– Кто? – не понял я.
– Баба, которая меня изображала, – топнула ногой Брин, – ну?
Она вытащила из сумочки пачку купюр.
– Тыщу евриков и больше ни копейки! – отрезала Алина. – Пусть она заткнется! Навсегда! Сейчас не она пела! Там была я!
Отпихнув меня в сторону, Брин дернула рычаг, пыльная драпировка сомкнулась. Энди, Мара, Мими, Антонио и Жозефина унеслись в правую кулису. Алина выбежала на сцену и вцепилась в Герасима Ильича, который, так ничего и не поняв, продолжал биться в восторге.
– Занавес, козел! – потребовала Брин, я поднял рычаг.
Публика прыгала в проходе, репортеры поднимали над головой фотоаппараты. Я ощутил невероятную гордость. Ваня, ты Станиславский, Петер Штайн и Нина Усатова в одном флаконе! Впрочем, можно смело добавить к этой компании господ Виктюка, Житинкина и замечательного Николая Скорика, он любит мистические постановки! Момент самолюбования быстро закончился, я вышел на авансцену и гаркнул:
– Несравненная Алина Брин в спектакле коллектива «Морелли». У нас звезды только первой величины!
Поняв, что действо завершено, корреспонденты стали нервничать.
– Вы дадите нам интервью?
– Что за коллектив?
– Откуда вы взялись?
– Повернитесь левее, улыбнитесь на камеру!
– Общий снимок с артистами!
– Ваша солистка закончила консерваторию?
Я оглядел подпрыгивающих от возбуждения журналистов и воскликнул:
– Через десять минут, только переоденемся!
– Господа, – вклинился Гарик, – просим в столовую, там фуршет!
Борзописцы развернулись и кинулись к дверям. Охрана влезла на сцену и унесла Герасима Ильича. «Шмурбурдурвич» в полном восторге потирал руки и обнимал Гарика. Алина, исподтишка показав мне кулак, спустилась в зал.
Я вернулся за кулисы, увидел сидящую на брезенте Мими, сдернул с нее парик и сказал:
– Дорогая! Ты была неподражаема! Вытянула на себе все действие! Мы заработали прорву денег! Смотри, здесь тысяча евро от Алины и сто долларов от Гарика. И это благодаря тебе! Вот кто у нас звезда первой величины!
– Прикольно, – затянул дискант, – мамахен изображала обезьяна!
Я шумно выдохнул и поднял голову, из сумрака кулис вышла все та же девочка в драных джинсах и майке с пошлой надписью.
– Ты, типа, кто? – спросила она.
– Иван Павлович, то есть Володя, – живо поправился я.
– Стебно! А я Мила Брин.
– Дочь Алины?
– Угадал! Давай пятьсот евро!
– За что?
– Иначе расскажу мамашке, кто под нее косил! – нагло заявила Мила.
– Вам сколько лет? – улыбнулся я.
– А че?
– Просто так спросил.
– Ну тринадцать!
– Вы еще очень молоды.
– Типа, бабки мне не нужны? – захихикала Мила. – Оставь свою болтовню. Гони лавэ!
– Вы еще очень молоды, и…
– Тебя перемкнуло? Уже слышала про возраст, – скривилась Мила.
– Вы еще очень молоды, – упорно повторил я, – и горячи. Наоборот, это вы должны мне денег!
– Я? – захлопала густо намазанными ресницами Мила. – С какой радости?
– Представляете, какой вой поднимут СМИ, если я сообщу: Алина Брин не принимала участия в спектакле, ее с успехом изобразила макака Мими. И никто, включая мужа, не заметил подмены!
– Герасим идиот, – сообщила Мила.
– Неужели среди публики не нашлось ни одного нормального человека? – мягко спросил я. – Или ваша мама и Мими сестры-близнецы? Подумайте над моими словами, детонька!
– Вова! Ты где? – закричал Гарик.
– Здесь! – отозвался я.
В ту же секунду Мила резко стукнула меня ногой под коленями. Я не ожидал такого от девчонки, поэтому не удержал равновесия и шлепнулся на кучу трепья, наваленного рядом.
– Еще пообщаемся, – злобно пообещала Мила и унеслась.
– Вова, – укоризненно зацокал языком Гарик, – а говорил – не пьешь! Встать можешь? Иди, тебя журналюги ждут! Идиот! Нажрался в самый ответственный момент! Такая реклама твоим Гаделли! Надо есть, пока подали! А ты?!
– Я трезв! Просто упал! – прокряхтел я, вставая.
– Аха! Лапы не держат! Хорош врать, – не успокаивался Гарик.
– Это глупо выглядит, когда взрослый мужик жалуется на ребенка, но меня толкнула Мила.
– Дочь Алины?
– Да.
