Вдруг, когда моя ладонь почувствовала горячий, сухой мох под ее последней одеждой – я пишу как будто о другом человеке, потому что в те минуты я был другим, незнакомым самому себе существом, я избегаю называть какие-то части тела или действия известными и обычными словами, потому что тогда я забыл все эти названия и пользовался для самого себя образными сравнениями – кажется, такие слова зовутся эвфемизмами, они заменяют слова настоящие, но стыдные.
И вдруг Даша стала другой.
Она так испугалась, словно я пронзил ее раскаленным железным прутом. Она забилась, стала выскальзывать из-под меня, а так как я не был к этому готов, то она скользнула к краю койки, вырвалась и съехала на пол.
Я грохнулся сверху, но инерция во мне была столь велика, что я был готов домогаться ее.
А она совершенно трезво сказала:
– Ты мне делаешь больно.
– Даша, – взмолился я. Она вылезла из-под меня.
Все наши действия и движения с этой секунды стали неловкими и некрасивыми. Два человека возились на пыльном полу, один из них старался вырваться и подняться, а второй не пускал…
Даша победила и оттолкнула меня так, что стало не по себе.
И встала.
И не сразу сообразила, что у нее до самого пояса расстегнута блузка, а лифчик разорван, поэтому тугая округлая грудь без стыда видна, как некий плод, сладкий и чистый.
Потом она поймала мой взгляд и стала быстрыми, но неверными пальцами застегивать блузку.
Я сидел на полу.
Потом поднялся, и с каждой секундой мне становилось все стыднее.
– Прости, – сказал я.
– Разве это любовь? – сказала Даша с укоризной. – Разве такая любовь у людей бывает? Ты мне понравился, и я думала, что у нас с тобой все будет очень красиво.
– Честное слово – прости! Я не хотел так.
Все. Она была застегнута, недоступна, она поправила волосы и спросила:
– У тебя зеркала нет?
А сама уже рылась в своей сумке. Это была спортивная сумка, с которой она ходила в бассейн. Из нее, как из матрешки, появилась маленькая черная сумочка, из нее – зеркальце.
– Мне пора идти, – сказала Даша. – Ты меня проводишь? Когда мы вышли в коридор, она добавила:
– В отделение не провожай. Только выведи из вашей хирургии.
Мы медленно шли по коридору.
К Даше возвращалось хорошее настроение. Видно, теперь она меня не боялась и готова была простить.
– В конце концов, – вдруг заявила она, – ты не успел сделать ничего дурного.
– А я и не собирался делать ничего дурного.
– У девушки есть принципы, – возразила Дашенька. – Один из них – сохранение себя для продолжения рода. Именно для этого создан наш клон. Мы должны стать женами оптимальных мужчин. А я не знаю, прошел бы ты конкурс.
– Конкурс на жениха?
– Не смейся. Это очень серьезно.
– Ты уверена, что вас держат как консервы для женихов?
– А ты можешь предложить другую версию?
Я задумался. Конечно, соблазн был велик. Но я понимал, что Григорий Сергеевич прав. Для меня величие и смысл подвига заключались в жертвенности. Наш клон можно было назвать, будь нам свойственно чувство черного юмора, клоном имени Александра Матросова (был такой герой во время Отечественной войны, который закрыл собой амбразуру). Клон Даши существовал и объединялся на принципе жизни. Наше внутреннее противоречие заключалось в конфликте индивидуального стремления к жизни и социальной значимости смерти. Конфликт Даши был между определением спутника жизни, которого ей выдаст Мария Тихоновна, и желанием ее глаз и тела самой выбрать себе партнера. Вот и сейчас она толком не знает, можно ли поддаться голосу плоти или надо ждать распоряжения свыше?
Вам иногда может показаться, что я размышляю слишком умно и сложно. Но это ведь не только мои мысли, это и мысли моих генетических родителей, унаследованные мною в неполной и порой уродливой форме. Я сам не знаю, откуда вдруг во мне возникают слова, фразы и обрывки мыслей, которых, по здравом размышлении, во мне и быть не может.
– Я ловлю себя на том, что я – узурпатор. Даже мысли краденые.
Наверное, поэтому я не имею права на долгую жизнь.
– Ты о чем задумался? – спросила Дашенька.
Глаза у нее горели – мы вышли в коридор, под потолком которого тянулись рядком маленькие яркие лампочки. Вот глаза и отражали их.
Когда мы проходили мимо кабинетов бухгалтерии, Дашенька вдруг спросила:
– А мы еще встретимся?
Вместо ответа я поцеловал ее. Так обрадовался. Не ожидал этих слов. Но этот поцелуй был скорее нежным, чем страстным. Вы понимаете разницу?
– Погоди, – сказала Даша. – Кто-нибудь обязательно пойдет мимо.
