Ева Колл-Кеннерли была человеком, но не из семьи землян. Она происходила из племени велюров из У-образного скопления густонаселенного Третьего Рукава галактики, и кожа у нее, как у всех ее соплеменников, была покрыта густой коричневой шерсткой. Блестящие способности Евы нашли себе применение в том же исследовательском отделе, что и более скромные таланты Беликса Саппоуза. Дерек познакомился с ней в прошлый раз, когда был на Пирилине. Их любовь была постоянной войной.
Теперь он смотрел на нее, касался ее и не мог сказать ни слова. Под взглядом ее живых глаз он попытался улыбнуться.
— Поскольку меня, как стрелку компаса, тянет к сильным мужчинам, мое щедрое предложение все еще Остается в силе. Разве это не достаточная приманка?
— Я не считаю тебя ловушкой, Ева.
— Тогда сколько еще столетий ты намерен замораживать себя на Земле? Ты по-прежнему верен, если я припоминаю твой эвфемизм для рабства, своей Госложе, ее холодным губам и запертому сердцу?
— У меня нет выбора!
— Ах да, на этом пункте я потерпела поражение — и не раз. Она все еще продолжает исследования трансмутации видов?
— Да, конечно. Средневековая идея о возможности превращения одною вида в другой была глупой в Средние века; теперь же, с постепенным накоплением на планетах космической радиации, она стала в определенной степени верной. Госпожа стремится показать, что клеточные связи можно…
— Да-да, и этот серьезный разговор — оскорбление для Яркоока! Ты сидишь взаперти, Дерек, совершаешь подвиги книжного героизма и никогда не выходишь в реальный мир. Если ты воображаешь, что можешь пожить с ней еще, а потом вернуться ко мне, то ошибаешься. Твои стены будут из века в век становиться все выше, пока я уже не смогу… не смогу… нет, это неправильная метафора… Не смогу взобраться к тебе.
Даже в душевной муке этого разговора тепловзгляд на ее мех был приятен. Дерек беспомощно замотал головой, пытаясь избавиться от жала ее речей.
— Посмотри, какой ты даже сейчас большой, храбрый и молчаливый! Ты такой высокомерный, — сказала она и добавила почти тем же тоном: — Поскольку я все еще люблю частичку тебя, запертую в стенах замка, я снова делаю тебе свое серьезное и пустяковое предложение.
— Ева, прошу тебя, не надо!..
— Надо! Забудь эту скучную зависимость от Земли, забудь этот ужасный матриархат, живи здесь со мной. Ты не нужен мне навеки. Ты знаешь, что я эвдемонистка[2] и живу ради удовольствия — наша связь нужна лишь на пару столетий. За это время я не откажу тебе ни в чем, что ты захочешь испытать.
— Ева!
— После этого наши запросы будут удовлетворены. Тогда ты сможешь вернуться к Матери Эндехаавена — мне наплевать.
— Ева, ты же знаешь, как я презираю эту веру, этот эвдемонизм.
— Забудь свои убеждения! Я не прошу ничего трудного. Кто ты такой, что торгуешься? Разве я рыба, чтобы меня покупать на килограммы: этот кусочек выберем, а этот выбросим? Он молчал.
— На самом деле я тебе не нужен, — сказал он наконец. У тебя уже есть все: красота, ум, чувства, теплота, душевное равновесие, комфорт. У нее нет ничего. Она ограниченная, затравленная, холодная… я нужен ей, Ева…
— Ты извиняешься за себя, а не за нее.
Она уже повернулась гибким велюрским движением и бежала по лестнице вниз. Освещенные комнаты всплывали вокруг, как пузырьки.
Его вымученная попытка объяснить свои чувства сменилась озлоблением. Дерек побежал за ней, схватил за руку.
— Да послушай же меня, черт возьми!
— Никто на Пиридине не станет слушать такую мазохистскую чепуху! Ты высокомерный дурак, Дерек, а я слабовольная дура. А теперь отпусти меня!
Снизу подплыла следующая комната, Ева запрыгнула в дверь и исчезла в толпе.
5
Не все плавающие комнаты Яркоока были освещены. Некоторые наслаждения в темноте восхитительнее, и эти наслаждения доступны в потайных залах, где свет лишь чуть-чуть рябит на потолке, а мрак сладострастно благоухает иланг-илангом. Здесь Дерек смог выплакаться.
Сцены его жизни скользили перед ним, словно подгоняемые теми же механизмами, что приводили в движение Яркоок. И всегда рядом была Она.
Он сердито напомнил себе, как всю жизнь тщательно старался ей угодить — во всем, во всем старался удовлетворить ее! И когда она бывала довольна, то признаки этого будто прорывались вопреки ее воле, как бывает, просачивается вода через трещины в скале. И для него, несомненно, было удовлетворением пить из этого прохладного ключа… но разве это радость, если она требует такой напряженной дисциплины и покорности?
