– Они оперировали другого человека?
– Маршал неожиданно скончался за час до операции. Другой пациент тоже достоин операции. Это крупный банкир из Средней Азии. И я уверена, что он не менее ценная фигура для страны, чем один из полусотни маршалов.
– Нет! Что вы! – возмутился я. – Он же герой. Он вывел наши части из Афгана.
– Я преклоняюсь, – сказала Мария Тихоновна. – Однако тебя прошу уйти немедленно. И бегом. Ну!
И я поспешил к себе. Я как раз успел к подъему.
Если кто и заметил мое отсутствие, так только Барбосы, но они железные молчуны.
Мы умылись, сделали зарядку, прошли утренние процедуры, занялись своими делами…
Мне надо было дождаться мертвого часа.
И забыть наконец, что есть на свете певица Травиата! Да знаю я ее! Рот до ушей, глаза – тарелки и разные парики. Неужели у такой пигалицы больное сердце?
Да забудь ты о ней… это все пустые слова, Мария Тихоновна пугала меня.
9
В этот день мы лишились Володички.
Это на нас плохо подействовало.
Ему помогла умереть Лена. Она не отрицала, что сделала ему укол. Только уверяла начальника службы безопасности Института, что давала обезболивающее, но ее позвал кто-то из мальчиков, она забыла кто. А шприц оставила на тумбочке. И Володя заменил в шприце жидкость.
Мы подслушивали из перевязочной, там когда-то в стене был сейф с наркотиками. Потом сейф убрали, нишу заставили шкафом, а кто-то из наших ее отыскал. За стенкой был кабинет Григория Сергеевича.
– Вы подозревали, что такое может случиться?
Начальник службы – отставной полковник из органов. У него узкое скучное лицо, словно он до своего докопается, а вообще-то ему все равно, докопается он или нет.
– Он ждал такого момента, – сказала Лена. Мы не видели ее лица, но по хриплому голосу было понятно, что она долго плакала. – Он бы все равно это сделал. Он так мучился.
– Вы не использовали обезболивающие? – спросил полковник у доктора.
– Мы не хотели вторгаться в функции организма. Он мог еще послужить донором.
Лена заплакала.
– Ну, успокойтесь, успокойтесь, – сказал полковник. – Надеюсь, что служебное расследование установит вашу невиновность.
– Он больше не мог ждать, – всхлипнула Лена.
– И это тоже лишь рассуждения, – сказал Григорий Сергеевич. – Володя был замечательным, мужественным человеком, он нес свой крест достойно, и нечего его оплакивать.
– Даже кошку оплакивают, – возразила Лена.
– Нам придется расстаться с вами, – заявил доктор.
– Я и сама хотела подать заявление об уходе, – сказала Лена.
– Разумеется, с подпиской о неразглашении, – напомнил полковник.
– Хоть десять расписок! – крикнула Лена.
Нам было слышно, как она пробежала по кабинету, как хлопнула дверь.
– Ты куда? – спросил Василек у Рыжего Барбоса. Тот оставил дверь в коридор открытой. И всем было видно, как он перехватил Лену в коридоре у двери.
– Лен, – сказал он. – Не уходи. Ты понимаешь, что тебе нельзя уходить?
– Они меня не оставят, – ответила Лена, как будто ждала этих слов Рыжего Барбоса. – Они меня уберут.
– Из Института? – спросил Черный Барбос, который, конечно же, вылез в коридор за Рыжим.
– Вообще уберут, – сказала Лена.
Я тоже увидел ее от дверей. Лицо ее распухло, а глаза сделались красными.
– Мы тебя не отдадим! – воскликнул Рыжий Барбос.
– Молчи! Ты меня совсем погубишь. – И Лена кинулась бежать по коридору.
Я метнулся обратно к нише, мне хотелось узнать, о чем они говорят. Но речь шла не о Лене. Полковник сказал:
– Я его паспорт вам принесу, чтобы заключение о смерти написать.
– А что писать?
