В общем, наши «деловые» отношения можно было даже назвать приятными. Хотя, сойдясь с ним в хитросплетениях взаимных услуг чёрного рынка, я и не предполагал тогда, что всё это была хорошо продуманная система. И название у неё было, как и для всего у них, — СПК — Система Провокационного Контроля.
Только узнал я об этом позднее, обнаружив однажды в Транспочтовой камере своего номера ящик спиртного отличного качества и несколько листков бумаги, на которых корявым почерком кратко были изложены цели и стратегия СПК. То, что письмо было без обращения и без подписи, — это понятно, — всегда можно сослаться на ошибку Центрального Коммутатора. Но как старик смог отправить мне всё это по официальным каналам, я даже предположить не мог. До сих пор не понимаю. А сам старик исчез. От того запаса, что он прислал мне тогда, ещё оставалось пять литровых бутылей, так что я пока не озабочивался его пополнением. Вот что меня действительно расстроило, и расстраивает по сей день, так это то, что я даже имени его не знал. Старик и Старик. Впрочем, более тягостных ощущений в связи с его исчезновением у меня почему-то не возникало. Вместо этого на ум всё время приходила одна и та же фраза: «Меняю славу на вечность», которую он произносил к месту и не к месту. «Я же «меняла», — объяснил он мне как-то в начале нашего знакомства, — люди сразу должны это понимать».
— Давай выпьем сначала за Старика, — доставая литровую пластиковую ёмкость и наливая по глотку в стаканчики, сказал я. — Потому что если бы не он, то… — я задумался на мгновение. — То выпить нам сейчас точно было бы нечего.
— А кто этот старик?
— Старик?… Старик — это грустный образ, растаявший среди прочих. Зато от него осталось наследство в виде нескольких бутылок отличного средства для «закрытого» употребления.
— Ну что ж… за печальный, но весьма практичный образ.
— Да уж… — и вспомнив, добавил тихо: — Славу на вечность… — Мы выпили.
— Что ты сказал? — спросила Маша, возвращая мне стаканчик.
— Я спросил, что ты там говорила о семье?
— О семье? Разве? — В её тоне замелькала так хорошо знакомая мне ирония. — Может, ты мне расскажешь?
— О «контрактниках»?
Дело в том, что «контрактниками» называли официально зарегистрированные супружеские пары. Происхождение термина очевидно из его собственного значения.
Периоды так называемых «матриархатов» и «патриархатов», циклично сменявших друг друга, канули в прошлое. Ещё остававшиеся на памяти человечества последствия демографического взрыва напрочь вытравили из истории и даже из мифологии сказания о последних романтиках. Методология разумно довершила «естественный» ход событий — о продолжении рода и совместном временном существовании с каких-то пор стало проще договориться. На первое место в институте брака вышел Контракт. Пока всё устаканивалось, мнения и пожелания сторон ещё как-то принимались в расчёт. Но потом, как обычно, была найдена универсальная форма, учитывающая все мыслимые и немыслимые ситуации, удовлетворяющая любые запросы. УБК — Универсальный Брачный Контракт. Срок действия которого ограничивался возрастом СНП отпрыска. Отдельно, конечно, оговаривались ситуации, когда пара желала завести второго ребёнка. Но о таких случаях сообщали, как о сенсационных, потому что пойти на это могли только известные, то есть очень богатые люди. И на первого ребёнка лицензия стоила немало. Обычным людям, желающим обзавестись вторым, пришлось бы заложить имущество, себя, и всех своих родственников, включая первого ребёнка. Так Закон боролся с последствиями демографического взрыва, чуть не погубившего на Земле всё живое. Да, к слову сказать, вообще мало кто заводил детей. С какого-то момента появилась мода на так называемые «свободные пары». Для таких в Закон внесли поправку, снизив срок Контракта до условных трёх лет. С точки зрения Методологии — оптимальное время для удовлетворения всех сексуальных притязаний партнёров друг к другу. И всё чаще ходили слухи, что они готовятся внести изменения, уменьшающие этот срок до полутора лет.
— Ну, если семья в твоём представлении — это Контракт, то давай о нём.
— Мне понятен твой сарказм.
— Если бы он был тебе непонятен, меня бы здесь и не было. Такая мысль тебе в голову не приходила?