Госпожа, я люблю и ненавижу твои требования!
А дисциплина была такой… и так долго… что теперь, когда можно бы наслаждаться вдали от нее, он едва может высечь струйку из своей собственной скалы. Он уже бывал здесь, в этом городе, где правят гедонисты и эвдемонисты, гулял среди ароматов наслаждения, среди доступных женщин, прекрасных гостей и прославленных красот, вдали от Госпожи — и чувствовал, что она воздействует даже на выражение его лица. Люди заговаривали с ним; он что-то отвечал. Они веселились; он старался не отставать. Они открывались ему; он пытался откликнуться. И все время надеялся, что они поймут: за его высокомерием скрывается только застенчивость… или надеялся, что застенчивость скроет высокомерие? Он не знал.
Да и кто мог знать? В одном качестве так много от другого. И одно другому не уступает.
Он очнулся от размышлений, осознав, что Ева Колл-Кеннерли снова где-то недалеко. Значит, она не ушла из Яркоока! Она ищет его!
Дерек привстал в завешенном алькове. Он не понимал, как она смогла его разыскать; При входе в Яркоок посетителям давали звон-камни, по которым их можно было отыскать в комнатах; но решив, что его никто не захочет разыскивать, Дерек выключил камень еще до того, как ушел с вечеринки Беликса Саппоуза.
Он услышал голос Евы, его ясные обертоны — не близко, не далеко…
— Ты находишь самые укромные уголки, чтобы спрятать свой огонь под…
Больше Дерек ничего не разобрал. Она опустилась среди гобеленов с каким-то человеком. Так она совсем не искала его! Его захлестнула волна облегчения и сожаления… а когда он прислушался снова, она произносила его имя.
Стыдясь самого себя, он подался вперед, чтобы подслушать — как волк, подбирающийся к костру. И сразу теплозрение открыло ему, с кем Ева разговаривает. Он узнал рисунок отростков-пантов: Беликс, а рядом на какой-то замысловатой постели раскинулась Джапки.
— …попытки бесполезны. Дерек слишком замкнут в себе, — сказала Ева.
— Скорее замкнут в своих психологических установках, — сказал Беликс. — Мы обнаружили то же самое. Это психологические установки, моя дорогая.
— Какой бы ни была причина, я все еще достаточно восхищаюсь им, чтобы желать понять его. — Голос Евы звучал чуть напряженнее обычного.
— Смотря на это с точки зрения науки, — произнес Беликс весомо, как человек, высказывающий окончательную и очевидную истину. — Земля — последний оплот обанкротившейся культуры. Землян сейчас меньше пары миллионов. Они пренебрегают общественной жизнью, им служат партеногенетически[3] выведенные рабы, все созданные по одной и той же контролируемой генетической формуле. Все земляне состоят в кровном родстве. Поэтому они стали практически отдельным видом. Все это можно увидеть в нашем друге Энде. Как я уже сказал, он замкнут в своих психологических установках. Трагично, Ева, но ты должна смотреть правде в глаза.
— Наверное, ты прав, непогрешимый зануда-проповедник, — лениво протянула Джапки. — Кто, кроме землянина, сделал бы то, что Дерек совершил на Фести? — Нет-нет! — воскликнула Ева. — Дереком правит женщина, а не психологические установки. Он…
— В случае Энде это одно и то же, дорогая, поверь мне. Подумай о социальной организации Земли. Рабы-партены заменили всех, кроме горстки истинных землян. Эта горстка разделила Землю на большие поместья, где правит пагубный матриархат.
— Да, я знаю, но Дерек…
— Дерек в тисках системы. Земляне впали в беспрецедентную модель спаривания. Сыновья женятся на матерях не только чтобы сохранить свой род, но и потому, что способные к деторождению женщины на Земле сейчас редки и сама Земля дряхлеет. Такова семья Энде; таков й сам Дерек Энде. Эта «госпожа» ему и жена, и мать. А если учитывать еще и фактор долголетия… в общем, естественно, создается крепчайшая эмоциональная броня, которую почти невозможно взломать. Даже тебе, моя пушистая Ева!
— Сегодня вечером он едва не сломался!
— Сомневаюсь, — сказал Беликс. — Энде, возможно, и хочет вырваться из своего клаустрофобного дома, но те же силы, что тянут его прочь, в конечном счете затянут его обратно.
— Говорю тебе, он едва не сломался — только я сломалась первая.
— Говорю тебе, он едва не сломался — только я сломалась первая.
