Брайан Олдисс
Почти искусство
Об авторе
Bо многих отношениях Брайан У. Олдисс был enfant terrible конца пятидесятых годов. Он ворвался в мир научной фантастики и встряхнул его и неистовой яркостью слога, и блистательным стилем рассказов вроде «Бедный маленький воин», «Извне», «Новый Дед Мороз», «Кто заменит человека?», «Почти искусство», «Старая одна сотая», и мрачной красотой и тревожным поэтическим видением — видением мира, где, что примечательно, род человеческий не завоевал вселенную, как требовала кэмпбелловская догма того времени в классических романах «Звездный корабль» и «Долгий день Земли» (в Великобритании — «Без остановки» и «Теплица» соответственно). Все это сделало его одним из самых спорных писателей того времени… а несколько лет спустя он стал также и одной из самых спорных фигур эпохи Новой Волны, еще более решительно и драматически встряхнув мир НФ середины шестидесятых невыносимо джойсовскими рассказами о «войнах ЛСД», собранными в подборку «Босиком в голове», издевательским романом «Криптозой!» и сюрреалистическим антироманом «Доклад о вероятности А».
Но Олдисс никогда не любил долго работать на одной делянке. К 1976 году он написал два спорных бестселлера британского мэйнстрима — «Мальчик с домашним воспитанием» и «Стойкий солдат», странный вариант готического романа «Франкенштейн освобожденный» — и продолжил созданием лирического шедевра научном фантастики «Маласийский гобелен», одной из лучших его книг и, конечно, одного из лучших романов семидесятых. А впереди, в восьмидесятые годы, ждала еще монументальная трилогия о Геликонии: «Весна Геликонии», «Лето Геликонии» и «Зима Геликонии». К концу десятилетия только самые сердитые из реакционных критиков могли отрицать, что Олдисс — один из истинных гигантов в своей области, воплощение художественной сложности и удивительной мощи — в девяностые годы ток же остается на переднем крае, как был в пятидесятые.
Хотя его работа — беспокойная, устремленная к славе, постоянно раскрывающая и требующая раскрытия новых горизонтов, прокладывающая новые пути — часто уводило его за рамки стандартной приключенческой НФ, Олдисс неизменно сохранял любовь к космической опере в ее исконном, легкомысленнейшем виде. В качестве издателя он выпустил несколько ключевых ретроспективных антологий, включая «Космическую оперу», «Космические одиссеи», «Злые Земли», «Все о Венере» и двухтомник «Галактические империи». Такая работа Олдисса-писателя, как монументальный «Долгий день Земли», хотя и лежит несколько в стороне от главной магистрали развития космической оперы, остается одним из классических видений далекого будущее Земли и, конечно, краеугольным камнем жанра научной фэнтези, родственного космической опере, — иногда эти жанры сближаются настолько, что различие их можно ощутить лишь на уровне подсознания. Немногим писателям Нф когда-либо хватало воображения, поэтического дара и размаха, чтобы убедительно писать о действительно далеком будущем — упоминание Олафа Стэплдона, Кларка Эштана Смита, Джека Вэнса, Джина Вулфа, Кордвайнера Смита, Майкла Муркока и М. Джона Гаррисона почти истощает список авторов, чья трактовка этой темы хоть как-то запомнились, — но Олдисс в этой области, можно сказать, эксперт. Он раскрывает тему с изяществом и богатством поэтического воображения не только в трилогии о Геликонии, но и в таких произведениях, как «Старая одна сотая», «Летающий червь» и «Ясный день». (С подобным же мастерством раскрывается родственная тема в «Маласийском гобелене».)
Как ни странно, очень мощное воздействие на жанр космических приключений оказал нижеследующий изысканный и запоминающийся рассказ. Роджер Желязны упоминал его как прямой толчок к написанию «Двери лица его, пламенники пасти его», но влияние этого рассказа и десятилетия спустя обнаруживается в таких работах, как «Белые выдры детства» Майкла Бишопа и «Станции прилива» Майкла Суэнвика, и, несомненно, во многих других, где его еще не заметили…
Брайан У. Олдисс публиковал научную фантастику почти сорок лет, и на. его счету более двух дюжин книг. «Долгий день Земли» завоевал «Хьюго» в 1962 году, «Слюнное дерево» — «Небьюлу» в 1965-м, а роман «Звездный корабль» — приз Жюля Верна в 1977-м. Еще одну премию «Хьюго» он получил в 1987 году за. критическое исследование научной фантастики «Пирушка на триллион лет», написанное вместе с Дэвидом Уингроу. Среди его других книг — «Остров Моро», «Седобородый», «Враги Системы», «Неприятное пробуждение», «Жизнь на западе», «Забытая жизнь», «День поминовения», «Дракула освобожденный» и воспоминания «Похороните мое сердце возле У. Г. Смита». Рассказы Олдисса выходили сборниками «Пространство, время и Натаниель», «Кто заменит человека?», «Новые поступления», «Старые столкновения», «Галактики как песчинки», «Времена в полете» и «Туполев слишком далеко». Антологии Олдисса включают «Пингвиновские научно-фантастические сборники» и, совместно с Гарри Гаррисоном, «Десятилетие: 1940-е», «Десятилетие: 1950-е» и «Десятилетие: 1960-е», Среди его последних книг — роман «Где-то к востоку от жизни» и сборник «Просто прах: 20 разрозненных рассказов». Скоро должны появиться его воспоминания «В мгновение ока».
