Но в этот момент снова раздался звонок, и кто-то долго морочил голову Святославу Ильичу всякой ерундой, так что, закончив разговор, он забыл, о чем спрашивал сына.
Спать легли поздно.
А на следующее утро жизнь покатилась своим чередом. В семь утра Святослав Ильич проснулся мгновенно, по давней еще с военных времен привычке поразмялся в лоджии с двойниками и гантелями, поплескался в ванной, побрился и, надев белую рубашку с галстуком, вышел на кухню, где Елена Ивановна уже накрыла завтрак. На дворе намечался жаркий день, но Монастырский считал, что председатель обязан являться на работу в костюме и при галстуке. Он никогда не требовал того же от подчиненных, но все они, кто ворча, кто посмеиваясь, следовали примеру «капитана».
В квартире стоял запах кофе и яичницы, что неизменно уже с утра приводило Святослава Ильича в хорошее настроение. Да и Елена Ивановна, свежая с утра, румяная («Ты как булка», — говорил ей муж), улыбающаяся, тоже способствовала этому настроению.
— А где Сергей? — спросил Святослав Ильич.
— Да убежал, пока ты зарядку делал. Какие-то дела у него важные….
— «Гражданин Монастырский»! — усмехнулся Святослав Ильич. — Ты не знаешь, кто это ему звонит?
— Уж третий раз. Сначала думала тебе. Переспрашивала. «Нет, — говорят, — Сергея Святославовича нужно».
— Странно…
Ровно в половине девятого внизу раздался короткий автомобильный сигнал. Опять эти Володины штучки! Шофер Володя был точен и аккуратен, но имел противную привычку, подъехав к дому или совету, докладывать о своем прибытии коротким гудочком. Сколько ни выговаривал ему Монастырский, объясняя, что, может, кто спит или работает и вообще звуковые сигналы в городе Москве запрещены правилами дорожного движения, Володя виновато кивал головой и упрямо продолжал свое.
Центральный совет «Эстафеты» занимал старинный двухэтажный особняк на одном из московских бульваров. За особняком чудом сохранился довольно большой запущенный сад, где днем няньки прогуливали детишек, а вечером по одной на скамейку сиживали влюбленные парочки. Окна председательского кабинета выходили в этот сад.
Машина доставила Монастырского до «конторы», как большие начальники любят порой кокетливо называть государственные или общественные организации, которые они возглавляют. По дороге Володя подробно изложил все эстафетские новости. Накануне по пути с аэродрома он молчал, предоставив слово жене и сыну начальника. Но сегодня брал реванш.
Володя никогда не сплетничал, не кляузничал. Он сообщал обычно приятные, веселые, забавные новости.
— Тебе надо платить тройную зарплату, Вольдемар (так Монастырский называл своего верного водителя). Как редактору многотиражки, как заведующему радиоузлом и как шоферу. Скоро на утренние газеты перестану подписываться — ты мне их с лихвой заменяешь. Вот только международной информации недостает.
— Могу и ее. Но про международные дела, товарищ председатель, в газетах есть, а вот насчет наших, в «Эстафете», маловато.
— Как маловато? — притворно возмущался Монастырский. — Во вчерашнем «Советском спорте» о нашей спартакиаде чуть ли не разворот, на той неделе о Рубцовой очерк, репортаж из Ленинграда…
— Да я не о том, товарищ председатель. Нигде же не сообщается, что Клавка-машинистка родила двойню.
— Когда? — искренне удивился Монастырский.
— Сегодня ночью, — торжествующе сообщил Володя. При этом оставалось тайной, как он успел об этом узнать. Разве что его корреспондентская сеть распространялась и на родильные дома. — А еще в отделе футбола Киселев, тренер, женится на Тамаре Ивановне из бухгалтерии…
— Кстати, о футболе, — перебил Монастырский. — Что там с Цветковым? Он что, не вошел в команду?
— Не знаю, — сдержанно ответил Володя, и Монастырский понял, что про Цветкова ему известны все неприятные новости, но он все равно ничего не скажет.
— Так уж и не знаешь?
На этот раз Володя даже не ответил, а лишь покрутил головой.
— Еще вот товарищ Ковров приезжает из Каспийска…
— Да ты-то откуда знаешь?! — с изумлением воскликнул Монастырский. — Наташа, что ли, сказала?
— Наташа, товарищ председатель, ничего лишнего не говорит, — наставительно заметил Володя. — Сам знаю. Приедет защиты просить.
Тут уж удивление Монастырского достигло предела. Откуда его водитель мог знать, зачем приезжает в Москву председатель каспийского горсовета общества «Эстафета»? Он что, телепат? Впрочем, Святослав Ильич уже давно привык к всеосведомленности Вольдемара. И знал по опыту, что свои источники информации тот никогда не выдает.
