова смог говорить. Он научился любить моменты разочарования.
* * *Раньше, той же ночью, Вик Серотонин вошел в бар Лив Хюлы как раз вовремя, чтобы услышать, как Лив говорит Кьелар:
– Иногда я могу без этого обойтись.
Он не понял, о чем они говорят. Жесткий потолочный свет иссушал фигуры женщин, склонившиеся друг другу навстречу по обе стороны цинковой барной стойки, придавая им сходство с известной иллюзией, вазой Рубина. Хотя это не устраняло их различий, но все же наделяло некоторыми общими чертами, выраженными в большей мере, чем, например, стынущая на стойке у руки Элизабет Кьелар чашка шоколада; и уж куда больше было у них общего друг с другом, нежели с Виком Серотонином. Вик удивился, уловив этот моментальный проблеск близости. Женщины поболтали еще минутку, затем, увидев его, томно расцепились, стряхнули чары.
– Привет, Вик, – сказала Лив Хюла. – Тебе чего-нибудь налить? – И – словно он мог этого не заметить: – Твоя клиентка пришла.
Ночь выдалась тихая. Чуть раньше заходили отпраздновать выигрыш на боях портняжки из франшизных ателье по Стрэйнту; за ними из «Prêter Cur» явились какие-то туристы с круизного корабля «Бетс/Хирстон» – вероятно, с «Нервной анорексии», для которой Саудади не более чем остановка на дозаправку в прихотливо распланированном двухлетнем круизе по Пляжу. Минут двадцать теневые операторы Лив провели в нездоровом возбуждении, но затем один из туристов припомнил название нового бара недалеко от Антарктик-бульвара, и они ушли. «Жизнь моего бара в ореховой скорлупке», – подумала Лив, собрав посуду со столиков, пересыпав деньги в кассу и помыв бокалы в горячей воде. Она скучала по прежней своей жизни, что так отличалась от этой. В тот день у нее в спальне на втором этаже произошло два события.
Во-первых, Лив случайно встретилась взглядом в зеркале сама с собой. В лице, увиденном там, слишком много было от Лив и слишком мало – от Элизабет Кьелар. Лицо это носило печать усталости от вечной нехватки шуб. Оно устало быть самим собой. Наверху, в гало, с этим можно справиться – там вечно переопределяешь себя, вечно движешься вперед. Пустота ласкова. С ней легко договориться. Там почти не с чем столкнуться. Но тут, внизу, в спальне, все обстоит так, как обстоит.
Второе происшествие с Лив сводилось к следующему: пробудясь от неглубокого сна, она села на краю незастеленной кровати, выглянула в окно и увидела, как мимо идет Антуан Месснер с Ирэн-Моной под ручку. У Ирэн был новый прикид: короткий мохеровый болеро-топик, латексные сапожки до колен на полиакриловых каблуках, все – популярного в том сезоне подростково-розового оттенка; толстяк же облачился в бледно-голубой костюм, который купил, начав работать у Поли де Раада, и уложил волосы лакированным гребнем. Выглядела парочка забавно, и в то же время взаимная близость их парадоксальным образом возвеличивала. Словно король и королева в состоянии аффекта шествуют. Заметив Антуана с Ирэн в таком необычном виде, Лив подумала было спуститься в бар и окликнуть их, спросить, отчего они перестали к ней заходить. Теперь же, глядя, как Вик Серотонин уходит с клиенткой к окну, усаживает ее за столик и начинает о чем-то шушукаться, Лив поймала себя на той же мысли, что в миг, когда увидела Антуана с Моной. «Эти двое воображают, что перед ними открылись новые перспективы. Ну-ну, удачи».
Вик Серотонин тем временем говорил:
– Может, через четыре дня рискнем.
Кьелар, еще не дослушав фразы, отмахнулась: нет. Ей нужно быстрее, сказала она, и так долго ждать нельзя. У нее нервы шалят. Она не уверена, сказала она, что продержится еще день.
– Я не уверена, что еще хоть час протяну.
«И это правда», – подумалось Вику. То, что он заметил у нее внутри в квартире на Хот-Уоллс, когда она трахалась с Виком, набирало силу и продолжало ее грызть.
– Тогда три дня, – предложил он.
Она помотала головой. Он взял ее за руку, которую Элизабет уже начала отдергивать, и пояснил:
– Это только потому, что тут начались события, которые мне непонятны.
– Нет, – сказала она.
