В доме Марины мы встречали Валерия Павловича Янкловича. В то время он работал заместителем директора Театра на Таганке и помогал Володе устраивать его гастрольные поездки, иногда проводя с Володей в поездках по несколько недель. Меня всегда смешило, что директора Театра на Таганке Якова Безродного мы звали Яшка, а его заместителя Янкловича величали Валерий Павлович. Я знал, как много делал он для Володи.
В гостях у Марины и Володи бывали красавица Инга Окуневская и ее муж Виктор Суходрев, знаменитый переводчик всех наших лидеров, начиная с Хрущева, продолжая Брежневым, Андроповым и Горбачевым. Приходила Таня Егорова из Театра на Таганке, югославский режиссер Владо Павлович, снявший Высоцкого в фильме «Единственная дорога». Иногда заходил Вася Аксенов, иногда — отец Володи Семен Владимирович. И конечно, незабываемы вечера, когда бывал Булат Окуджава и они с Володей пели по очереди.
* * *В эти же годы мы с Беллой часто общались с Тонино Гуэрра и его супругой Лорой.
Лору мы знали и раньше, до знакомства с Тонино, — часто встречали ее в компаниях московских кинематографистов, она работала на «Мосфильме». Но когда стало известно, что Лора стала женой Тонино, эта новость поразила нашу киношную общественность, потому что имя Тонино очень многое значило для всех нас, любивших итальянское кино. Мы познакомились с Тонино сразу после его приезда в Москву в 1975 году. Лора держалась очень просто и достойно, и они вместе быстро завоевывали наши сердца.
В свою очередь Тонино влюбился в образ Беллы: она поразила его тем, как она читала свои стихи, и своим причудливым поведением.
Тонино особенно восхищался теми моментами, когда Белла забывала стихи, и тогда она запрокидывала голову, а рукой в воздухе начинала как бы ловить строчки, и у нее с руки слетали массивные кольца, которые бросались подбирать окружающие. Тонино, который не понимал русскую речь, жадно вглядывался в действо, возникавшее у него перед глазами, и восхищался Беллой, читавшей стихи по два часа подряд.
В каждый свой приезд Тонино просил Лору устроить встречу с нами, и мы проводили время вместе, пересиливая с помощью Лоры незнание языка, стараясь глубже понимать друг друга и существовать поверх языковых барьеров.
Дружить с Тонино Гуэрра — большое счастье. Прежде всего хочется сказать, что он прекрасен во всем: в своей предупредительности, в стремлении угодить человеку, с которым он общается, в прелестном юморе, в желании быть понятым, — мы все-таки говорим на разных языках, хотя Тонино стал теперь говорить и по-русски. Конечно, его контакт с нами осуществляет Лора — его очаровательная супруга, которая и привадила к нам Тонино, и заставила его полюбить Россию. И теперь он в нашей России души не чает и любит бывать здесь.
Тонино — очень крупная личность. Прежде всего он поэт, он пишет чудные, изящные лирические стихи.
Стихи его в принципе короткие. И когда он видит перевод, который длиннее, чем его стихотворение, предположим, в варианте Беллы Ахмадулиной, он сначала пугается, но Лора ему объясняет, что по-русски иначе нельзя сформулировать то, что он хочет выразить. Но это уже отдельный разговор о тонкости перевода. Его стихи даже в подстрочнике прелестны.
Тонино остается поэтом во всем, что бы он ни делал, — и в тех сценариях, которые он пишет, и в своей самобытной, радостной живописи, и в скульптуре, в которой он пробует свои силы, — во всем многообразии своего творчества. Поэтическое начало — может быть, самое главное из того, что он в жизни понял и сумел воплотить.
Знакомясь с творчеством Гуэрра, следует упомянуть огромный список киносценариев, которые он написал и которые легли в основу знаменитых фильмов, и его дружбу с самыми значительными режиссерами мира. В содружестве с Микеланджело Антониони были созданы фильмы «Приключение», «Ночь», «Затмение», «Красная пустыня», «Забрийски Пойнт», «Блоу ап» и другие. Самым знаменитым фильмом, наверное, стал «Амаркорд», сделанный совместно с Федерико Феллини. Вместе с ним Тонино работал над фильмами «Репетиция оркестра», «И корабль плывет», «Джинджер и Фред». С Франческо Рози он сделал фильмы «Люди против», «Счастливчик Лучиано», «Христос остановился в Эболи», «Кармен». С Бернардо Бертолуччи — «Особенно по воскресеньям». Он работал и с нашими соотечественниками: с Андреем Тарковским («Ностальгия»), с Андреем Хржановским и Владимиром Наумовым.