— Хороший человек Валерий Иванович, — после паузы добавил Володя. Так звали Коврова.
— Ну, а это откуда тебе известно? — поинтересовался Монастырский, прекрасно понимая, что последние слова Володи были завуалированной просьбой в чем-то поддержать Коврова.
— Был я в Каспийске. Хороший город.
Монастырский вспомнил, что по его рекомендации Ковров года два назад устроил Володю отдыхать на одну из приморских спортивных баз.
— Так вот ты его откуда знаешь!
— При чем тут это? — обиделся Володя. — Я бы и без него разместился. Между прочим, председателя ЦС вожу, не кого-нибудь. А когда там отдыхал, слышал — народ о нем хорошо отзывается. Молодой, горячий, шею, говорят, скоро сломит, но человек деловой и душевный.
— Ничего себе характеристика… — рассмеялся Монастырский. — «Шею скоро сломит».
Так, беседуя, доехали до «конторы». Монастырский поднялся к себе, поглядел на часы и убедился, что до начала рабочего дня остается еще время. Он всегда приезжал немного раньше. Кабинет помещался на втором этаже, и вела туда роскошная мраморная лестница, украшенная скульптурами неких античных богов и богинь. На потолке были лепнина, разные картины, потемневшие от. времени. Стены кабинета — сплошь дерево, узорный паркет, высокие окна. Давний владелец особняка обладал, видимо, вкусом, а главное, немалыми деньгами. Что было бесспорно, так это то, что предназначался дом явно не под Центральный совет «Эстафеты». Однако Монастырский сумел в короткий срок переделать особняк и довольно удобно разместить в нем все подразделения.
Наташа уже пришла и разбирала утреннюю почту. Увидев Монастырского, она радостно улыбнулась.
— Доброе утро, Святослав Ильич! Какой вы элегантный сегодня!
— Ая-яй, Наташа! Значит, обычно я неряха?
— Ну что вы, — смутилась девушка, — но у вас новый галстук.
— Что правда, то правда. А у тебя новая косынка, — и он вручил ей привезенный из Испании сувенир.
— Ой, спасибо, какая красивая! — обрадовалась Наташа и тут же перешла на деловой тон-. — Телефонограмму Коврову отправила, как пришла. Звонили из райсовета— заседание депутатской группы перенесли на следующий понедельник, из Спорткомитета напоминали о коллегии; из районного управления милиции звонили — спрашивали, когда вернетесь…
— Из милиции? — Монастырский нахмурился. — Что им надо?
— Не сказали. Просто спросили. Наверное, опять позвонят. Теперь еще…
«Еще» продолжалось добрых четверть часа, пока Наташа не доложила всех дел. Затем, оставив на столе утренние газеты, папку с Почтой и еще одну, на которой красовалась тисненная золотом надпись «на доклад», покинула кабинет.
Кабинет выходил на теневую сторону, и сейчас в жару в нем царила приятная прохлада.
Монастырский подошел к высокому окну и выглянул в сад. Из сада доносились свежий аромат зелени, запах сухой земли. Откуда-то слышались приглушенные звуки музыки, отдаленные шумы улицы, детский плач.
Монастырский бросил взгляд на часы — ровно девять.
В ту же минуту дверь распахнулась, и на пороге возник улыбающийся Ковалев.
— С прибытием, Святослав Ильич. Жалею, что вчера вам голову морочил, не мог до утра подождать, да и к строителям сейчас еду. Как съездили?
Начался оживленный разговор, то и дело прерываемый телефонными звонками. Ковалев докладывал о делах, Монастырский пытался хоть что-то рассказать о поездке. Наконец он бросил это безнадежное занятие.
Появилась Наташа и сообщила, что Ковалева вызывают по междугородному телефону в его кабинете. Как только первый заместитель вышел, начался нескончаемый поток посетителей. Вошел начфин Романов, сухой, подтянутый, казавшийся моложе своих семидесяти лет. Он давно мог уйти на пенсию, но не уходил, а поскольку специалистом был первоклассным, его никто не торопил.
Ему нужно было подписать финансовые документы.
За ним появилась инспектор по кадрам. Она принесла анкету нового тренера по легкой атлетике, высказав свое неодобрение. Разговаривали добрых полчаса, вызывали старшего тренера. Наконец совместными усилиями доказали инспектору, что новый тренер человек полезный, деловой, хотя и имел на прежнем месте работы два выговора. Затем ворвалась Воробьева.
— Но так же нельзя! — завопила она с порога. — Только себе, только себе!