– Как будто не знаешь, доктор. Остановка сердца, диабет. Ну, что ты там обычно пишешь.
–Хорошо, – согласился Григорий Сергеевич, – я буду у себя.
– Ты не расстраивайся, – сказал полковник. – Новых настругаешь.
– Иди уж, – сказал доктор. – Глаза б мои тебя не видели.
– Разбегайся! – сказал я братьям.
Барбосы влетели в перевязочную и закрыли за собой дверь.
– У нас есть паспорта, – сказал я. – Вот никогда не видел.
– А что мы, не люди, что ли? – заметил Василек.
– Это Ленка сделала? – спросил Рыжий Барбос.
– Конечно, Ленка, Володичка так просил ее, – сказал Василек.
– Почему? – воскликнул я. – Раньше ведь не просил.
– Ленка узнала, что для него готовят операционную. Его глаза понадобились.
– А я не знал, – сказал я.
– А ты за своей телкой бегал, – процедил Василек. – Скоро совсем забудешь, как мы живем.
– Не завидуй, – посоветовал я. – Чему тут завидовать?
– Чему? Ты лучше знаешь. – Василек был недоволен. Хотя не знаю чем.
– А тебе кто мешал бегать? – спросил его Рыжий Барбос. Барбосы мне ближе других, может, потому что живем в одной палате.
Потом я пошел в столовую посмотреть на часы. Время двигалось слишком медленно.
10
В три я был в пустой палате.
Знаете, чем я занялся? Стал искать телеглаз. Наблюдают или нет? Я знаю, что наблюдение идет далеко не во всех палатах, потому что у Института на все не хватает денег. И куда они деваются, догадаться трудно. Слишком много вариантов.
Вроде ничего нет. Просто пустая палата.
Если бы я нашел тележучка, значит, Мария Тихоновна сговорилась с моим врачом, и тогда вся ее доброта – ловушка.
Но тележучка не было.
Или я плохо искал.
Я лег на койку, на ту же самую, и мне казалось, что на ней остался запах Дашки.
Я слышал, как по коридору изредка проходили люди. И ждал, что шаги остановятся перед дверью.
Но дверь открылась неожиданно. Оказывается, Дашка была в тапочках, подошла беззвучно.
Она надела платье.
Под мышкой она держала сверток.
– Я уж думал, что ты не придешь, – сказал я.
– Помолчи, – ответила Даша.
Она закрыла за собой дверь и кинула сверток на койку. Я приблизился к ней, но не посмел дотронуться. Она тоже смутилась.
Оттолкнула меня и подошла к окну. Окно было забрано вертикальными прутьями.
– Меня сегодня отпустили на два часа, – сообщила Даша. – С чего вдруг?
– Я вчера был у твоей Марии Тихоновны.
– Как странно. А почему она меня отпустила?
– Она не согласна с Григорием Сергеевичем.
– Она решила нам помочь?
Сегодня Даша была совсем другой. Вчера она следовала за мной, она была девочкой, пустившейся в шалость.
– Ты недовольна?
– Рискованно было идти к Марии, – сказала Даша. – Ты ведь ее не знаешь. Ее никто не знает.
– Другого выхода не было, – оправдывался я. – Куда деваться? Я же хочу тебя видеть!
– Я боюсь, – сказала Даша. – Мне кажется, что это – ловушка.
Я понимал: все это не просто ловушка. Если бы Даша могла понять, в чем ее жизненная функция, она бы поняла и позицию Марии Тихоновны. Но Григорий Сергеевич прав: нельзя сказать любимой девушке, что она – набор органов для трансплантации. Просто набор органов до востребования. Она бы не поверила и первым делом возненавидела меня.
Я подошел к ней сзади.
Я взял ее за плечи. Она чуть откинулась назад, и я ощутил тяжесть ее тела.
Я поцеловал ее в затылок. Он был теплый, а ниже на тонкой шее были завитки прядей, которые не уместились в хвостике.
