– Что за чушь? Кого это я боюсь?
Охранник отреагировал только на последнюю фразу, словно не услышав то, что сказала Виола вначале.
– Иди к сестрам, вон они у стола.
– Хорошо, но только с тобой. Видишь, как наша Филя вырядилась и волосы в полоску покрасила. Это панк-стиль, она на нем совсем помешалась.
– Она хорошая, верная, – Павел решил подчиниться и медленно брел за Виолой по лужайке между накрытых столов.
– Ага, а Герка… она красавица, да? И на маму похожа, только еще лучше.
– Нет.
– Мама лучше? – Виола засмеялась ехидно – в свои четырнадцать она любила смеяться, потом сцапала охранника за рукав пиджака и потащила через толпу гостей к сестрам.
В это время под одним из полосатых тентов собрались у накрытого стола те из гостей, которых Анна Архипова пригласила скорее для себя лично, а не для свекрови. В основном местные деятели и представители различных профсоюзных организаций, с которыми она познакомилась на одной из конференций, проводимых в «Балчуг-Кемпински».
– Друзья, рада вас всех видеть сегодня у нас в гостях, – Анна держала в руках бокал с шампанским, в своем дорогом бирюзовом платье от Роберто Кавалли с античной драпировкой она смотрелась как Кассандра, собиравшаяся прорицать. – Лучшие люди те, кто как никто другой понимает, что перемены назрели. И время требует новых идей и новых лидеров. Мои родители были учителями, но мой покойный муж родился в потомственной рабочей семье. И когда я переехала в Электрогорск, я поняла, что это прекрасный рабочий город. Но тогда он переживал трудные годы. И вот настало время все изменить. Нам… нам, всем вместе. Вернуть некогда гремевшему на всю страну рабочему городу его былую славу. И мы не одиноки в нашем стремлении. Сотни таких городов по стране только и ждут перемен. Последние выборы это наглядно показали. В принципе нам нужна партия, партия тех, кто работает, кто созидает, а не только болтает, не только просиживает штаны в офисах, в начальственных кабинетах и играет на бирже. И если бы они еще умели играть… если бы не проигрывали… Эти неудачники! Я не знаю как вам, но мне они надоели. За все эти годы они не сумели ничего сделать. Они ничего не достигли. Их некомпетентность, их алчность, их коррупция, их воровство уже достали. Так говорил мой муж. И его убили, – Анна Архипова выдержала красноречивую паузу. – Я его жена. Я лишь слабая женщина. И мне говорят – зачем вам это? Вы не Индира Ганди… Я не горланю на митингах. И не пустословлю в блогах. У меня нет никаких политических амбиций, кроме одной. Я хочу, чтобы наш рабочий город процветал. Чтобы сотни, тысячи других рабочих городов процветали. Чтобы у людей была работа, была вера в завтрашний день, чтобы люди имели хорошую медицину и современное образование. Моя единственная амбиция – это достойная жизнь каждому из тех, кто трудится и зарабатывает сам свой хлеб. И да сгинут воры и паразиты!
И Анна Архипова гусарским жестом выпила бокал французского шампанского под одобрительный гул голосов.
А потом гости принялись за закуску, наполняя тарелки, нацеливаясь на самое аппетитное. И снова захлопали пробки от шампанского. Официанты и официантки сбились с ног.
Офелия слышала речь матери. Под полосатый тент она не пошла, стояла в сторонке, но Анна Архипова провозглашала свой тост громко, и дочь ее слышала.
Что ж, мать права. Это ее новое увлечение общественной работой… Мать – натура пылкая и увлекающаяся. Взять хотя бы имена, которые она сама, не спрашивая отца, дала им, сестрам. Наверное, если бы родилась еще одна девочка в семье, быть бы ей Дездемоной, как пить дать. А родился бы парень, стал бы Гамлетом или Клавдием.
Нет, Клавдий был в пьесе убийцей, отравителем.