Не без труда удалось выяснить, что методический кабинет выписывает не ту учебную литературу и только для кабинета, не считаясь «ни с кем». Монастырский устроил кому следует нагоняй. В течение всего времени не уставал звонить телефон. Его, прямой. Потому что тех, кто звонил через секретаря, Наташа и переадресовывала по назначению. Лишь немногих соединяла. Телефонные звонки съедали массу времени.
— Знаете, товарищ Монастырский, — сказал ему как-то корреспондент спортивной газеты, пришедший брать интервью. — Я тут захронометрировал. Просидел у вас почти час. Представляю, с какой злостью будут смотреть на меня сейчас те, кто ждет в приемной. А беседовали мы в общей сложности семнадцать минут. Остальное время вы говорили по телефону. Надо бы у вас над дверью кабинета повесить красную лампочку. Как вы беретесь за трубку, лампочка раз — и загорается. Чтобы те, кто ждет, знали, сколько времени фактически отнял у вас очередной посетитель. Нет, серьезно.
Они посмеялись. Но телефон действительно спасение и несчастье любого руководителя.
Очередным гостем кабинета оказался старший тренер «Эстафеты» по борьбе самбо Олег Рудин. В свое время Монастырский немало потрудился, чтобы заполучить его. Рудин принадлежал к современному поколению тренеров. Окончил институт физической культуры, школу тренеров, защитил кандидатскую диссертацию на тему «Психология как важный фактор тренировочного процесса»; владел английским языком, имел звание мастера спорта по борьбе самбо, по вольной борьбе и кандидата в мастера спорта по шахматам. Казалось бы, редкое сочетание достоинств. И хотя тренеров мастеров спорта, с ученой степенью, знанием языка и разрядом по шахматам не так уж мало, в том числе и в «Эстафете», Рудин обладал, в отличие от многих, обостренной тягой к новому. Он все время искал, изучал, экспериментировал. Иногда не без потерь. Но в конечном счете сумел создать в «Эстафете» первоклассную команду, дважды выигравшую первенство профсоюзов, успешно соперничавшую с динамовцами и числившую в своем составе победителей и призеров чемпионатов страны.
Конечно, Монастырскому не хотелось расставаться с Рудиным. Но кто больше подходил к отправке в США? И потом такая поездка, честно говоря, полезна не только американцам. Уж Рудин-то использует ее на все сто, да, пожалуй, и на все двести процентов! Ознакомится там с тренировочным процессом по другим видам: боксу, борьбе, дзю-до; зная английский, почитает специальную литературу, вообще расширит горизонт, усовершенствуется в языке. Монастырский считал, что надо использовать любую возможность для того, чтобы его тренеры развивались, «образовывались», повышали уровень своей подготовки. Ну а в стране, в том числе и в «Эстафете», тренеры найдутся, замена есть.
— Садись, Олег, — сказал Монастырский. Он имел неискоренимую привычку всем подчиненным и «равным по званию» говорить «ты», за что корил себя. И порой, спохватываясь, в самый неожиданный момент переходил на «вы». — Излагай, что нового.
— Во-первых, поздравляю вас, Святослав Ильич, с победой. И с Кубком вообще, и с тем, что наши эстафетовцы не подкачали.
— Брось, Олег. — Монастырский поморщился. — С первым Воинова надо поздравить, со вторым — тебя. А откровенно говоря, — никого.
— Так просто было, Святослав Ильич? Как орешки расщелкали?
— Как орешки, Олег. Хотя испанцы — орешки крепкие. Да и американцев, если их подучить, просто не разгрызешь.
— Это верно, — подумав, согласился Рудин. — Им воли к победе, упорства, энергии не занимать.
— Воли к победе или желания победить? — Монастырский хитро прищурился.
— Не одно и то же? — спросил Рудин, нахмурил брови, на секунду задумался и сам же ответил: — не одно и то же.
— Вот то-то и оно.:
— Но знаете, Святослав Ильич, что заметил (я тут за литературой их спортивной слежу все-таки, хожу во ВНИИФК, почитываю)? Они, как метеоры, врезаются, так сказать, в спортивную атмосферу, вспыхивают ярким огнем и гаснут.
— Красиво говоришь, но правильно. У них, скажем, в борьбе вдруг на каком-нибудь чемпионате молодой, отчаянный, талантливый появляется, золото хватает и все! Больше мы его не видим.
— Или характера не хватает, Святослав Ильич, или терпения, или условия у них такие, или просто своего добился: титул, слава есть — надо срочно эксплуатировать в других прибыльных областях, некогда дальше бороться. — Рудин помолчал. — Интересный вопрос. Изучить бы.
— Ну вот поезжай в Штаты и изучи, — серьезно заметил Монастырский.