— Приходила… похожая.
— Если два разнополых ренегата оказываются в одно время в одном месте — это значит, что они встретились для чего-то большего, чем просто сказать друг другу «Здрасьте!», тебе так не кажется? Или ты считаешь, как и все, что между мужчиной и женщиной нет и не может быть ничего, кроме рассчитанной ответственности перед человечеством за лимитированное продолжение рода и совместного бюджета на срок, определённый Законом?
— Никогда я так не считал.
— «Никогда» — слишком вызывающее слово.
— Слово как слово. Ты просто придираешься.
— А тебе было бы больше по нутру, если бы я напоминала мирно жующую… ой, прости, пьющую корову, которых никто из нас в глаза не видел, кроме как на ярлыках полуфабрикатов еды?
— Я этого не говорил.
— Как ты думаешь, есть ещё где-нибудь настоящие живые коровы?
— Понятия не имею.
— Но ведь они были?
— Ну разумеется.
— Разумеется — для тех, у кого разум имеется! Ладно. Не обижайся. Не в коровах дело, а в том… — Маша запнулась, как бы остановив сама себя. — А в том, чтобы выпить ещё по стаканчику твоей волшебной эссенции.
— Разумеется, — слегка передразнивая, но с улыбкой, сказал я и потянулся за бутылью.
— На самом деле мне очень хочется, чтобы ты услышал мамину историю. Она рассказывала её долго. Иногда возвращаясь к каким-то деталям, если я просила, иногда перемежая с воспоминаниями о своих собственных детских ощущениях. Часто отвлекалась. Кое-что я даже спустя несколько лет записала по памяти… — Маша замолчала, задумавшись.
Я подал ей стаканчик — и мы выпили в тишине.
— Жаль, что я не могу повторить тебе всё слово в слово, чтобы ты понял, что я чувствовала тогда каждый вечер, лёжа с мамой под одеялом.
— Я пойму.
— Хорошо. — Она закурила. — Тогда слушай. Я расскажу всё, что помню…
Рассказ первый
«В далёкие-далёкие времена стоял на Земле Город. В том Городе жила девушка. И звали её Маша… Точно как тебя и меня. Не знаю, почему уж так вышло, но это не важно. Она была немного старше тебя и немного младше меня, но такая же красавица и умница, как мы с тобой.
И было так, что Город, в котором жила Маша, не занимал всю Землю, как сейчас, а лишь небольшую её часть. И если бы кто-нибудь решил не останавливаясь пойти пешком, то обязательно добрался бы до места, где Город заканчивался. А если бы он решил идти дальше, то дошёл бы до места, где начинался другой Город… Если бы… Если бы…
Да, да. Давным-давно, в стародавние времена, стояли на Земле недалеко друг от друга два Города.
Не удивляйся, просто это действительно было очень давно. А в те далёкие времена многое было не так, как сейчас. Людей было поменьше. Дома были пониже. Солнце светило ярче, и маленьким девочкам, таким, как ты, было веселее. В общем, прекрасная могла бы быть жизнь у людей, если бы не одно обстоятельство — в Городе, где жила Маша, всё время дул сильный ветер. Дул, никогда не утихая, ни днём ни ночью. И что самое поразительное — никогда ветер не менял своего направления: всегда дул с севера на юг.
И в другом Городе, в который можно было попасть, если идти целый день и целую ночь, и ещё день и ещё ночь, тоже не переставая дул сильный ветер. Маша хоть и не была ни разу в том, другом Городе, но слышала от других, что и там людям негде спрятаться от вечного проникающего беспокойства ветра, который тоже никогда не утихал и никогда не менял своего направления. Только дул он в противоположную — с юга на север — сторону. И сколько люди помнили себя и знали свою историю — так было всегда.
Никто не мог объяснить, почему так происходит. Маше и всем остальным приходилось всю свою жизнь подстраивать под это необъяснимое явление природы. И как ты уже, наверное, догадываешься, главное, о чём им приходилось постоянно беспокоиться, переходя из одного места в другое, — это как избегать направлений, при которых ветер дул прямо в лицо. Потому что это неприятно, когда, куда бы ты ни шёл, тебе в лицо постоянно дует сильный ветер. Даже целая наука существовала, занимавшаяся расчётами «Оптимальных траекторий движения тел в условиях постоянно действующей силы». Маша как раз и работала в одном из отделов подобного научно-исследовательского центра.