– Ну и пускай! – Мне в тот момент и в самом деле было все равно. Я бы не испугался и самого Григория Сергеевича.
– Я скажу Марии Тихоновне, что выбрала тебя в свои мужья, хорошо?
– Погоди, – попросил я.
– Ты не хочешь?
– Я очень хочу. Но я ведь тоже не совсем себе принадлежу. И нам могут запретить встречаться.
– Я очень сильно попрошу!
– Твоя Мария Тихоновна моему доктору – не указ.
– Ты уверен?
Она даже остановилась посреди коридора.
– Боюсь, что так.
– Значит, я не смогу выбрать тебя? Тогда мы убежим отсюда.
– Куда?
– Туда, где можно быть со своим любимым человеком.
– Я не знаю такого места.
– Ваня, дорогой. – Она стала сразу куда старше и мудрее меня. – Мир не заканчивается этой клиникой. А мне кажется, что ты всю жизнь прожил здесь, не выходя на улицу. Люди летают на Луну, кидают бомбы, изобретают компьютеры, а ты сидишь здесь и чего-то ждешь. Ты ведь даже не рассказал, для чего готовили твой клон. Неужели просто так? Никто не живет просто так. У каждого человека есть цель. Даже если ему кажется, что цели нет. Но от тебя зависит очень многое, правда?
У нее была такая милая для меня манера, совсем как у англичан, задавать одним словом вопрос в конце фразы. «Правда?» – говорила она.
– Мне хочется, чтобы ты меня целовал. Видишь, какая я искренняя? Я тебе честно скажу, только не смейся, мне очень хотелось там, на кровати, чтобы ты все сделал, что хотел сделать… Да не красней ты, умоляю! Но я не могла тебе позволить потому, что сама еще не решила, и еще потому, что я очень обязана всем, даже жизнью, Марии Тихоновне. Я не могу обмануть ее доверия. Но я смогу переубедить ее, если она приготовила для меня другую участь.
Мне хотелось сказать: «Голубушка, девочка, твоя участь куда хуже, чем тебе кажется. И это не выбор мужчины, а выбор жизни или смерти».
– Сколько вас в клоне? – спросил я.
– Десять, – сказала Даша. – А почему ты спрашиваешь?
– И всегда было десять?
– Нет, сначала было пятнадцать. Пятеро уже устроили свою судьбу.
– Ты их видела после этого?
– Это же невозможно! Они в других городах и даже странах. Давай говорить о нас, а не о других.
– Я просто думал, где тебя искать, если тебя отдадут замуж в Австралию?
– Это шутка?
– Шутка.
– Ты слишком часто шутишь. Иногда я даже не представляю, верить тебе или нет. Ну, что ты придумал?
– Скажи, когда вы будете в следующий раз в бассейне?
– Сегодня среда? Значит, в субботу.
– Я не дотерплю!
– Еще как дотерпишь, – возразила Дашенька. – Но попрошу ни с кем больше на свидания не ходить.
– Слушаюсь, мой женераль!
– Я могу быть ужасна.
– Я чувствую.
– Можешь меня поцеловать.
– А обнять можно?
– Ваня, ну кончай свои шутки!
И мы целовались еще минут десять или двадцать, хорошо еще, что все ушли из бухгалтерии.
7
Когда я проходил мимо хирургии, мне захотелось снова взглянуть на того человека, но я не успел этого сделать, потому что в коридоре меня поймал доктор Блох.
– Ну, ты молодец! – сказал он с улыбчивой угрозой. – Все с ног сбились – куда делся наш активист?
– Почему сбились?
– Кто-то не явился на ужин, при условии, что наши апартаменты куда как уступают Тауэру, никуда в них не скроешься. А вот ты скрылся.
Блох засмеялся.
Я боялся его куда больше, чем Григория Сергеевича. Вернее, главного врача я не боялся, а уважал. А Блох был недобрым.
– Ты хочешь, чтобы к тебе приняли меры? – спросил Блох. – И жить торопимся, и чувствовать спешим.
– Я в бассейн ходил, – сказал я. – В бассейн.
– Купался? Без плавок?
– Я смотрел. На девушек смотрел.
– И чего увидел? Вернее, кого увидел?
Я постарался не бояться. Я спросил, как будто ни в чем не был виноват:
– А где Григорий Сергеевич?
– Он давно тебя хватился. Иди в кабинет… А когда я отошел, он повторил с издевкой:
– На девушек смотрел… Эстет!
Я хотел заглянуть к нам в спальню, потом решил – лучше не буду откладывать. Открою Григорию Сергеевичу правду. А может, не говорить правду? Может быть – как получится.
Григорий Сергеевич у себя в кабинете сидел за столом и разыгрывал задачку на шахматной доске.
– Голубчик, – сказал он. – Ты загоняешь себя в непроходимые моральные дебри. Ты подумал, что эту девочку завтра могут позвать на Голгофу? Или труба выкрикнет твое имя?