И Лаэрт, милый юноша Лаэрт, тоже использовал отравленный клинок.
Офелия вздохнула. Она ощущала на себе мужские взгляды. Нечасто это случалось. Хромая девочка – так звали ее в школе. Теперь вот хромая девушка, а потом хромая женщина, а в конце хромая карга – когда стукнет столько же лет, сколько и дражайшей бабуле.
Как этого избежать?
Но сегодня гости мужского пола пялились на ее кожаный корсет. Она еле затянулась в него перед зеркалом. Маловат, собака! Зато прикольный.
Пусть они все видят, что ей плевать. Костюм, одежда – это ведь способ самовыражения. Вот мать выбрала для праздника дорогущее платье от Кавалли. И что она достигла этим? А вот та бабенка-бизнесменша из Питера, вырядившаяся как девица из «Секса в большом городе», что достигла она?
На нее смотрят? Поражаются цене ее платья? Прикидывают в уме, сколько бабла она зашибает у себя в банке? Но и ведь на меня – тут Офелия снова вздохнула – тоже смотрят. На этот нелепый кожаный корсет, на пояс, на открытые полные плечи в веснушках, на мою хромоту.
Сколько же тут народа собралось, гостей. И все чужие. А кошка Китайка умерла…
– Что застыла в гордом одиночестве? Ну и видок у тебя – отпад. – Виола – румяная, довольная, живая как ртуть, – подскочила, буквально таща за собой этого верзилу Павла-охранника. – Тут теперь до самого вечера будут пить и трепаться. Пошли Герку отыщем и начнем все пробовать, все самое вкусное сплошняком. Я зверски есть хочу. А ты?
– И я, – Офелия кивнула сестре.
Гертруду они увидели не среди поклонников, а с бабушкой. Адель Захаровна вернулась к главному столу под липу, тут собралось особенно много гостей. Здесь сидели, а не стояли, и пили не только шампанское, а и хороший коньяк.
– Тьма незнакомых, – сказала Офелия Виоле. – Никого не знаю. У меня прямо в глазах мельтешит. Это все друзья и коллеги папы, что ли? Или мать столько своих увлечений наприглашала. Странно, правда, мы так тихо жили все эти годы – и вдруг такая вечеринка.
– Бабушка так захотела, а мамуля лишь исполнитель, – Виола под пристальным взглядом Адель Захаровны отпустила рукав Павла. – А вот и мы, не ждали?
– Сядьте и поешьте спокойно, – Адель Захаровна указала на свободные места.
– Я решила забить сегодня на все диеты, один раз ведь живем, – Гертруда подмигнула сестрам. – Хочу сладкого.
– И я, я, как ты, – Офелия нежно улыбнулась сестре.
– А вон там все рыбное, солененькое, остренькое, – неугомонная Виола подхватила сестер под руки. – Там обалденные тарталетки, я всего уже напробовалась и желаю еще.
Глава 19
ЯВНО НЕ ХВАТАЛО ОРКЕСТРА…
Михаил… Нет, Мишель – так его звали – Пархоменко стоял в кустах на том берегу реки и смотрел на праздник.
Совсем недавно он пересек на машине мост через речку Симку и оказался вот здесь – на другом берегу.
Солнце садилось, огненный спелый гранат. Кто, рискнув надкусить его, попробовал сок, жгучий, как лава?
Праздник на том берегу среди полосатых шатров под липами подходил к апогею. Но явно не хватало оркестра…
Мишель Пархоменко закрыл глаза. Смех, людские голоса с того берега доносились сюда, и он их слышал. Мажорные ноты.
Его оркестр сымпровизировал бы что-то вроде симфонической «шутки» в форме блюз и затем перешел бы к мелодиям Поля Мориа.
Тема любви, тема разлуки.