Я повернул Дашу к себе.
Она поцеловала меня. Долго-долго.
Я снова начал терять голову, моя рука накрыла ее грудь и сжала ее.
– Погоди, – сказала Даша. – Закрой дверь.
– Разве она закрывается?
– Я не хочу, чтобы кто-то вошел.
Сегодня она командовала мною и не скрывала этого.
И во мне росло сладкое желание подчиняться Дашке.
Я закрыл дверь на задвижку. Даже странно, что там оказалась задвижка – в палатах не делают запоров.
Даша развернула большой сверток, что принесла с собой.
С ума сойти!
В нем были простыни и одеяло. Честное слово.
Она ловко взмахнула простыней, та расправилась и легла на койку. Даша стала заправлять край простыни, а мне велела упрятать одеяло в пододеяльник.
Мы с ней устраивались спать.
– Напротив есть туалет, ты не видел? – спросила Даша. Она сняла с хвостика резинку, и волосы рассыпались по плечам.
– Пойди ополоснись, – велела она. Я послушался ее. В туалете висело чистое полотенце, и на краю рукомойника обнаружился кусок мыла.
– Это ты принесла? – спросил я.
– Да. Раздевайся, – сказала Даша, – я скоро вернусь. Она убежала в туалет.
– Я медлил. Неловко раздеваться днем, в чужой палате. Так не делают. По крайней мере так не делают взрослые люди, оставшись наедине с девушкой. Это неприлично.
Я не знаю, откуда я взял, что это – неприлично.
Я сидел и ждал ее.
Я чувствовал, как бежит наше время.
Она вернулась в халатике, волосы были мокрыми спереди, в палате чуть пахло карболкой, сквозь полузадвинутую выцветшую занавеску пробивались солнечные лучи, и в них колебались тысячи пылинок.
– Ты не разделся?
– Нет. – Я вдруг обиделся на нее. Подчинялся, подчинялся, а тут обиделся. – Я не знаю, зачем мне надо раздеваться.
– Ты не разделся?
– Нет. – Я вдруг обиделся на нее. Подчинялся, подчинялся, а тут обиделся. – Я не знаю, зачем мне надо раздеваться.
– Так надо! Чтобы было все, как у людей, а не по-собачьи. Она подошла ближе и встала между мной и окном. Солнце
подсвечивало ее волосы, и они были окружены золотым ореолом.
Ее голос дрогнул, потому что она не ожидала такого от меня и, видно, сама не была уверена, что поступает правильно.
– Тебе так приказали? – спросил я.
– Мне никто ничего не говорил.
– А где простынки выдали?
– Я сама взяла у сестры. А если ты имеешь в виду Марию Тихоновну, то мы с тобой должны быть ей благодарны. Конечно, сестра не дала бы мне простынок, если бы Мария не подсказала. Теперь ты доволен?
– Дашка, – сказал я, – ты мне очень нравишься…
– Но иначе?
– Иначе. Может, нам с тобой нельзя будет встречаться…
– Я тоже об этом думала. И поэтому тебя совсем не понимаю. Убей, не понимаю. Я так хотела, чтобы лучше…
– Но мы с тобой не женимся?
– Почему? В этом цель моей жизни, – заявила Даша. – Моя цель – родить ребенка и делать все, чтобы моему мужчине было приятно. Может, другие хотят делать приятно многим мужчинам или многим детям, но ведь разница только в количестве? Наверное, я очень глупая, но мне хочется жить вот так! И ты первый мужчина, который мне так понравился, что я захотела тебя пустить внутрь!
Она шлепнула себя ладошкой по животу, и это был детский жест, вовсе не связанный с любовью.
Наверное, все, что она говорила, было правильно.
Но я понимал: она несет эту чушь, потому что на самом деле совсем неопытна и не знает, как себя вести. И, вернее всего, ее научили, как надо себя вести. И даже, может быть, ей сейчас в тысячу раз страшнее, чем мне.