1
Если бы из фьорда, из узкой серой полосы воды, встал великан и заглянул поверх короны отвесных скал, перед ним предстал бы Эндехаавен, раскинувшийся на самом краю острова.
Дерек Флеймифью Энде стоял у высокого окна, откуда Эндехаавен был виден как на ладони. Растущее беспокойство, предчувствие ссоры сообщало зрению какую-то особенную ясность — так обретает фотографическую резкость пейзаж перед бурней. Кожа лица воспринимала мир тепловидением, но задумчивые глаза оглядывали поместье.
Все в Эндехаавене было голо и опрятно: следить за этим — моя работа. В садах — только вечнозеленая трава и кусты без цветов; таков был каприз Владычицы: строгость под стать морщинистому челу побережья. Мрачный Эндехаавен, здание высокое и длинное, без излишеств, в прежние века было бы невозможным, ибо тысячи встроенных парагравитационных секций обеспечивали опору каменной кладке, давящая тяжесть которой была почти полностью иллюзорной.
Между домом и фьордом, где сад постепенно переходил В площадь, находились лаборатория и зверинец Владычицы — а сейчас и сама Владычица возилась там с мини-нутриями и агутинами. Я стоял наготове: чистил клетки, подавал инструменты, помешивал в резервуарах — делал все, что говорила она. Глаза Дерека Энде смотрели на нас — нет, только на нее.
Наклонившись над чашей рецептора, Дерек Флеймифью Энде читал послание от Звезды-1, и невидимые волны скользили по лицу и боскисам лба. Его глаза видели до боли знакомую сцену за окном, но тепловидение четко передавало сообщение. Закончив прием, Дерек переключил рецептор на передачу, прижался к нему лицом и послал ответ:
— Я исполню ваше задание. Звезда-1. Немедленно отправлюсь на Фести-XV в туманности Вуаль и установлю связь с существом, которое вы называете Утес. Если удастся, я также выполню приказ привезти образец его вещества на Пиридин. Спасибо за приветствие; отвечаю на него всей душой. До свидания.
Дерек выпрямился и помассировал лицо: тепловидение на расстоянии многих световых лет всегда утомляло, словно сенситивные мускулы лица знали, что передают крошечные электростатические заряды: через парсеки вакуума, и были от этого в ужасе. Его боскисы медленно расслабились, и также медленно он собрал одежду. Путь до Вуали долог, а поставленная перед ним задача устрашила бы и отважнейшее сердце на Земле; однако для промедления была и другая причина: он не мог уехать, не простившись с Владычицей.
Растянув дверь, он уверенно — ноги знали дорогу со времен далекого детства — прошел по коридору и ступил в парагравитационную шахту. Через несколько мгновений он уже выходил из холла туда, где бегали по дорожкам грызуны Владычицы и вершины Ватна-Йокулл серели у нее за спиной.
— Пойди в дом, Холс, и принеси ящик с именными кольцами, — сказала мне Владычица; я поспешил исполнить повеление и по пути встретил Господина, идущего к ней. На меня он не обратил внимания — партенов никто не замечает.
Когда я вернулся, она так и стояла спиной к Дереку, хотя он что-то горячо говорил ей.
— Ты знаешь, что я должен исполнить свой долг, Госпожа, — услышал я его слова. — Такое дело можно поручить только истинному землянину.
— Подумаешь, дело! Галактика неистощима на подобные дела! Предлог для прогулки всегда найдется.
— Ну, нельзя же так говорить! — взмолился он, обращаясь к ее отчужденной спине. — Ты знаешь о природе Утеса — я рассказывал тебе о нем. Ты знаешь, что это не прогулка: потребуется все мое мужество. И ты знаешь, что такое мужество почему-то есть только у землян… Ведь ты же знаешь, Госпожа?