— Ну, как говорил мне много веков назад Тиэ Рач, только тот, кто ненавидит наслаждения, сумеет и других заставить возненавидеть их. По-моему, тебе повезло, что он не сломался: ты бы просто осталась с ребенком на руках.
Ее смех прозвучал фальшиво.
— Значит, с ребенком, вероятно, останется Владычица Эндехаавена. Я больше пробовать не стану… хотя он, кажется, он такого давления долго не выдержит. Это же просто безнравственно! Он заслуживает лучшего!
— Ева, ты судишь о нравственности? — изумленно вскрикнула Джапки из благоухающей темноты.
— Прими мой совет, Ева: забудь бедолагу. Не говоря обо всем прочем, он едва умеет выражать свои мысли — и потому ты с ним больше сезона не выдержишь.
Невидимый слушатель не стерпел. На него накатил внезапный гнев — не только на них — за то, что говорили, но и на себя — за то, что слушал. Рассвирепев, Дерек дернул ложе, на котором устроились Беликс и Джалки, собираясь вывалить их на пол.
Слишком поздно теплозрение предупредило его о том, что это за ложе. Оно не опрокинулось, а повернулось на шарнирах, окатив его волной жидкости. Двое неглаатов лежали в теплой ванне, благоухающей иланг-илангом.
Джалки взвизгнула от испуга и гнева. Брыкаясь, она цопала Дереку копытом по подбородку; он поскользнулся на маслянистой жидкости и упал. Беликс, лишенный теплозрения, выскочил из ванны, споткнулся о ноги Дерека и тоже свалился.
Ева громко требовала зажечь свет. Прочие обитатели зала кричали, что темнота должна господствовать любой ценой.
Поднявшись — и потеряв только чувство собственного достоинства, — Дерек, побежал к выходу, предоставив остальным разбираться самим.
Мокрый, горя стыдом и отвращением, он выбрался из Яркоока. Торопливые шаги Йона сопровождали его, как эхо, до самого взлетного поля.
Скоро он вернется в Эндехаавен. Пусть ему не везет в отношениях с другими людьми, там он по крайней мере знает каждый дюйм своего унылого надела.
Заключение
Даже будь Эндехаавен заколдован, там не могло бы быть тише, когда Господин Дерек Энде прибыл домой.
Я сообщил Владычице о мгновении, когда его светолет вышел на орбиту. В чаше рецептора я наблюдал, как они с Йоном возвращаются домой, пересекая в северо-западном направлении чахлые леса Европы, Данию, Шетландские и Фарерские острова и море, и приземляются на самом краю острова, у безмолвных вод фьорда.
И все это время ветра не было, словно на него наложили проклятие, и наши высокие деревья не шевелились.
— Где. Госпожа, Холс? — спросил меня Дерек, когда я подошел приветствовать его и помочь снять, скафандр.
— Она просила передать тебе, что не выходит из своих покоев и не может принять тебя, Господин.
Он посмотрел мне в глаза, что бывало так редко.
— Она больна?
— Нет.
Даже не сняв скафандр, он поспешил в дом.
Следующие два дня его почти не было видно: он предпочитал сидеть в своей комнате. Как-то я увидел, как он бродит возле экспериментальных резервуаров и клеток. Он поймал рыбу и подбросил ее в воздух, наблюдая, как она с усилием превращается в птицу и улетает, исчезая в кучевых облаках; но было очевидно, что загадки трансмутации видов под воздействием стресса интересуют его меньше, чем символизм полета карпа.
Обычно он сидел, разбирая катушки, на которых была записана история его жизни. Одна стена была целиком увешана полками с этими катушками — остановленными мгновениями прошлых веков. С более поздних катушек я тайком составил эту запись; несмотря на невысказанную жалость к себе, он никогда не был привержен болезненному самокопанию.
Нам, партенам, никогда не понять роскошь разделенного разума. Наверное, страдание, как и счастье, — почти искусство?
Вдень, когда он получил от Звезды-1 призыв отправиться в новый поход, Дерек встретил в Голубом коридоре Владычицу.
— Рад видеть, что ты снова выходишь, Госпожа, — сказал он, целуя ее в щеку.
Она погладила его по волосам. На тонкой руке блестело кольцо с янтарем.
— Я очень расстроилась, что ты ушел от меня. Земля умирает, Дерек, и я боюсь одиночества. Ты оставил меня слишком надолго. Но я поправилась и рада видеть, что ты вернулся.
— И я так рад видеть тебя. Улыбнись мне, и пойдем на свежий воздух. Сияет солнце.
— Его так давно не было. Помнишь, как ярко оно сияло когда-то? Я больше не вынесу ссор. Возьми меня за руку и будь ласков со мной.