– Два дня, – отрезал Вик. – Два дня, миссис Кьелар. Это я могу себе позволить. С Поли что-то не так, с Зоной что-то не так. Тут полиция везде шастает.
Кьелар вскочила так порывисто, что опрокинула табуретку, – можно было подумать, что ответ Вика она восприняла как физический удар. Она уставилась на упавшую табуретку с таким видом, словно ничего горшего с ней или с Виком уже произойти не может.
– Я не могу, – прошептала она.
Вик не видел выхода. Его и собственное-то поведение озадачивало не меньше, чем поведение клиентки.
– Я чего-то жду, – говорила она ему тогда, – и даже не знаю, из какой части моей жизни оно возникнет.
Он встал, обнял ее и поднял табуретку.
– Смотрите, – сказал он. – Видите? Все в порядке. Никаких проблем.
Коснувшись клиентки, он почувствовал, что все ее тело напряжено и дрожит. Ему представились раскаленные косточки внутри, пронизанные миниатюрными надписями: ЭЛИЗАБЕТ КЬЕЛАР, ЭЛИЗАБЕТ КЬЕЛАР.
– Мы туда в течение сорока восьми часов отправимся, – сказал он. – Я обещаю.
Она была похожа на голограмму. Приглядись – и каждая часть обещает раскрыть информацию о целом, но необъяснимом. Он попытался ее усадить. Она прильнула к нему. Они заказали еще выпить и сели друг против друга, молча держась за руки. Так их обнаружила, уже гораздо позже, вошедшая в бар Эдит Бонавентура, в мареновом шерстяном пальто и с дневником отца в руке.
– Вик, – сказала Эдит, – ах ты ж дешевый потаскун!
Она прошагала мимо и заказала у Лив Хюлы выпить.
– Я тут посижу, – сообщила она Лив. – Ты не против, если я тут посижу и поговорю с тобой?
– Ты моя клиентка, – отозвалась Лив Хюла.
– Ну и славно, ну и хорошо, – сказала Эдит. – И хорошо, что мне не придется смотреть на этого мерзавца у окна.
Она окинула оценивающим взглядом бар.
– Хорошее у тебя местечко, – сказала она Лив Хюле, – малость заброшенное, правда. Нужно тут ремонт сделать. Нужно тематическое оформление, и повеселее чтобы.
Вылакав половину бокала, она утерла с едва заметного изгиба верхней губы алкоголь.
– Эй, Вик! – позвала она, высоко воздев блокнот, чтобы у Вика не осталось сомнений. – Эмиль был насчет тебя прав. Я через весь город чалапала, чтобы тебе его отдать. Но тебе его не видать, как своих ушей.
– Господи!.. – сказал Вик.
– Тебе его не видать, как своих ушей, потому что ты дешевый сливной бачок, а не мужик. Да и где ты был, по сути? Нигде.
Эдит допила свою порцию и поднялась.
– Спасибо, – сказала она Лив Хюле. – Мне понравилось. Покедова.
Вик Серотонин уже вскочил. Он подбежал к двери первым и схватил Эдит за руки.
– Эдит, нам нужно поговорить, – сказал он.
Эдит негромко рассмеялась.
– Нет, Вик, не нужно, – ответила она. – В этом ты ошибаешься.
Вик пытался придумать, как ее задержать.
– Слушай, – начал он, – что б там тебе ни говорил Эмиль, а в Зоне пошли перемены. – Он увидел, что эта тема ее не интересует, но остановиться не мог. – Весь наш предыдущий опыт может обесцениться.
– Как было бы классно, – сказала она мечтательно, – если бы вы повзрослели наконец. Ну хоть кто-то из вас.
– Эдит…
– Ты знаешь, что мне это все напоминает? – спросила у него Эдит, обведя широким жестом Элизабет Кьелар, бар Лив Хюлы, далекую перспективу Стрэйнт-стрит, куда она даже не глядела, и Саудади, песчинку на Пляже, заправочную станцию для чьих-то круизов. – Мне это напоминает бои.
– Эдит…
– Мне это напоминает тот вечер боев, – сказала она.
Она опустила глаза на свои запястья в плену рук Вика, потом подняла и посмотрела ему в лицо.
– Мне насрать на то, что там происходит, Вик.
Не найдя ответа, он выпустил ее, и Эдит ушла на Стрэйнт под дождь. Остановилась лишь однажды, чтобы добавить, не оборачиваясь:
– И ты знаешь, что дело тут не в Эмиле.