И затем добавил бы ритма и ударных. Для танцев…
Когда он впервые увидел, как она танцует, у него захватило дух от восторга. Волосы рассыпались по ее плечам, и она поднимала их вверх, и сама вся тянулась вверх, как весенний побег – гибкая и стройная…
И когда он обнял ее, сжал в своих объятиях и понял, что она покорна, может, оттого, что немного пьяна… что она тоже желает, хочет…
Не только танцевать одна…
Нет, нет, нет оркестра, его оркестра явно не хватает на этом празднике там, под липами.
Солнце садится за реку, и на праздничную лужайку опускаются сумерки. Над шатрами включают иллюминацию, и светодиоды похожи на стаи светляков среди листвы.
Будь он там со своим оркестром, он бы взмахнул палочкой и отдал соло первой скрипке сыграть что-нибудь невообразимо нежное… вроде темы Шахерезады.
Что-то пронзительно прекрасное он сыграл бы для нее напоследок. Чтобы она не испугалась того, что грядет.
Что вот-вот принесет с собой яростный порыв ветра, сокрушающий все на своем пути – иллюзии, мечты, страсть… Срывающий эту глупую листву с этих глупых лип, рвущий тенты этих глупых шатров, сметающий в пыль, в прах всех этих глупых гостей…
Ох, страсть, зачем ты пришла, зачем взяла меня всего без остатка, страсть… Ведь я не просил. Мне до чертей своего хватало. Я еще не разобрался с тем, что имел, что сделал. А тут пришла страсть, любовь затянула меня в омут… В эти вот темные заводи под крутой берег.
Все началось и закончилось.
И вот теперь там – праздник, а тут… тут совсем другой одинокий берег. И река Симка, в которой так часто купались летом пацанами, как Стикс.
Оркестра, музыки явно не хватает. Мажорная тема давно ведь уже исчерпана. Сменилась минором.
Вот сейчас…
Глухой рокот барабана…
Вот сейчас, ну же…
Мишель Пархоменко оперся обеими руками о ствол осины, склонившейся над водой. Он весь обратился в слух. Что-то поднималось, росло внутри как волна, как печаль, как любовь, как ярость, как гнев. Все – в одном, и не понять ничего, только слушать… слышать эту музыку…
Оркестра, музыки явно не хватает. Мажорная тема давно ведь уже исчерпана. Сменилась минором.
Вот сейчас…
Глухой рокот барабана…
Вот сейчас, ну же…
Мишель Пархоменко оперся обеими руками о ствол осины, склонившейся над водой. Он весь обратился в слух. Что-то поднималось, росло внутри как волна, как печаль, как любовь, как ярость, как гнев. Все – в одном, и не понять ничего, только слушать… слышать эту музыку…
На том берегу на лужайке среди полосатых шатров и накрытых столов гуляли гости. Слышался громкий смех, из динамиков доносился голос Баскова.
И еще – шум ветра, прилетевшего порывом со стороны Электрогорска. Кто-то где-то кого-то окликает, зовет, и посуда бьется…
Да, посуда летит со стола и разбивается вдребезги…
И вдруг…
Истошный женский визг – он перекрыл собой все: смех, эстрадную песню, голоса подвыпивших гостей Адель Захаровны Архиповой.
Женщина визжала от ужаса. И словно хор ей вторили испуганные крики:
– ПОМОГИТЕ! СДЕЛАЙТЕ ЖЕ ЧТО-НИБУДЬ! ОНА МЕРТВА!
Глава 20
ТРАМВАЙ-ЖЕЛАНИЕ
То, что так настойчиво искал полковник Гущин на даче потерпевшего в Баковке, он там не нашел.
И вторая половина дня пошла своим чередом – раз приехали в район по нераскрытому убийству, значит, совещание и нагоняй. Электрогорское УВД после обеда затихло. Гущин заперся в актовом зале с сотрудниками местного розыска и прокуратуры.