– Вот стерва! Маленькая негодяйка, – зашипел Гарик, – меня она ненавидит. Я пытался наладить контакт с оторвой, ни хрена не получается!
– К сожалению, многим родителям кажется, что они недодали чаду любви и ласки, поэтому балуют детку донельзя, – вздохнул я. – Алина распустила девочку. В тринадцать лет полезны не конфеты, а розги!
– Брин не виновата, – вдруг сказал Гарик, – у нее трагедия.
– Да? – усомнился я. – И какая? Потеряла серьгу с бриллиантом?
– Зря ты, Вовка, ерничаешь, – посерьезнел Гарик, – мне Брин не нравится, но ей досталось горя полной миской! Пять лет назад она была замужем за приблатненным кадром, Александром Суховым, родила ему девчонку, ну и жили они шоколадно. А потом Сашку убили. Алинка тогда на съемках была, поэтому жива осталась. В загородный дом бандюганы ворвались и в лапшу покрошили хозяина с маленькой девочкой, дочерью Сухова и Брин.
Я содрогнулся.
– Ужасно!
Гарик кивнул:
– Согласен! Алина чуть в психушку не попала, из России уехала. А пару лет назад вынырнула, уже женой Герасима Ильича. Где она его подцепила, никому не ведомо. А еще при ней Милка оказалась. Алинка ее на воспитание взяла, в память о погибшей дочери. Специально не младенца удочерила, дала девочке то же имя, что у убитой, – Людмила. Будто никто у нее не умирал. Ну и балует нахалку, а та чувствует свое особое положение и всем хамит, знает: мамочка глотку любому за нее перегрызет.
– Печальная история, – сказал я, – хотя если Алине так легче переживать горе, то, наверное, это правильно. Не мне осуждать мать, лишившуюся дитяти!
Глава 16
Утром всех разбудил Энди.
– Смотрите, – заорал он, врываясь в спальню, – про нас написала газета!
Мара вскочил с кровати.
– Где?
– Во, – ответил брат, – читай!
– «Юбилей ректора превратился в базар, – озвучил текст акробат, – публика, собравшаяся на концерт, была шокирована антрепризой коллектива «Горелли». В спектакле приняла участие Алина Брин, малоталантливая…» Что? Нас ругают?
– Спокойно, – усмехнулся я, – лучшая реклама – это ругательная заметка в прессе. Отчего-то злобно настроенные журналисты считают, что материал, щедро политый желчью, должен навредить герою публикации. Ан нет, ситуация развивается с точностью до наоборот! Чем злее эпитеты, употребляемые автором, тем больший интерес вызывает объект его критики. Сообщи борзописец, что представление прошло великолепно, актеры талантливы, а пьеса гениальна, и в зале останется половина свободных мест. Но коль писака указал: герой-любовник удрал с зоны, он уголовник со стажем, исполнительница главной роли отбила мужа у сценаристки, а во время действия с нее падает платье, и по этой причине представление не сегодня завтра прикроют, – вот тогда будет полный аншлаг!
– Но нас обозвали Горелли, – обиженно протянул Энди.
– Неприятно, – согласился я, – но хороший продюсер обратит в плюс любой минус. Сколько мы вчера заработали?
– Имейте в виду, выдали вам только на еду! А то еще решите напиться, как в тот день, когда выигрыш в карты спустили! – запрыгал Мара.
– Нет, нет! Все равно вы получите только на необходимые расходы, – пообещал я и пошел в ванную, оставив Энди, Мару и Антонио перечитывать рецензию.
Встав под душ, я призадумался. Пока что ясно одно: ни к Николетте, ни к Элеоноре я не вернусь. До недавнего времени секретарь общества «Милосердие» мирно жил по правилам, которые в раннем детстве внушил ему отец. Павел Иванович был человеком на редкость благодушным, даже жена-актриса, дама крайне истеричного нрава, не могла похвастать тем, что способна довести мужа до состояния аффекта. Я никогда не задавал отцу вопрос: «Почему ты живешь с моей матерью?»
Как все дети, я был эгоистичен и глуп. Но после смерти отца начал задумываться: а что связывало семью Подушкиных? В отношении Николетты понятно: она не сделала яркой карьеры на сцене, а роль жены писателя в советские годы была престижной. Власть любила литераторов, если те, конечно, не диссидентствовали и не пытались открыть народу глаза. Мой отец никогда не был ни борцом, ни революционером, он писал исторические романы о Древней Руси, этакую смесь из быта, приключений и любви. Хороший язык, крепкая сюжетная канва, яркие характеры. Творчество отца имело успех, жаль, что сейчас оно забыто.