После чего стук ее каблуков продолжил удаляться, следуя простой, ясной и неизбежной акустической кривой затухания. Вик долго глядел ей вслед. Обернувшись, он обнаружил, что Кьелар разбила бокал о стену, сидит, обхватив себя руками, как обиженный ребенок, на почерневших половицах у окна, глядя вдоль Стрэйнт-стрит на ореол Зоны Явления – заметный отсюда на пределе видимости, линией ржавых крыш, разбитых окон и колючей проволоки, – и говорить отказывается.
Лив Хюла терпеливо подметала осколки.
– Мне чувство юмора тут малость изменяет, – сообщила она Вику. – Может, тебе стоило бы найти себе другой офис?
При этом она думала: «Сегодня после обеда я просто без сил. После обеда везде слишком плохо одной».
7
Космический нуар
Вик отвез Кьелар в Хот-Уоллс на рикше. Наутро, когда он возвращался домой, его арестовали. Арест провели быстро и ловко: «кадиллак» с откидным верхом, неслышно проскользнув между жерновами трафика, нагнал его у тротуара и передняя дверца с пассажирской стороны откинулась ровно настолько, чтобы идущий рядом Вик влетел прямо в нее.
– Эй! – возмутился он. Тут с ним поравнялась ассистентка Эшманна, улыбаясь ему прямо в лицо, и сказала:
– Вик, садись в машину.
День выдался приятный, с моря дул легкий освежающий бриз. Зеркальце на идеально блестящем крыле автомобиля посылало солнечные зайчики Вику в глаза. Вид у Вика, наверное, сделался не самый приветливый, потому что ассистентка улыбнулась еще шире и активировала выкройку; он краем глаза уловил подкожную и подсознательную рябь нанодвижений. Взгляд ассистентки опустел. По ее предплечью заструился поток данных: зрелище само по себе было захватывающее.
– Вик Тестостерон, – сказала она, – можешь, конечно, попытаться надрать мне зад, но я тогда, – многозначительный взгляд в небо, – вызову группу поддержки. Или же, что было бы проще всего, ты поедешь со мной, и в этом случае никто не погибнет. Что скажешь?
Вик пожал плечами и сел в «кадиллак».
Ассистентка мгновение глядела на него прежним пустым взглядом, потом покачала головой и захлопнула дверь.
– Пристегнись, – посоветовала она.
Вик ожидал оказаться в КПЗ. Ожидал допроса. Вместо этого, ассистентка молча рулила в слабом трафике около пяти минут, достаточно, чтобы Вик немного отошел и стал размышлять, что вообще происходит, а потом внезапно сказала:
– Ты, наверное, с Лэнсом уже давно знаком.
– С кем? – переспросил Вик.
– Ты встречался с его женой?
– У своей руки спроси, – посоветовал Вик. – Она тебе наверняка поможет.
Он не понял ее вопроса. А если бы и понял, то не стал бы закапываться.
– Или это у тебя результаты боев только подоспели?
– Он здесь, – сказала ассистентка, открыв линию.
– Клевая тачка, – произнес Вик, словно кто-то третий в «кадиллаке», на заднем сиденье, мог его слышать, – и мне нравится запах натуральной кожаной обивки сидений. – Он крутанул хромированный шишак переключателя станций на приборной панели, зазвучала музыка. WDIA,[29] сиречь «Радио Ретро», – по воздуху на всей планете. Ассистентка Эшманна, не прекращая разговора по своей линии, потянулась к радио и заглушила его.
– Нет, – проговорила она, пустыми глазами обводя Вика и улицу, – он не доставил мне проблем.
Вик Серотонин сидел в офисе на втором этаже полицейского участка на пересечении Юнимент и По. Он провел в одиночестве уже минут десять. В участке недавно побрызгали настоящим лаком для мебели, жалюзи были опущены, хотя и не полностью, так что неровные, но яркие полоски света лежали на всем, от коричневого кожаного кресла и слегка кривоногого стального стола с множеством ящиков до отполированного зеленого линолеума на полу. С потолка на Вика глядела парочка теневых операторов, вид у них был уставший и одновременно грустно-невостребованный.
– Его еще нет, дорогой, – извинились операторы. – Хочешь чашку чаю?