Хотя я подошел к ним, раболепно пробравшись между клеткой и резервуаром, они не заметили меня — даже не понизили голосов. Владычица пристально смотрела на горы, и лицо ее было грозным, как они.
— А ты вот такой сильный и храбрый? — Один ее боскис подергивался.
Зная силу симпатической магии, она не произносила его имени, когда сердилась, — словно желала ему исчезнуть.
— Не в этом дело, — сказал он смиренно. — Пожалуйста, Госпожа, будь разумна. Ты, знаешь, что я должен ехать; мужчина не может вечно сидеть дома. Не сердись.
И тут она наконец обернулась к нему.
Ее лицо было серьезным и суровым; в нем не было сочувствия, но была не поддающаяся описанию пугающая красота, если можно назвать таким словом соединение усталости от жизни и знания. Глаза ее были серыми, далекими, как покрытый снегом вулкан у нее за спиной. О Владычица! Она была на столетие старше Дерека, хотя разница проявлялась не во внешности — кожа-то останется свежей еще тысячу лет, — а в авторитете.
— Я не сержусь. Но мне больно. Ты умеешь причинить мне боль.
— Госпожа… — Он шагнул к ней.
— Не прикасайся ко мне, — сказала она. — Иди, если должен, но не устраивай комедию расставания.
Он взял ее за локоть. Она крепче прижала к себе мини-нутрию, сидевшую у нее на сгибе руки (животные всегда льнули к ней).
— Я не хочу обидеть тебя, Госпожа. Ты знаешь, что мы должны быть верны-3везде-1; я обязан работать на них — как еще нам сохранить это поместье? Хоть раз простись со мной с любовью.
— С любовью! Ты уезжаешь, оставляешь меня одну с кучкой партенов и говоришь о любви! Не притворяйся, будто не рад сбежать от меня. Я тебе надоела, да?
Он сказал обреченно, словно ничего другого не приходило в голову:
— Дело не в этом…
— Вот видишь! Ты даже не пытаешься казаться искренним. Иди, почему бы и нет? Какая разница, что будет со мной?
— Если бы ты только слышала, как тебе жалко себя.
Теперь по ледяному склону ее щеки поползла слеза. Она повернулась так, чтобы он заметил.
— А кто еще меня жалеет? Только не ты, иначе не уезжал бы от меня. Если этот Утес тебя убьет, что будет со мной?
— Я вернусь, Госпожа, — сказал Дерек. — Не беспокойся.
— Легко сказать. Почему тебе не хватает мужества признаться, что ты просто счастлив покинуть меня?
— Потому что не хочу ссориться.
— Фу, ты снова говоришь, как ребенок. Ты ведь не ответишь, верно? Просто сбежишь, уклоняясь от ответственности.
— Я не сбегаю!
— Конечно, Сбегаешь, чем бы ни отговаривался. Ты просто незрелый мальчишка.
— Нет, не мальчишка! И я не сбегаю! Для того, что я собираюсь сделать, нужно настоящее мужество.
— Какого ты о себе хорошего мнения!
Туг он отвернулся — раздраженно, забыв о достоинстве, — и направился к посадочной платформе. Потом побежал.
— Дерек! — крикнула она. Он не ответил.
Она схватила сжавшуюся мини-нутрию за шкирку и сердито швырнула в ближайший резервуар с водой. Та превратилась в рыбу я уплыла в глубину.
2
Дерек отправился на своем верном светолете к туманности Вуаль. Одиноко плыл по космосу солнечный парус — огромный изогнутый лук, покрытый протоновыми камерами, высасывающими движущую силу из густой и пыльной пустоты космоса. В середине поддерживающей дуги находилась капсула, где Дерек провел без сознания большую часть пути.
Он проснулся в медицинской койке, воскрешенный для очередного дня, который не был днем, ласковые руки машины массировали затекшие мускулы. В реторте булькал суп, поднимаясь к соске всего в двух дюймах от его рта. Он выпил. Снова уснул, утомленный долгой бездеятельностью. Проснувшись опять, Дерек медленно слез с койки и минут пятнадцать делал зарядку. Мой друг Йон ждал.
— Как там дела?
— Все в порядке, Господин, — ответил Йон. — Выходим на орбиту Фести-XV. — Он сообщил координаты и ушел есть. У Йона была самая одинокая работа, какая только выпадает партену. Мы выведены в соответствии со строго контролируемыми формулами, без врожденных структур ДНК, которые обеспечивают истинным землянам их потрясающе долгую жизнь; еще пять длинных рейсов, и Йон состарится и будет годен только для преобразователя.
Дерек сел к пульту. Виделось ли ему поверх лица Фести лицо, которое он любил и которого боялся? Думаю, да. Самые бешеные тучи планеты не могли скрыть от него тучи, омрачающие ее чело.