Я все это понимал, но страшно злился. И даже объяснить не могу, почему я разозлился на ее слова.
А может быть, я и сам испугался. Как будто человек идет на какую-то страшную жертву ради твоего удовольствия, а ты должен эту жертву принять, а потом тебе станет стыдно.
– Давай лучше поговорим, – предложил я.
– Ты не хочешь, чтобы я стала твоей женой?
Она отступила на два шага, там оказалась незастеленная койка, и Даша опустилась на нее – поднялась пыль, страшно заскрипели пружины. Она вскочила, перепугавшись, и крикнула:
– Ну вот! Ты во всем виноват!
Край халатика попал в ржавую пружину, Даша рванулась, как из пасти злой собаки, халатик затрещал и разорвался.
Я кинулся ей на помощь, хотел освободить край халатика, но девушка со всего маху ударила меня по щеке.
– Уйди! Это все из-за тебя, дурак! – кричала она. – Это же не мой халатик! Мне его Машка дала! Что теперь будет, что теперь будет!
Даша стала быстро собирать с постели простыни, сорвала наволочку с подушки и быстро свернула белье в скатку, потом подхватила сумку, платье, все падало у нее из рук, как у клоуна на арене, который таким образом смешит зрителей. Мне было совсем не смешно, но и останавливать ее я не стал – что бы я сейчас ни сделал, она все равно еще больше рассердится.
– И как я могла! – повторяла Дашка. – Как я могла быть такой дурой! Не подходи ко мне!
Я не подходил и молчал, чем еще больше ее злил.
В конце концов – хотя прошло-то, наверное, не больше минуты – она собрала в охапку все свое добро и кинулась к двери. Еще несколько секунд она воевала с задвижкой, потом вылетела в коридор и почему-то заявила оттуда:
– Никогда!
Кажется, так говорил ворон в стихотворении Эдгара По. Невермор!
11
Я не хотел возвращаться в наше отделение.
Мне все было противно.
Потому что жизнь прошла и кончилась неудачно. Надо было сказать Даше, каких мужей и детей подготовила ей судьба в лице очаровательной Марии Тихоновны. Но жалко человека.
А меня кто пожалеет?
За последние два дня я преодолел в себе страх перед Институтом. Меня воспитали таким робким: за пределы отделения – ни-ни! Нечего нам там смотреть. Мы – супермены, мы – герои! Паспорта? Какие еще паспорта? Мы живем в центре мира и не желаем его по пустякам покидать.
Здорово нас воспитывал Григорий Сергеевич!
Я поймал себя на том, что готов занять место скептика Лешеньки.
Значит, не так уж глубоко мы были кондиционированы, если я стал другим в считанные часы.
Теперь я уже не боялся.
Я не спеша шел по коридору. Не таясь, заглянул в палату к маршалу.
Рядом с ним у приборов дежурила молоденькая, незнакомая мне сестра.
– Как его фамилия? – спросил я, будто мне положено было задавать такие вопросы.
– Господин Муслимов, – пискнула сестра. – Акбар Махмудович.
– Правильно, – сказал я. – Коммерческий пациент?
В палате было полутемно, чтобы свет не мешал реципиенту.
– Я не знаю, – сказала сестра. – Спросите у завотделением.
– Спасибо, – кивнул я.
И сразу исчез, чтобы не отпечататься в ее памяти. Впрочем, это уже не так важно.
В следующей операционной горел яркий свет.
Дверь приоткрылась, и, когда оттуда выходила хирургическая сестра, я увидел в щель самого Костандиева – ведущего хирурга. «Он – господь бог трансплантации, – сказал как-то про него Григорий Сергеевич. – Он берется только за сложнейшие операции.
Что случилось?
Неужели «Наутилусу» суждено лишиться еще одного матроса? Кто из нас? Почему мне не сказали?
Я поспешил в отделение.
Только не я!
Я испугался?
Да, я испугался. До сегодняшнего дня мне было все равно – умереть или жить. Лучше погибнуть настоящим самураем. А теперь я хочу жить?