Там же работал и Машин сосед, живший с ней в одном доме, в соседней по этажу квартире — так раньше назывались номера. Его звали Математик, и он был её другом. Правда, у него был ещё друг в другом Городе, которого звали Философ. У Маши, кроме Математика, друзей не было. И в другом Городе она никого не знала. А о том, что там происходило, ей рассказывал Математик, которому, в свою очередь, рассказывал всё Философ…
Никто не мог объяснить, почему так происходит. Маше и всем остальным приходилось всю свою жизнь подстраивать под это необъяснимое явление природы. И как ты уже, наверное, догадываешься, главное, о чём им приходилось постоянно беспокоиться, переходя из одного места в другое, — это как избегать направлений, при которых ветер дул прямо в лицо. Потому что это неприятно, когда, куда бы ты ни шёл, тебе в лицо постоянно дует сильный ветер. Даже целая наука существовала, занимавшаяся расчётами «Оптимальных траекторий движения тел в условиях постоянно действующей силы». Маша как раз и работала в одном из отделов подобного научно-исследовательского центра.
Там же работал и Машин сосед, живший с ней в одном доме, в соседней по этажу квартире — так раньше назывались номера. Его звали Математик, и он был её другом. Правда, у него был ещё друг в другом Городе, которого звали Философ. У Маши, кроме Математика, друзей не было. И в другом Городе она никого не знала. А о том, что там происходило, ей рассказывал Математик, которому, в свою очередь, рассказывал всё Философ…
Дело было в том, что люди, жившие в двух соседних Городах, говорили на одном языке, знали о существовании друг друга, многие были знакомы, но общаться они могли только по «телефону».
Надо сказать, что в те времена не было таких, как сейчас, универсальных систем коммуникаций — нельзя было не только передавать разные вещи на любые расстояния мгновенно, но даже видеть друг друга, если вдруг соскучился. Тогда ещё не придумали, как это делать. Можно было только услышать человека, находящегося далеко от тебя. Для этого и существовал «телефон» — прибор, без которого не обходился практически ни один человек. Каждый такой прибор имел свой номер и был соединён с «телефонами» других людей специальными проводами. «Телефоны» стояли везде — где люди жили, работали, и даже в тех местах, где они предположительно могли оказаться. Бесконечные провода опутывали Города и соединяли их друг с другом. Этот способ связи существовал так давно, что никто уже даже не помнил, кто его придумал и осуществил. Сами приборы совершенствовались, обновлялись, их делали более удобными и красивыми, а старые линии проводов, как древние подземные реки, несли во все уголки Земли горести и радости её жителей…
Так вот, как я уже говорила, жители обоих Городов могли разговаривать, делиться новостями, мыслями, но встретиться друг с другом у них не получалось. Существовал некий природный феномен, который современная наука того времени окрестила «Порочным кругом». Каждый, кто не только пытался добраться из своего Города до другого, но даже просто передвигался по собственным улицам, незаметно для себя и окружающих начинал двигаться по кругу. И если для жителей одного Города это было не так страшно, ибо они всегда, так или иначе, возвращались в свои дома, находя новые пути в лабиринтах дворов и переулков, то в случае, если кто-либо хотел попасть из одного Города в другой, — ситуация резко менялась. Как будто существовал некий невидимый барьер, разделявший жителей двух Городов. Тот, кто стремился преодолеть его, шёл в правильном направлении, рассчитывал свои силы, но… когда уже казалось, что трудности позади, цель близка и окраина соседнего Города явно просматривается в рассветной дымке, выяснялось, что человек вернулся назад — в свой Город…
И то ли память людей была недостаточно хороша, то ли воображение недостаточно развито, только они и представить себе не могли времена, когда всё было иначе. Но именно оттуда, из ещё более далёкого прошлого, о котором даже говорить сейчас трудно, таким неясным и непонятным оно кажется, именно оттуда и пришла легенда о Стене. О Стене, древней как сам Мир…»
— На этом месте мамин рассказ прервался. Это был первый из долгой череды таких вечеров, и поэтому я хорошо его помню до сих пор. Я долго не могла заснуть и всё думала: «Если в мире бывают такие чудеса, то о чём тогда может рассказать древняя легенда?! Такая древняя, что при одном взгляде на неё можно моментально состариться и умереть…» Вот такая я была чувствительная девочка. Тебе смешно?