— Госпожа, я только этого и желаю. И мне столько надо обсудить с тобой. Ты захочешь услышать о том, что я делал, и… — Рука Владычицы крепче стиснула его плечо.
— Ты больше не оставишь меня? — Она говорила очень громко.
— Об этом я тоже хотел бы поговорить — позже, — сказал он. — Сначала позволь мне рассказать тебе об удивительной форме жизни, с которой я вступил в контакт на Фести.
Они вышли из коридора и спустились в парагравитационную шахту.
— По-видимому, это вежливый способ сказать мне, как тебе надоело здесь, — устало произнесла Госпожа.
Они летели вниз. Дерек крепко сжал ее руки, потом отпустил их и взял в ладони ее лицо.
— Пойми же, Госпожа моя, я люблю тебя и хочу служить тебе. Ты у меня в крови; куда бы я ни отправился, я никогда не могу забыть тебя. Моё заветное желание — сделать тебя счастливой; ты должна это знать. Но, равным образом, ты должна знать, что у меня есть и свои потребности.
Она сердито отстранилась.
— О, я это прекрасно знаю. И знаю, что эти потребности всегда будут для тебя на первом месте. Что бы ты ни говорил или изображал, тебе наплевать на меня. Ты выразил это совершенно четко.
Она отстранилась от него, стряхнув его руку с плеча. Перед ним встало видение: он бежит вниз по золотой лестнице и протягивает эту же руку, пытаясь задержать другую девушку. Унижение повторять самого себя — из века в век.
— Ты лжешь! Ты притворяешься! Ты жестока! — крикнул он.
Она обернулась.
— Я? Тогда ответь мне: разве ты не собираешься уже скоро покинуть меня и Эндехаавен?
Он ударил себя по лбу.
— Послушай, — пробормотал он, — надо постараться прекратить эти взаимные упреки. Да, да, я действительно думаю… Но я должен… упрекнуть себя. Я мог бы быть добрее. Но ты заперлась, когда я вернулся, не встретила меня…
— В этом ты весь: ищешь оправдания, вместо того чтобы честно оценить свой характер, — бросила она презрительно и быстро пошла в сад. Янтарь, оливковое с темно-коричневым платье и смоляные волосы — четкий силуэт в зимнем воздухе; она шла по тропинке, и ему казалось, что она не уменьшается в перспективе.
Несколько минут Дерек стоял на пороге, парализованный противоречивыми эмоциями.
В конце концов он бросился в солнечный свет.
На своем любимом месте у фьорда она кормила из рук старого барсука. Только возросшее внимание к барсуку намекало, что она услышала его шаги.
— Если ты простишь избитую фразу, я приношу тебе свои извинения. — Его боскисы подергивались.
— Мне все равно, что ты делаешь. Расхаживая у нее за спиной, он сказал:
— Перед отъездом я слышал один разговор. На Пиридине. Эти люди обсуждали нравы нашей матримониальной системы.
— Это их не касается.
— Возможно. Но их слова дали моим мыслям новое направление.
Она молча посадила старого барсука в клетку.
— Ты слушаешь, Госпожа?
— Продолжай.
— Постарайся выслушать благожелательно. Вспомни всю историю исследований галактики… или даже раньше… вспомни исследователей Земли в докосмическую эпоху вроде Шеклтона[4] и других. Это были, конечно, храбрые люди, но не странно ли, что большинство их отправлялись на край света только потому, что не выдерживали семейных неурядиц?
Дерек умолк. Она обернулась; ее яростный взгляд стер с его лица улыбку.
— Хочешь сказать, что считаешь себя мучеником? Дерек, как же ты, наверное, ненавидишь меня! Ты не только уходишь; за свой уход ты тайно винишь меня. Не важно, что я тысячи раз говорила тебе, что хочу, чтобы ты остался, — нет; все это моя вина! Я гоню тебя прочь! Так вот что ты говоришь своим милым друзьям на Пиридине, верно? О, как же ты, наверное, ненавидишь меня!
Он грубо стиснул ее запястья. Владычица сопротивлялась и звала меня на помощь. Я подошел, но остановился, как обычно, изображая бессилие. Он ругал ее, орал, чтобы она заткнулась, а она кричала все громче, дрожа от ярости в его объятиях.
Дерек ударил ее по лицу.
Неожиданно она затихла. Ее глаза закрылись — казалось, почти в экстазе. Она вся словно открылась, предлагая себя.
— Ну, бей? Бей еще, тебе же этого хочется! — прошептала она.
Эти слова, эта поза привели его в себя. Словно постигнув впервые в жизни ее истинную природу, он опустил сжатые кулаки и отступил, уставившись на нее с открытым ртом. Его ноги не встретили опоры. Внезапно он изогнулся, вскинув руки словно для полета, — и упал с обрыва.