Тонино Гуэрра создал сценарии к ста фильмам. Ему было присвоено звание «Лучшего сценариста Европы». В сценарии он вносит нечто лирическое и неповторимое — то, что заставляет будить мысль кинорежиссера. Тонкость и точность его образов поражают.
Мне памятны все встречи с Тонино и Лорой. Когда нас разделяли расстояния, мы часто обменивались посланиями. В 1976 году, накануне дня рождения Беллы, Тонино и Лора адресовали ей поздравление:
Дорогая и великолепная Белла!
Ясность и свет луны в этом мире, хочу повторить в этот день слова неизвестного китайского поэта: «Мы все упавшие на воду листья, медленно плывущие по течению ее».
Ты никогда не будешь осенним листом — зелень и аромат твои навсегда!
Я же намного впереди тебя на воде, постоянно текущей во времени, и жду тебя там с бесконечным восхищением и любовью!
Тонино Гуэрра
Белла, объятие и рука звезд на твоих волосах.
Тонино
9.04.76 г. Рим
Белла, любимая и почитаемая всегда, будьте здоровы и прекрасны! Дарите нам еще и еще Ваши дни рождения, чтобы мы могли благодарить и кланяться Вам до земли!
Всегда Ваша Лора
Приведу одно из посланий Беллы к Тонино:
Здравствуй, Тонино! Это — всего лишь письмо, я пишу его глубокой ночью — и улыбаюсь.
Тонино, ты знаешь, что ты — великий художник (во всех смыслах этого многообъемлющего слова)?
Ты — знаешь, не можешь не знать.
Некоторое время назад я, в печали, в унынии, в темноте, нечаянно включила телевизор. И услышала твой голос, увидела то, что дано лишь тебе, — у тебя не может быть ни соперников, ни подражателей, — только те, кто благодарят и любят.
Я благодарю и люблю!
Я поздравляю тебя с днем рождения! Счастливый день!
Здравствуй, Тонино!
Всегда твоя Белла Ахмадулина
P.S.
«Белые столбы» — дважды знаменитое место. Сумасшедший дом и, неподалеку, — сокровищница фильмов, всех драгоценностей синема и кино.
Туда ехали мы: Булат Окуджава, Борис Мессерер и я, по приглашению подвижников и хранителей, чтобы увидеть «АМАРКОРД», фильм, в наших пределах никем не виденный, невиданное нечто.
Сценарий Тонино Гуэрра, режиссер Федерико Феллини. Лучшего я не успею увидеть.
Но я не о себе, о Булате Окуджаве. Понятно всем, что Булат не плаксив, но он не мог сдержать слез. Смысл их таков был… Впрочем, Булат не просил меня объяснить смысл слез, кратких и сокрытых.
Я от себя пишу: что, казалось бы, нам, нам — здесь, в России, рожденным и убиенным, до причуд, говора и прихотей итальянской провинции, откуда искусство всечеловечно и всемирно, и это — единственная уважительная причина для слез, — тогда, в тот день, для Булата и для меня. Но искусство заведомо оплакивает и утешает страждущих.
Я сейчас не могу писать об этом. Не всех может утешить и спасти что-нибудь при извержении Везувия.
Я перевела стихотворения Тонино Гуэрра, составляющие тайный и отверстый смысл «АМАРКОРДА», мои переводы были напечатаны в «Литературной газете» много лет назад. Я и потом переводила Тонино Гуэрра — на язык, ведомый мне, — поэта Тонино Гуэрра.
Фильмы же — слово: «сценарий» — не подходит, слово: «поэмы» — тоже не льнет к бумаге.
Фильмы эти в моих переводах не нуждаются.
Белла Ахмадулина
Дружба с Тонино и Лорой украшала нашу жизнь все эти годы. Мы неоднократно гостили у них в Италии, были там на праздновании восьмидесятилетия Тонино. Белла переводила его стихи, написала к ним предисловие. Тонино привозил в Москву свои работы, и мне довелось помогать в организации выставки этого замечательного художника-поэта. Я всегда счастлив видеть Тонино и Лору.
* * *По инициативе Тонино 15 декабря 1976 года произошла интересная встреча в моей мастерской с выдающимся итальянским кинорежиссером Микеланджело Антониони, находившимся тогда в Москве. Он готовился снимать фильм, фоном для действия которого должна была служить природа Средней Азии. И режиссер поехал смотреть будущую натуру для своего фильма.