– Любой человек живет точно так же, – сказал я, словно говорил не я, а кто-то втрое умней. – Начнется землетрясение…
– Не люблю философов, – сказал Григорий Сергеевич.
– Кто был моим отцом? Моим биологическим отцом?
– Излишняя информация.
Он закурил. Он курил через длинный металлический мундштук – в этом мундштуке было нечто старомодное и неестественное, словно лорнет.
– Ты лишил ее невинности на койке в пустой палате? – спросил он.
– Я никого ничего не лишал.
– Жаль, – сказал доктор. – Значит, тебя плохо учили.
– А кто тот человек в палате?
– Палата пустая.
Мы говорили о разных палатах.
– Это не маршал Параскудейкин.
– Я его не знаю в лицо. Мой доктор врал. Почему?
– Но спутать невозможно!
– Генерала сразу же увезли в центральный госпиталь Министерства обороны.
У его сигарет был особенный дурманящий запах. Григорий Сергеевич не курил вне своего кабинета.
– Надо будет взять тебя ко мне на дачу. Ты ведь никогда не ходил по грибы?
Я пропустил его слова мимо ушей.
– Позвольте мне видеться с Дашей, – попросил я.
– Сомневаюсь, что это разумно.
– Даже если мне суждено пожертвовать собой…
– Не преувеличивай своей роли. – Григорий Сергеевич пустил душистый дым мне в лицо, даже голова закружилась. – Ты ведь орудие справедливости.
– Но пока я жив, я могу любить, – взмолился я.
– Ты хочешь слишком многого. Ведь и ей никто не позволит играть с тобой в любовь.
– Я не согласен, – сказал я.
Я сдерживался, потому что не смел объявить доктору войну. И не был уверен, что меня поддержат братья, Вернее всего – нет.
– Я прошу вас, подумайте еще. – Голос мой был приниженным и даже умоляющим. Поверит ли он мне?
– Иди, – сказал Григорий Сергеевич, – еще не вечер. Был глубокий вечер.
Пора спать.
Барбосы находились в спальне, они уже легли.
– Ты где был? – спросил Рыжий. – Ты ее нашел? Я разделся, не зажигая света.
– Вы ему верите? – спросил я.
– А кому верить? – спросил Черный Барбос.
– Я не могу себе простить, что не поверил Алексею, – сказал я.
– Все знают, что ты на него настучал, – сказал Рыжий Барбос. – И они послали его вместо Олега. Все знают, что виноват ты.
– Я попался. Меня подставили.
– Как знаешь, – сказал Барбос.
– В палате маршала лежит другой человек.
– А что? – спросил Рыжий Барбос,
– Может, и здесь нас обманули?
– Зачем нас обманывать? – спросил Черный Барбос. – Мы же согласны.
– Мы заранее согласны, – сказал Рыжий.
Я лег, но не спал. Я знал, что попробую еще один ход. Может получится. А может – нет.
8
Когда Мария Тихоновна пришла к себе в кабинет, как раз пробило восемь.
К тому времени я просидел за шторой в кабинете три часа. В пять я вышел из нашего отделения. Это лучшее время. Даже охранники спят.
Если не разбудишь дежурную сестру, то в любое место Института можно пройти незамеченным.
А кабинет Марии Тихоновны находится в углу второго этажа, высокого, старинного, но все равно только второго. И если вылезти на широкий карниз из женского туалета, то через три минуты ты в кабинете, при условии, что окно не заперто.
Окно было открыто.
Когда она вошла, то сразу уселась за письменный стол и включила компьютер.
Я вышел и издали, чтобы не испугать, тихо сказал:
– Извините, Мария Тихоновна, не сердитесь на меня. Она вела себя как героиня американского фильма.
– Ты один из юношей Григория Сергеевича? Прости, но я вас не различаю.
– Меня зовут Иван, Ванечка.
– Вспомнила. Ты влюбился в мою Дашу. И вчера украл ее из бассейна, за что она сегодня наказана. Мне нужно обследовать ее?
Я не сразу сообразил, что она имеет в виду, и облик у меня был, наверное, глупый, потому что Мария Тихоновна рассмеялась и сказала:
– Между вами не было ничего платонического, только если очень увлекались.
– Василий Аксенов, – сказал я. – Кажется, «Затоваренная бочкотара».
– Ты читал?
– Не знаю. Может, мой отец читал.
– Господи! Если бы не эта чертова бедность! – воскликнула Мария Тихоновна. – Вас надо изучать, как новые планеты! Это же удивительные случаи генетической наследственной памяти! Мы обращаемся с вами, как будто колем орехи паровым молотом.
– Вы знаете, что Григорий Сергеевич все нам рассказывает?