Будучи реализован творчески, в семье Павел Иванович ушел в так называемую внутреннюю эмиграцию. Ему было сложно затевать развод с вздорной женой, да это и не одобрялось тогда. Думаю, немалую роль в сохранении союза с Николеттой сыграло наличие сына, то есть меня. Отец, дворянин в десятом поколении, был озабочен продолжением рода, и он не уставал мне повторять:
– Ваня, иногда обстоятельства бывают сильнее человека, не следует с голыми кулаками идти на танки. Лучше тихо переждать, пока адская колесница, грохоча железом, прокатит мимо. Сохранишь таким образом душевное спокойствие и репутацию.
Под военной машиной отец явно имел в виду Николетту. Если жена начинала летать по дому на реактивной метле, папа незамедлительно покупал ей подарок и обретал временный покой. Но порой Николетта закусывала удила, и тогда отец съезжал на дачу, там он пережидал бурю.
Ну и что же получилось в конце концов? У маменьки возник стойкий рефлекс: если затеять бучу, тебе принесут коробку конфет. Кто виноват в том, что Николетта такова, какова она есть? Генетика? Дурное воспитание? Или позиция мужа, предпочитавшего заткнуть рот истеричке шубой, колье или поездкой в Карловы Вары?
Я взял полотенце, завернулся в него и уставился в облупившееся по краям зеркало. Кто сделал маменьку таковой, какова она есть? Не знаю, но только не я. Хотя ваш покорный слуга тоже внес в это свою лепту: после кончины отца я служил Николетте и кошельком, и мальчиком для битья, и джинном из лампы. Я, как и отец, при первых звуках скандала втягивал голову в плечи, прижимал уши, опускал хвост и полз в магазин за презентом. Шубы, машины, бриллианты я покупать не мог, но приносил конфеты, духи, косметику, чем вызывал на свою голову град упреков в скаредности. Я считал, что такое поведение матери естественно, и никогда не пытался бороться. Ну разве можно идти на танк с голыми руками? Ванечка, памятуя совет отца, отсиживался в кустах, считал трусость и неумение постоять за себя проявлением интеллигентности. А теперь что-то во мне сломалось, я более не хочу приседать и закрывать голову руками.
Внезапно на ум пришло воспоминание из детства. Отец съездил в ГДР и привез мне чудо-машинку, седан, управляемый на расстоянии. Я пару месяцев забавлялся с игрушкой, а потом уронил ее. Машинка не перестала ездить, нет, она по-прежнему бойко носилась по квартире, вот только уже не подчинялась командам с пульта. Если я пытался направить модель вправо, она, будто назло мне, ехала налево.
Похоже, нечто подобное случилось на днях и со мной. Я, может, и хочу вернуться к Элеоноре в свою уютную комнату, к книгам, хорошему коньяку, налаженному быту, приятной работе и достойному окладу, но не могу! Механизм сломался, он более не подчиняется приказам других людей. Странно, что этот казус случился со мной только сейчас, а не много лет назад.
Мне придется остаться у Морелли и начать жизнь с нуля. Личина Владимира Задуйхвоста, наверное, лучшая в такой ситуации. Иван Павлович Подушкин должен исчезнуть, господь с ним, никчемный был человек.
Я попытался уложить мокрые волосы. Хорошо, буду заниматься делами Морелли, посмотрим, удастся ли мне вытащить их из болота на вершину шоу-бизнеса. Теоретически я понимаю, как следует действовать, практически же никогда не пробовал заниматься ничем подобным. Но роль продюсера кажется мне интереснее, чем выполнение поручений Норы под аккомпанемент ее ехидных замечаний вроде: «Не жвачься, Ваня!»
Я еще раз посмотрел в посеребренное стекло и тихо сказал:
– Здравствуй, Володя! Жизнь дала тебе шанс, используй его. Все плохое, что с нами случается, в конечном итоге идет нам же на пользу. Для каждого звучит труба судьбы, но только не всякий слышит ее звук! Ничего не бойся, верь в себя, и непременно добьешься успеха.
– Эй, Ваня! – заорал Мара, всовываясь в ванную. – Ты прямо как Жозефина, целый час марафетишься! Яичницу будешь?
– Да, – кивнул я, – знаешь, зови меня лучше Володей, а то может возникнуть непонимание у посторонних. По паспорту я Владимир!
– Ерунда, – отмахнулся акробат, – если кто удивится, ответишь – это псевдоним.
– Ему ни Ваня, ни Володя не подходят, – вдруг влез в разговор Энди, – не его это имена.
Мне стало интересно.
– А какое же, по-твоему, мне подходит?
– Алан, – заявил он.
– Не, – фыркнул Мара, – Конрад.
– Вы чего, – заржал Антонио, – лучше Герман.
– Супер! – подскочил Энди. – Оно самое!
– Не скажу, что я в восторге, – возразил я.
– Ой, яичница, – спохватился Мара и убежал.
Энди и Антонио потопали за ним. Я кинул взгляд в зеркало. Герман! Ну и ну! Лично мне по вкусу более простые имена вроде Петра или Павла. Я поправил волосы, они неожиданно покорно уложились в желаемую прическу. Мне стало весело.