Конечно, местные кинематографисты старались изо всех сил украсить пребывание великого режиссера в их республике. Но результатом этого гостеприимства стало страшное переутомление, желудочное отравление и полная апатия гостя. В Москве Микеланджело сидел, запершись в номере, мысль о застолье повергала его в ужас, не говоря уже о возможных тостах и здравицах в его адрес. Для Тонино и Лоры существовала сложная задача развлечь своего друга в хорошей компании без сопутствующих славословий, обязательного вставания тех, кто произносил тосты, и настойчивых уговариваний пригубить рюмку.
Лора позвонила нам по телефону и, объяснив ситуацию, предложила организовать встречу с Микеланджело в моей мастерской. Выбор приглашенных был очевиден. Конечно, Володя Высоцкий, с которым мы особенно часто встречались в это время (Марина тогда находилась в Париже), Юрий Петрович Любимов, Андрей Вознесенский. Естественно, Тонино и Лора. Володя пришел вместе со своим другом актером Таганки Иваном Бортником. Еще я позвал архитектора Илью Былинкина и известного фотографа Валерия Плотникова, чтобы он сделал снимки.
Встреча прошла замечательно, тепло, без всякой скованности. Антониони был поражен нашим знанием его фильмов. Разговор вился, конечно, вокруг неудач, связанных с выбором натуры для фильма. Было много и других факторов, которые мешали реализации замысла.
В начале вечера, когда Валерий Плотников начал фотографировать, Антониони был недоволен этим и стал закрывать лицо рукой. Мы мгновенно поняли и сказали Валерию, что сегодня снимать его не надо. Но в конце нашего застолья Антониони сам попросил сказать Плотникову, что он хочет иметь памятный снимок.
В успехе этого вечера особая заслуга принадлежала Лоре. Благодаря ее блестящему переводу разговор ни на минуту не умолкал. А Микеланджело многократно просил Беллу перестать что-то готовить и посидеть рядом с ним. Наше общение протекало просто и искренне, и Антониони, быть может, впервые в этой поездке почувствовал себя легко и непринужденно.
* * *После встречи в моей мастерской с Микеланджело Антониони в середине декабря 1976 года у нас оставались считаные дни до отъезда во Францию, куда нас пригласила Марина Влади и куда мы с Беллой должны были прибыть к католическому Рождеству.
Предстояла долгая процедура заполнения анкет со всеми устрашающе точными деталями собственной биографии. В том случае, если у выезжающего имелся в прошлом развод, в характеристике, дававшейся парткомом, указывалось (если характеристика была положительной): «Причина развода парткому известна». И заключение: «Морально устойчив».
После всех унижений, через которые следовало пройти человеку, выезжающему за границу, — собеседований, получения характеристики и, наконец, разрешения на оформление документов, ему предстояло получить советский заграничный паспорт. Паспорт с визой привозили в отдел кадров учреждения, по характеристике которого человек выезжал за границу, только накануне отъезда, в пять часов вечера. Почему документ привозили так поздно, оставалось загадкой. Но если его все-таки привозили, то «счастливый» отъезжающий еще должен был успеть получить жалкие деньги, которые выдавали на поездку, в министерстве финансов на улице Куйбышева до шести часов вечера. И человек мчался на такси, чтобы до конца рабочего дня получить эту крошечную сумму.
В этот раз мы получили паспорта за два дня до отъезда, в возможность чего тогда никто не верил. Следовало еще получить французскую визу. Мы собирались пробыть в Париже три месяца.
Когда я сказал об этом Володе Высоцкому, он воскликнул: «Борис, ты должен получить двойной въезд во Францию!». И добавил: «Я помогу тебе это сделать. Поедем вместе!». И мы с ним поехали во французское посольство на Якиманку. Володя предводительствовал, и мы прошли в отдел виз, где все сотрудники прекрасно знали Володю и очень хорошо к нему относились. Он сказал одному из чиновников: «Сделайте, пожалуйста, Мессереру с Ахмадулиной двойной въезд во Францию!». И тот, с хитрецой взглянув на Володю, взял бумаги и удовлетворил его просьбу. «Двойной въезд», по словам Володи, необходим был для случая, если мы, находясь во Франции, захотим выехать, предположим, в Италию и снова вернуться во Францию. Володя повелительно сказал: «Бери, выехать захочется!». Он знал эти тонкости, я это понимал и благодарно слушался. Этот «двойной въезд» нам очень пригодился.