Вежливо улыбнувшись шутке председателя, Рудин собрался было начать доклад о проделанной за время отсутствия Монастырского работе, но тот перебил его:
— Ты что думаешь, я шучу? Собирай чемоданы и на полгода-годик в Штаты.
— Не понимаю. — Рудин устремил на Монастырского озадаченный взгляд.
— А что тут понимать? Обычное дело. Слаборазвитая страна, в данном случае Соединенные Штаты, просит оказать помощь: наладить борьбу самбо, подготовить борцов, научить тренеров и так далее. — Что, у нас мало тренеров за рубежом работает? Вот и твой черед настал.
— Святослав Ильич, — Рудин недоверчиво помотал головой, — самолюбие им не мешает нашей помощи просить?
— Как видишь, нет. В борьбе самбо мы специалисты. Почему к нам не обратиться? Важен результат. Мы когда-то у чехов учились в хоккей с шайбой играть. Кое-что из этого получилось. Если б мы из Бразилии или еще какой другой страны на годик футбольного учителя пригласили, думаю, наше самолюбие только выиграло бы.
Неожиданно, словно только теперь до него дошло все сказанное председателем, Рудин озабоченно воскликнул:
— Вы что это, серьезно, Святослав Ильич?! Официально есть что-нибудь?
— И серьезно и официально, Олег. На кубок приезжал руководитель большого американского клуба — хочет культивировать у себя борьбу самбо, попросил хорошего тренера. Жду решения руководства, и начнешь оформляться.
— Почему я?
— Сам не сообразишь? Подумай. Если найдешь более подходящую кандидатуру, скажешь. Заменю. Я, например, лучшей не нашел.
Некоторое время Рудин сидел задумавшись. Потом встал.
— Да, сюрприз вы мне преподнесли, Святослав Ильич. Пойду готовиться.
— К чему будешь готовиться?
— К Америке, — серьезно пояснил Рудин. — Литературу читать, словари доставать.
— Правильно. Самбистов-то подготовишь им хороших? Не просто хороших — первоклассных надо. Твое дело — не уронить марки советского тренера, а вот чтоб твои американские самбисты наших не валили, это уж дело Воинова и его ребят. Пусть вкалывают! Как же? Теперь сам товарищ Рудин соперников готовит, теперь гляди в оба.
Монастырский встал, улыбнулся, пожал тренеру руку.
— Давай, Олег, готовься. Дело серьезное и, сам понимаешь, не просто спортивное. Да и Трентон этот, американский деятель, фигура сложная. Мы еще поговорим о нем.
Оставшись один в кабинете, Монастырский положил тяжелые руки на письменный стол, устремил взгляд в окно. Правильно ли он поступает? Интересно, что заслуживает более высокой оценки: победа советской команды над беспомощной, едва начавшей «ходить» американской или победа американской, подготовленной советским тренером? А почему надо так ставить вопрос? Самой высокой оценки заслуживает тот выигрыш, который достанется на долю спорта вообще. И вот это главное. Хотя кому же не хочется, чтобы победили свои! Только грош цена победе, добытой без труда… Нет уж, пускай Рудин едет и работает на совесть, а мы здесь тоже сидеть сложа руки не будем.
В дверь постучали. Монастырский посмотрел на часы: четырнадцать ноль-ноль. Начинался прием сотрудников по личным вопросам.
Входит мрачного вида мужчина — Николаев из орготдела. Монастырский вздыхает: предстоит тяжелый разговор.
— Садись, 'Николаев, слушаю.
— Товарищ председатель, — говорит тот глухим, тихим голосом, — как же так получается? Я три года жду квартиры. Сами знаете, как живу. Двадцать квартир дали. Я двадцатый, а вместо меня Серовой дают, а она двадцать третья. Я что, в хоромах живу? Вы побывайте у меня. Трещина в половину стены, соседей четыре семьи, окна в темный двор выходят. Где ж справедливость?
Все правильно говоришь, Николаев. Неважная у тебя комната, хоть и двадцать в ней метров, потому и в список тебя включили. Был я у тебя, лично осматривал, забыл ты, видно. И квартиру ту однокомнатную тебе предназначили. Но ты ведь знаешь, что у Серовой. Вдова…
— Ну что ж, что вдова? — перебил, чуть повысив голос, Николаев.'—Кто же ей мешает замуж выйти? Вокруг нее вон сколько вертится! Этот, как его из стройконторы…
— Не стыдно, Николаев? — Монастырский слегка стукнул по столу кулаком, но чернильный прибор зазвенел. — Не стыдно сплетни собирать? Она три года всего как овдовела, дочку воспитывает, у нее зарплата меньше твоей…