Говорят, сменив имя, человек меняет свою судьбу. Проверим этот постулат опытным путем. Посмотрим, на что способен Владимир-Герман. Но прежде надо расквитаться по долгам Ивана Павловича Подушкина, я не имею права отправлять его в небытие непорядочным мужиком, обманувшим несовершеннолетнюю девушку. Нет, сначала я размотаю клубок до конца, составлю для Элеоноры отчет, оправдаю себя. Я знаю теперь, что в приюте, который содержит мой полный тезка, творятся странные дела. Маловероятно, что человек, регулярно переводящий деньги на счет заведения, не знает об истинном положении вещей в Центре «Мария». Следовательно, его владелец ведет некую игру. В конце концов, мне было бы глубоко безразлично, чем он занимается, но это самозванец! Он выдает себя за меня. Почему? Кто он? Отчего выбрал для себя роль сына Павла Ивановича? Прежде чем окончательно порвать с прошлым, мне предстоит ответить на все вопросы.
Основательно позавтракав и велев Морелли репетировать свои номера, я вышел из дома и двинулся к метро. В Центр «Мария» ездить опасно. Следует рыть ход с другой стороны. Павел Иванович Подушкин встретился с Николеттой уже в зрелом возрасте. И у отца и у матери была добрачная жизнь, о которой я абсолютно ничего не знаю. Вполне вероятно, что отец имел связь с женщиной, которая родила ему сына, и мальчик получил имя Иван. У Подушкиных оно родовое и чередуется с Павлом. Вот вам Иван Павлович Подушкин. Почему отец назвал и второго сына так же? Вполне вероятно, что он не знал о первом! Мог разорвать отношения с любовницей, а та произвела младенца на свет уже после разрыва!
Я спустился на платформу и стал ждать поезда. Моя версия трещит по всем швам. Ладно, дама вписала в метрику имя – Иван, отчество – Павлович, но фамилия! Если у новорожденного нет отца, его записывают на мать!
Из тоннеля с ревом вылетел состав, двери раздвинулись, толпа людей вывалилась на перрон, меня внесло внутрь и припечатало к толстой, дурно пахнущей тетке.
Да, фамилию просто так в свидетельство о рождении вписать нельзя. Но зарплата у сотрудников загса всегда была невелика, и в советские времена легко можно было найти чиновницу, которая, получив «барашка в бумажке», нарушила инструкции.
Теоретически я могу понять, как мальчик стал моим полным тезкой. Но мне категорически не нравится, что мой отец выглядит в этой истории некрасиво. Он был на редкость порядочен, знай он об отпрыске, непременно бы признал его и поддерживал материально. Отчего же мать моего «брата» ни разу не объявилась? Не позвонила? Не пришла? Не потребовала алименты?
Ответ прост. Она не рожала дитя от Павла Ивановича, ее ребенок самозванец. Он вырос и сейчас занимается неблаговидными делами. Я обязан найти его и тогда получу ответы на все вопросы, оправдаю себя и обелю память отца.
Слава богу, жива Ольга Рязанова, одна из активисток фан-клуба моего отца. О ней рассказала Софья Борисовна, и она же бросила в разговоре фразу:
– Олечка до сих пор работает в той библиотеке, где мы собирались, чтобы поговорить о Павле Ивановиче!
Думаю, эта дама должна знать кое-что о прошлом моего отца!
Книгохранилище помещалось на первом этаже жилого дома. Я вошел в небольшую прихожую, увидел потертую табличку «Выполни инструкцию перед уходом», вытер ноги о половик, повернул направо и оказался в просторном зале, тесно заставленном стеллажами. Чуть поодаль, у стены, громоздилась стойка, за которой сидела старушка в вязаной беретке, она самозабвенно читала газету.
– Добрый день! – сказал я.
Никакой реакции не последовало.
– Здравствуйте! – чуть повысил голос я.
Библиотекарша отложила газету в сторону.
– Не надо кричать, – сурово сказала она, – что вы желаете?
– Мне бы хотелось…
– Читательский билет у вас с собой? – перебила меня старуха.
– Нет, но…
– Ступайте домой и принесите.
– Видите ли…
– Мы обслуживаем только при наличии документа!
– Я не состою у вас на учете и…
– Паспорт! – категорично потребовала бабка.
Я вынул документ и положил на стойку.
– До свидания, – вдруг заявила библиотекарша, перелистывая странички, – вы не из нашего района.
Бесцеремонность пожилой дамы начала меня раздражать.
– Я не собирался брать книги!
– Если хотели купить колбасу, то пришли явно не по адресу, – схамила бабка, – здесь храм литературы.
– Позовите Ольгу Рязанову.
– Ольгу Ивановну?
– Да, – после некоторого колебания подтвердил я.