Катя не любила совещания. Хотя там и можно узнать что-то новое, но уж больно атмосфера накаляется к концу при раздаче выволочек и ЦУ. Тем более по такому убийству, когда речь идет о хранителе оборонных секретов, когда с самого начала расследования военные наступают на пятки.
Электрогорск, город, о котором она думала все последнее время, ждал ее за стенами отдела полиции. И она решила встретиться с ним накоротке.
До окончания совещания уйма времени, многое можно успеть. Так подумала Катя, удаляясь по улице от здания УВД.
Мимо прогрохотал трамвай.
Самый обычный – голубой с белым, каких в Москве полно на площади Павелецкого вокзала. Но как же необычно смотрелся он на узкой улочке Электрогорска, двигаясь между старыми домами, едва не задевая за фасады и рекламные щиты.
«Остановка «Школа», следующая остановка – «Завод», – донеслось из трамвая. И Катя оглянулась – где же тут школа на этой улице?
Возле остановки – ларек с мороженым. Толстые сытые голуби дремлют на асфальте возле лужи. Трамвай пуст, и остановка пуста.
И Катя подумала с трепетом – вот, вот оно… Если раньше она ретиво и пылко охотилась за материалом, за сенсацией, с боем старалась получить хоть какие-то крупицы информации у всех этих бравых профи из убойного отдела, выбивала интервью, буквально проходу сыщикам не давала, плотно «садясь опергруппе на хвост», если ее интересовало какое-то убийство, то сейчас все иначе.
Нате вам, пожалуйста, на блюдце с каемкой – полковник Гущин сам (сам!!) звонит, предлагает поучаствовать в расследовании, берет с собой в район. С тех пор, как во время одного штурма с задержанием в сердце его попала пуля… в бронежилет, но ведь в сердце, точно в сердце угодил свинцовый комочек… старик Гущин разительно изменился.
Предоставляет ей полную информацию по происшествию и даже, кажется, ждет от нее каких-то идей, догадок, версий, чтобы сразу же их оспорить, но одновременно и подпереться ими, как костылями.
А что же она? Бойкий криминальный полицейский репортер, что же она? Она не хочет участвовать в этом расследовании? Откуда эта вялость и нерешительность? Она не желает знать, что случилось, кто убийца? Она не хочет об этом писать, потому что… потому что этот город… здесь в этом городе…
В городе Электрогорске, где когда-то умерли дети, отличная погода. Славный выдался денек и не менее приятный окажется вечер.
В городе Электрогорске не хочется участвовать в расследовании нового дела, где использовался яд.
Полвека прошло, но сказали же, предупредили тебя – город помнит все. У этих стен, у этих улиц, тихих дворов, крыш, голубей длинная память.
Это уже глубоко в генах города Электрогорска.
Такого славного, где ходит трамвай.
Трамвай – бело-голубой призрак, трамвай-желание, – звеня стеклами, стуча колесами подкатил к остановке, и Катя села в него.
Следующая остановка – «Завод».
С узкой улочки в центре города – на кривую, а потом в горку мимо квартала желтых пятиэтажек, мимо Дома культуры, а затем через площадь по проспекту к заводским корпусам, заводской проходной.
Новые корпуса и старые, обшитые пластиковыми панелями и закопченные многолетним дымом – такие разные, разделенные временем и прогрессом. Но составляющие единое целое – все то, чем жил и живет Электрогорск до сих пор.
У проходной трамвай «поехал на круг» – тут и конец маршрута, и начало начал. Сюда всегда сходились все пути.
Катя достала камеру из сумки, свою вечную репортерскую спутницу, и стала фотографировать виды города Электрогорска.
Вообще, кто тебе сказал, что в таких городах всегда что-то происходит? Ты придумала это сама? Или тебе так кажется? Твоя интуиция, но ее у тебя нет.
Катя делала снимки.
Завод… какая огромная территория.
И все пусто. Ни производства, ни персонала.
А там какие-то руины.