Что бы ему ни виделось, а он вывел светолет на низкую орбиту вокруг необитаемой планеты. С расстояния около восьмисот миллионов миль солнце Фести казалось всего лишь яркой точкой. Светолет пошел вниз, и оно закачалось над бурным морем туч, как якорный огонь корабля.
Долгое время Дерек, опустив лицо в чашу рецептора, изучал поверхность планеты. Тепловидеть поверхность планеты при температурах, близких к абсолютному нулю, непросто, но когда Утес оказался прямо внизу, ошибиться было невозможно: Дерек ощущал его так же четко, как если бы видел на экране радара.
— Вот он! — воскликнул Дерек.
Йон снова занялся делом. Он ввел временные координаты в мозг светолета, подождал и прочел вслух время, когда Утес снова окажется под кораблем.
Кивнув, Дерек начал готовиться к прыжку. Не спеша, проверяя каждую деталь, надел скафандр: открывал парагравы, пока не всплыл, потом снова закрыл их, защелкнул все кнопки — и, наконец, был полностью готов.
— 395 секунд до следующего зенита, Господин, — сказал Йон.
— Ты хорошо помнишь, как забрать меня? — Да, сэр.
— Я не включу радиомаяк, пока не вернусь на орбиту.
— Понимаю, сэр.
— Хорошо. Я пошел.
Заключенный в движущуюся тюрьму Дерек с трудом протиснулся в воздушный шлюз.
За три минуты до следующего прохождения над Утесом он открыл внешний люк и нырнул в море туч. Короткий рывок реактивных двигателей скафандра увел его с орбиты светолета. Тучи поглотили его, как смерть.
Двадцать мрачных планет, вращавшихся вокруг Фести, хранили только бесконечно малую частицу тайн галактики. У каждого небесного тела во вселенной свое тайное предназначение. На некоторых планетах, как на Земле, рождались существа, начинавшие дальше формировать себя сами, а затем вырывавшиеся на космические трассы и потихоньку приспосабливавшиеся к цивилизованной внеземной среде. Предназначение других оставалось неясным; только земляне с их причудливым сплетением неодолимого порыва и собственной воли бросали вызов этим чуждым сущностям, чтобы вырвать у них новые знания и добавить в копилку старых.
Любые знания имеют последствия. За тысячелетия, прошедшие с начала регулярных межзвездных полетов, собственные открытия незаметно изменяли род человеческий; вместе с потерянной невинностью в галактическое окно вылетела и генетическая стабильность. Люди сыпались на другие планеты, как дождь, и их племя теряло первоначальный наследственный облик; каждый центр цивилизации порождал новые виды мыслей, ощущений, форм — жизни. Только на старой Земле человек еще как-то походил на людей дозвездной эпохи.
Вот почему именно землянин бросился очертя голову навстречу существу, названному Утесом.
Немногие звездолеты и светолеты, рискнувшие сесть на планету Утеса, были им уничтожены. После долгого изучения этого существа с безопасной орбиты ученые Звезды-1 разработали теорию, что он уничтожает значительные источники энергии, как человек прихлопывает надоедливую муху. Дереку Энде, единственным двигателем которого были моторы скафандра, ничего не угрожает — так, во всяком случае, гласила теория.
Опускаясь на парагравах, Дерек все медленнее и медленнее проваливался в ночь планеты. Ушла вверх нижняя граница облачности, и сильный ветер гудел и свистел в силовых ребрах скафандра. Внизу показалась земля. Чтобы не промахнуться, Дерек увеличил скорость падения, и в следующий миг во весь рост растянулся на Фести-XV. Полежал, чтобы отдохнуть и дать остыть скафандру.
Темнота не была полной. Хотя солнечный свет почти не доходил до континента, зеленые огни, вырывающиеся из недр планеты, освещали его пустынный рельеф. Чтобы глаза приспособились к темноте, Дерек не стал включать фонари — ни на голове, ни на плече, ни на животе, ни на руке.
Слева текло что-то вроде огненной реки. Свет ее, слабый и мутный, смешивался с тенями, и клочья дыма, разорванного четырьмя «же» планеты, казалось, катились по течению, как горящие шары перекати-поля. Вдали бил огненный фонтан — скорее всего горела смесь этана и метана, шипя как бифштекс на сковородке и выстреливая вверх с такой силой, что язык синего пламени лизал низко проносящиеся тучи. В другом месте сверкающий на холме гейзер пламени временами окутывал густой бурый дым, тянущийся вверх медленно, как овсяная каша. Справа от Дерека высился неподвижный столб белого огня — прекрасный, как меч на алтаре.