Вик стал рыться в ящиках стола. Он обнаружил там стопки писем на хрупкой голубоватой бумаге, тщательно сложенных конвертиками. Края конвертиков от времени истрепались. Одно из писем начиналось словами «дорогой Лэнс», но больше Вик узнать не успел: пришлось засунуть его обратно в ящик, потому что вернулся Эшманн.
– Вик, не вставай, – сказал сыщик. – Приятно тебя видеть таким расслабленным. Если операторы тебя напрягают, ты просто скажи.
– За что меня арестовали?
– Я плащ тут повешу, вот на этом крючке, – указал Эшманн, – чтобы тебе не мешать. И, Вик, ты еще не арестован.
Серотонин поднялся и пошел к двери.
– Приятно было с вами увидеться, – бросил он.
– Ты еще не арестован, но это ведь Полиция Зоны, а не бар на Стрэйнт-стрит. Сядь, поговори со мной. Разве тебе так тяжело?
Вик снова сел, нагло угнездившись в уютном кожаном кресле за столом, а Эшманну оставил жесткий стул перед столом. Если детектива и рассердило подобное нарушение протокола, он своих чувств не выдал, а лишь устроился поудобнее, давая отдых коленям, подвернул светло-коричневые брюки, так что стали видны короткие черные носки и белые щиколотки с признаками варикоза, и произнес:
– Вик, каково там, в Зоне?
– Да вы шутить изволите, начальник. Да откуда ж я знаю?
Детектив кивнул собственным мыслям, словно ожидал именно такого ответа или, точнее, как если бы принимал в расчет несколько вариантов ответа, каждый из которых, случись Вику его дать, обладал бы в глазах Эшманна одинаковой важностью. В конце концов, вопрос был с подвохом.
– Я трубку раскурю, если ты не против, – сказал он, – а ты пока подумай.
На стене напротив Вика стали прокручиваться черно-белые кадры скверного качества с ним в главной роли. Вик Серотонин идет по улице к Хот-Уоллс; Вик Серотонин ставит на боях с пышкой под ручку; Вик Серотонин покупает кепку; Вик идет по улице, где живет, сбив кепку на затылок. Жизнь его была задокументирована с исчерпывающей полнотой: на одном снимке Вик прокладывал себе путь через толпу виповских клиентов в клубе «Семирамида» у Поли де Раада, остановившись на миг поговорить с лучшей девочкой Поли; съемка внезапно обрывалась у дверей задней комнаты клуба и возобновлялась в городе, прослеживая путь Вика до Лонг-бара, где в тумане помех и артефактов декодирования угадывался дуэт из кафе «Прибой», играющий маленькую авторскую композицию, – называлась она «Декода». Эта видеозапись словно обладала собственным интеллектом, строила нарратив и сама себя редактировала. Сопровождала Вика в туалет, проплывала над облупившейся краской и шахматным линолеумом, потом обратно, чтобы показать в итоге, как Вик стоит на влажном песке за баром, озадаченно глядя через периметр в Зону. Эшманн наблюдал, как Вик смотрит сам на себя. Курил трубку. Спустя несколько минут остановил воспроизведение.
– Итак, – сказал он. – Дальше мы посмотрим, что происходит в этом заведении почти каждый вечер. Вик, тебя на этой записи нет, но не будешь ли ты так любезен уделить ей некоторое внимание?
На стене крались в полумраке фигуры, совершая трудноинтерпретируемые движения; дверь с одного ракурса, неоновый знак «ЖИВАЯ МУЗЫКА ВЕСЬ ВЕЧЕР» с другого, еще одна дверь и море. Нанокамеры роились в свете фонарей на тропинке перед морем, словно икринки. Вик увидел, как дивные новые люди нерешительно удаляются от кафе «Прибой» – недооформленные, эмергентные, озадаченные, но полные надежд и предвкушающие новый опыт.
– Возможно, это и днем происходит. Может, мы недостаточно пристально наблюдаем.
Двое парней в выходных рубашках. Девушка, неумело танцующая на песке. Держась за локти, бредут по Марикашель-Хилл вверх, к центру города. Пытаются завязать разговор, но вместо этого, прильнув друг к дружке, затягивают обрывки композиций, слышанных двадцатью минутами раньше в кафе «Прибой». Мало-помалу находят то, за чем пришли, и исчезают. Задумчиво взирают на неоновые вывески, с мягкими медитативными улыбками утягиваются в переулки, проскальзывают в тату-салоны и бордели. Вот они на камере – на миллионе камер, – а в следующее мгновение город уже поглотил их. Камеры мигнули.