Мы с Беллой придумали ехать во Францию поездом, чтобы привыкнуть к мысли о Париже и к тому, что мы едем туда как свободные люди.
Проводить нас неожиданно вызвалось много друзей и знакомых. На вокзал пришло человек двадцать. Никто не представлял себе, что можно вот так просто сесть в поезд и поехать в Париж. Все были возбуждены этой ситуацией.
Объятия, поцелуи. Поезд тронулся. Мы выпили по рюмке конька и предались мечтам о том, что ждет нас впереди, и воспоминаниям о наших коротких поездках в этот великий город. Я был в Париже в 1962 году всего четыре дня — как турист, с группой художников. Белла участвовала в поездке с делегацией советских писателей в 1965 году. И теперь, в поезде, Белла рассказывала о той поездке.
Предполагалось, что меня никто не пустит, хотя и было приглашение, но моя кандидатура вызывала сомнение. Помог Твардовский. Твардовский взял меня за руку и повел в ЦК, и все так раскланивались, и даже на меня часть какой-то почести пала. А я спокойно относилась к возможности каких-то поездок, потому что полагала, что за это расплата какая-то должна быть. Ты что-нибудь плохое сделал — и поезжай. Но потом все необходимые документы мне выдали.
В поездке наиболее сложная роль была у Твардовского, потому что в основном к нему обращались журналисты со всеми приятными и неприятными вопросами, чего так опасались наши чиновники. Ему как-то надо было отвечать за журнал, за то, что какие-то люди претерпели неприятности, за все. Что касается меня, то мое положение было легкое, меня спрашивали только, или какая в Москве погода, или как там Окуджава. Никаким образом не подковыривали. А на Твардовском лежала особая ответственность. Это его тяготило. Заметно было, что он там томился, а вот со мной открыто держался.
Среди людей, окружавших нашу группу, была богатая эмигрантка, которая все время бросалась к Твардовскому:
— Наш Трифоныч, наш Трифоныч!
Он мне говорит:
— Вы не можете как-нибудь это чудовищную бабу от меня устранить, не могу я это видеть.
Твардовского тяготило и то, что Сурков, который возглавлял нашу делегацию, строго за всеми следил. А я ему говорю:
— Александр Трифонович, ничего, вы не обращайте внимания.
И вот как-то вечером мы немного так с Твардовским поговорили, посидели, и он сказал:
— Изабелла Ахатовна, что мне делать? Меня совершенно Сурков затравил, следит. А у вас «сувениры» есть?
«Сувениры» были — водка. Я говорю:
— Александр Трифонович, вот так давайте, мы будем на ночь прощаться, я пожелаю: «Спокойной ночи, Алексей Александрович!» — это Суркову. И вам пожелаю спокойной ночи, и пойду спать. А вы скажите Суркову: «Столько впечатлений, пойду-ка и я спать». Потом зайдете ко мне в номер.
Так и сделали. Я достала бутылку и отдала ему. И вот на следующее утро я иду и идет Сурков, очень мрачный. Я спрашиваю:
— Алексей Александрович, что вы так грозно смотрите?
Он так на меня подозрительно глянул, а оказалось, что Твардовский не пришел к завтраку и на встречу с журналистами.
И только потом Александр Трифонович рассказал, мне рассказал, какую счастливую ночь он провел без всякого присмотра. Он вышел один, но совершенно не ориентировался, ничего, конечно, по-французски не понимал и сначала как-то ничего не мог вычислить в этом обаятельном городе и им прельститься. Но, к счастью, ему попались какие-то бродяги, клошары, которые его дружески встретили. И он им очень обрадовался. Это такая группка была безобидных бродячих ночных людей, и двое из них говорили по-русски. Это так восхитило Александра Трифоновича, он рассказывал мне потом, как ему было отрадно, что в Париже по-русски говорят. Это, по-видимому, были какие-то потомки русских эмигрантов, и с ними он чудесно провел время, угощал их широко, расспрашивал. И так мне, говорит, понравилось, и мы в такие какие-то кабачки заходили, и вдруг я понял, что я, может быть, и правда, в Париже.
Я не знаю, что он рассказывал Суркову, но тот заподозрил, что я как-то наущала его свободней держаться. Но я, наоборот, старалась его уберечь от всяких нареканий.
В тот же день Сурков сказал:
— Вы должны вместе с другими пойти к студентам и с ними побеседовать.