Я очень хочу жить.
Я буквально ворвался в наше отделение.
На табуретке возле кладовки сидела, скорчившись, санитарка Оксана. Она тихо плакала, и ее узкие плечи крупно дрожали. Я даже не сразу ее узнал.
– Ты что? – спросил я.
– Иди, дурачок, иди, – ответила она не сразу.
Что еще случилось?!
Должно было что-то случиться. Мой мир начал рушиться, а я ехал верхом на лавине и знал, что в любой момент она накроет меня с головой.
– Ленку жалко!
– Кого?
– Ленку нашу.
– Что случилось?
– Под машину попала.
– Когда?
– А как «бегунок» оформила, вышла, и тут же на улице, перед больницей… И сбежал, гаденыш. Даже номера никто не запомнил! Ну кто на такой скорости по центру ездит? Их же вешать надо!
Только что, утром, она говорила с доктором. Ее уволили.
И сразу погибла?
И никому ничего о нас не расскажет?
Я хотел, чтобы она рассказала?
Да, оказывается, я этого хотел. В глубине души я надеялся, что Лена не станет молчать. Ведь если она сделала Володичке укол, она уже решилась.
Ребята собрались в нашей спальне.
Десять человек.
Нас осталось всего десять… Десять негритят резвились на просторе. Один из них утоп, ему купили гроб…
– Ты про Ленку слышал? – спросил Рыжий Барбос.
– Оксана сказала. Для кого готовят операционную?
– Готовят? – Я их удивил. Они об этом не слыхали. Василек сказал:
– А ты, Иванушка, сходи к своему доктору. Ты же с ним дружишь! Он тебе и скажет: нужна нам головка Рыжего Барбоса.
– Помолчи! – рассердился Барбос.
– Я не дружу с доктором, – отрезал я. – Я ваш брат.
– А я уж начал сомневаться, – сказал Василек.
– Не лезь к Ваньке, – сказал Черный Барбос. – Будем между собой кусаться, им легче будет нас сожрать. Они же бессовестные.
Кто-то должен был первым сказать такое слово. Слово упало как камень. Но не разбилось. Только пол прогнулся.
– Они Ленку убили, – сказал Костик.
– Может, случайность, – засомневался Барбос. – Она отвыкла ходить по улице. Все-таки год на казарменном положении.
– А они разве не выходят? – спросил Василек.
– Мне кажется, что только доктора могут выходить. Но точно не знаю.
Мне хотелось повеситься. Сначала Дашка с ее глупой свадьбой, потом Лена, да к тому же собственные братья относятся к тебе как к врагу.
– Для кого же готовят операционную? – подумал вслух Василек. – Может, ты, Иван, сходишь спросишь?
– Ну почему я?
– Не обсуждается, – заявил Костик.
Я пошел в ординаторскую. А почему я должен стесняться? Речь идет о нашей жизни.
До ординаторской я не дошел, потому что в коридоре сразу встретил доктора Блоха.
Он брел, глядя под ноги. И чуть пошатывался.
– Простите, – сказал я. – Для кого готовят операционную? Он не ожидал услышать мой голос и не увидел сразу. Его шатнуло, и он оперся ладонью о стену.
– Операционную? Мне не доложились. Но думаю, что не для нас. Спроси Ленку.
– Что вы говорите! – испугался я. – Лена же погибла. Оказывается, он об этом не знал.
– Ладно, – сказал он, – шуточки. – И бессмысленно улыбнулся.
– Лену убили, – сказал я.
– Лену убить нельзя. Убивать плохо. Не мели чепуху.
– А нас убивать можно? – спросил я.
– Кого вас? – Доктор отпустил стену, но, видно, она стала валиться на него, потому что он пошатнулся и повис на мне. От доктора пахло плохими мужскими духами. Ботинки были не чищены. Раньше я не обращал на это внимания, я вообще на Блоха обращал внимание только в отсутствие кумира.