Она встала с места и подошла к кабине водителя.
– Простите, а что у вас там? Что-то ломают?
– Это бывший гальванический цех, то, что от него осталось. Лет тридцать все сломать хотят. Как бельмо у всех на глазу.
Вагоновожатому самому лет тридцать пять… Что он может знать о событиях пятьдесят пятого года?
Катя вернулась на место.
Итак, интуиции у тебя нет, сто раз она обманывала тебя, подводила. Так что забудь, забудь, дорогуша, об этом самом своем «в таких городах всегда что-то происходит».
И не лукавь сама с собой – дело майора тебе не очень интересно, тебе интересно то, другое, старое дело, от которого не осталось ничего – ни протоколов, ни рапортов в архиве, лишь старая учебная кинохроника, приговоренная к уничтожению.
А вот если бы это новое отравление можно было бы как-то увязать с той давней трагедией, то тогда бы ты…
О, тогда бы ты бежала впереди паровоза. Впереди этого вот «трамвая-желание»… Мчалась, охотясь, как и прежде, за информацией и сенсацией, сгорая от нетерпения и любопытства, страшась и не желая… да, не желая, смертельно боясь… и одновременно мечтая о том, чтобы эта история, эта сенсация, этот репортаж взорвался бы в эфире как бомба. Репортерская кость, чтоб ее… Это уже в твоих генах, дорогуша.
Но все, что относилось к делу «отравительницы детей» Любови Зыковой, приказано забыть и уничтожить. И в душе ты с этим согласна. Ты поддерживаешь такое решение.
Но относится ли это к городу Электрогорску?
Трамвай ехал мимо рынка и вокзала. Территория завода простиралась до железной дороги.
Затем трамвай ввинтился на повороте в новый благоустроенный микрорайон и снова «пошел на круг».
Маленький город Электрогорск, не то что промышленные подмосковные гиганты Люберцы, Подольск, Мытищи, Балашиха.
Катя по пути сделала около двадцати снимков камерой – и все городские виды.
Нехило для полицейского репортера, а?
Может, еще небо, птичек поснимаем, а потом…
«Ты же хотела побыть, побродить тут без суеты, одна. Все разузнать и отправиться для начала на то самое место. В бывший детский лагерь «Звонкие горны».
Во дворе УВД, когда Катя вернулась со своей вроде как ну совершенно бесцельной прогулки (это в рабочее-то время!), главковская опергруппа уже рассаживалась по машинам.
Полковник Гущин выглядел плохо – усталый, раздосадованный и даже лысина, как обычно, не сияет.
– Перекусить хоть успела? – спросил он. – Тут у них есть где поесть. И столовая заводская, и кафе пооткрывали, и рестораны, поди ж ты. В первый раз, как я здесь очутился, все общепитом еще отдавало, а потом они тут развернулись.
Катя слушала Гущина – надо же, старик-то, оказывается, сюда наезжал. И не раз. Ну да ведь по всем районам мотается. Такая должность у шефа криминальной полиции.
Ей хотелось спросить: что же вы все-таки искали там, на даче мертвого майора? Но она чувствовала – не время.
Позже.
Она и не знала, что времени для пустых любопытных вопросов у них остается все меньше и меньше.
Сели в машины и поехали из Электрогорска прочь. Обогнали трамвай на кривой улочке, свернули на шоссе.
– Внимание, впереди тот самый перекресток, где его машина встала на светофоре, – сказал Гущин.
Перекресток. Как раз зажегся красный – далеко впереди, потому что на поворот на федеральную трассу выстроилась целая очередь машин. Как и в то утро.
Но сейчас солнце уже садилось, краем цепляя за верхушки елей и сосен.
– Дежурный по Электрогорску, товарищ полковник, вам мэр города звонит, Журчалов.
Голос в рации – все аж вздрогнули от неожиданности.
– Что еще там у вас? – Гущин взял рацию.