– У нас с ним разные принципы, – сказала Мария Тихоновна. У нее было круглое розовое и доброе лицо. И волосы она не красила, потому что ближе к вискам была видна проседь. Впрочем, брюнетки раньше седеют.
– А кто наш отец? – спросил я.
– Вряд ли тебе это пригодится. – Мария Тихоновна ушла от ответа.
– Я пришел к вам с просьбой, – сказал я.
– Знаю. Ты будешь сейчас просить меня, чтобы я, вопреки мнению Григория Сергеевича и повелению дирекции, разрешила вам с Дашей встречаться.
– Ведь мы же люди! – взмолился я. – Люди, а не подопытные кролики.
– Вы – подопытные люди.
– Разве вам не стыдно? Мария Тихоновна удивилась.
– Гриша говорил мне, что его метод дает замечательные результаты. Если надо взрезать вены, вы всегда это сделаете сами ради жизни на Земле. Он прав?
– Вчера был случай, – сказал я. – Леша, Алексей, один из нас, был не согласен. Он стал спорить. Он стал говорить, что Григорий Сергеевич получает деньги за наши органы.
– Он это говорил доктору?
– Он говорил это мне. А я передал доктору.
– Святая простота. Знаешь, кто такая – святая простота?
– Она… кажется, она кидала хворост в костер?
– На костре был Ян Гус, это были его последние слова.
– Вы уже догадались?
Пальцы Марии Тихоновны летали над клавишами. По дисплею компьютера побежали строчки.
– В последний момент пришлось заменить донора, – прочла она. – По медицинским соображениям.
– Так раньше не было.
– Раньше и не бунтовали. А это опасный сигнал. Идеальная система вашего доктора пошла трещинами.
– Можно мне встречаться с Дашей?
– Я бессильна помочь тебе.
– Тогда я пойду сам!
– Далеко не уйдешь. Тебя выдадут твои же братья. Тебя не пустит охрана, ты полностью во власти… в нашей власти.
Когда она сказала последние слова, ее лицо исказила презрительная гримаса.
Вдруг она, опираясь на ладони, поднялась над столом, словно ей было невмочь поднять тяжелое тело.
– Не исключено, – сказала она, – не исключено, что сегодня или завтра может быть принято решение – нам понадобится одно сердце. К нам поступает Травиата.
– Какая Травиата?
– Певица, эстрадный идол.
– Сама Травиата!
– Даже ты знаешь.
– Но почему Даша? Вычеркните ее!
– Я постараюсь это сделать. Но именно ваш с Дашей вчерашний поход в пустую палату и побудил Григория Сергеевича выбрать из моих девочек именно ее. Так он бережет невинность своего клона.
– Вы шутите? Этого не может быть!
– Я вообще не умею шутить, Ваня.
– Я тут же скажу ей!
– Прошу тебя, не надо этого делать. Ради тебя самого.
– Почему?
– Она уверена: все, что мы делаем, совершается ради ее блага и блага других девочек. Ради приплода, выведения новой людской породы… Я шла на то, чтобы девочки гибли. В конце концов наш Институт создан, чтобы спасать лучших людей нашей страны. Что мы и делаем.
– И вы всегда об этом знали?
Нет, у нее не такое уж и доброе лицо.
– Ради некоторых этических и даже политических проблем приходится идти на жертвы. Наверное, молодому человеку, который зарубил альпенштоком Троцкого, тоже являлись кошмары. Но он просидел в тюрьме, потом получил звание Героя Советского Союза.
– Меркадер, – сказал я.
– Может быть, не помню. Ты перестань в конце концов тыкать мне в лицо своей эрудицией.
– Так вы готовы обрекать девушек на смерть?
– Просто девушек ради великих людей. Есть понятие ценности для коллектива, для страны… Как выйдешь из моего кабинета, поверни направо. Сейчас ты не сможешь ее увидеть – подъем, зарядка и так далее. Ровно в три, в мертвый час, будь в той, вчерашней палате.
– Спасибо!
– Рано благодаришь. Я не знаю, будешь ли ты благодарен мне завтра. Теперь уходи. Меньше всего я хочу, чтобы тебя здесь увидели. И учти, если ты проговоришься хоть одной живой душе, у меня будут неприятности, а тебя сразу отправят в прозекторскую.
Я пошел было к себе, но не удержался и от двери обернулся, как оборачивается детектив Коломбо, и спросил:
– Я видел другого человека, а на табличке написано, что там маршал. Это ошибка?
– Считай, что ошибка, – сказала Мария Тихоновна. – Ошибка воспитания. Наш Институт, как ты знаешь, не богат. Иногда появляются коммерческие больные. В редчайших случаях. Когда речь заходит об астрономических суммах. По крайней мере, твой кумир Григорий Сергеевич кладет эти деньги не в карман, вернее, преимущественно не в свой карман.
– Они оперировали другого человека?