— Нисколько. Тем более что ты, похоже, такой и осталась. — Маша внимательно посмотрела на меня, но промолчала.
— Давай-ка ещё по глоточку, — предложил я, немного смутившись от незнакомого доселе чувства. Я плеснул в стаканчики, и мы выпили.
— Странный какой-то выходит сюжет у этой истории, — сказал я через минуту. — Ты не находишь? Некоторую схожесть: стена — это барьер, барьер — это порог, порог — это…
— Если ты сейчас углубишься в рассуждения, — перебила меня Маша — то, зная твою любовь к созерцательному типу размышлений, можно предположить, что конец истории тебе придётся дослушивать уже дряхлым стариком.
— А ты? — Мне не удалось избежать ответной иронии.
— Я?! Ах ты, мерзавец! Разве ты не знаешь, что я буду вечно молодой! — Надо признать, ей удалось отвлечь меня от навязчивого желания порассуждать на тему совпадений. Я готов был слушать дальше.
Рассказ второй
— Так вот… Что хотела сказать принцесса? Принцесса хотела сказать, что её нисколечко не затруднит продолжить свой рассказ, если вредный дряхлый старикашка готов продолжить просто слушать. — Маша вопросительно посмотрела на меня.
— Старикашка готов.
— Вот и славно. Кстати, ты ничего не сказал по поводу «принцессы»! Ладно, я прощаю тебя. Просто так меня называла мама, когда хотела сказать что-то особенно важное. Она пыталась объяснить мне сначала, кто такие эти принцессы, но я не совсем понимала. Хотя кое-что, как мне теперь кажется, улавливала… — на секунду она задумалась. — Как ты считаешь, я Принцесса?
— Без сомнения.
— Значит, ты знаешь, кто они такие?
— Боюсь, что так же, как и ты, — на уровне ощущений. Но они подсказывают мне сейчас, что принцессы должны были быть в точности такие, как ты.
— Я всегда это знала! — В полумраке мне показалось, что Машино лицо засветилось. — Ведь совсем не главное знать что-то досконально, правда? Иногда можно просто довериться внутреннему чувству… Ладно, потом. А то я собьюсь… В общем, следующий день я провела, выдумывая истории одна страшней другой. Как я уже говорила, одно слово «древность» в моих фантазиях к вечеру превратилось во что-то совершенно недоступное моему разуму. Так что если мама по каким-то причинам не смогла бы рассказывать мне свою историю дальше, то я наверняка сошла бы с ума. Но ничего не приключилось, и вечером, свернувшись калачиком под одним с ней одеялом и закрыв глаза, я приготовилась слушать продолжение.
Странное, гипнотическое воздействие произвели на меня слова, с которых мама начала свой рассказ в тот вечер:
«“…никто и ничто, два из одного; не достигнет другого; будет вечною стена; но будет познана слабостью; и всё станет вновь; и змея проглотит свой хвост; и будет…” — гласило древнее пророчество, оставленное человеком, чья судьба осталась неизвестна.
Говорят, когда-то в одном из Городов была найдена книга, все поля которой были исписаны подобного рода текстами. А вместо подписи внизу каждой страницы, рядом с её номером, стояло: «Откровения Шута Горохового». Упоминание о Стене в одном из текстов заставило нашедших эту книгу людей более внимательно отнестись к записям. Все они были переписаны, истолкованы, но главным пророчеством всегда считалось именно это.
Правда, что означало словосочетание «шут гороховый», досконально истолковать так и не удалось. Поэтому со временем все стали говорить просто: «Пророчество Шута».
В трактовке современности смысл этого странного текста был переведён толкователями так: «Никто из жителей одного из двух Городов не достигнет другого. И пока будет Ветер — будет существовать и Стена. Пока слабые, но упорные усилия людей не приведут к познанию её природы. Так было и будет всегда, пока Спираль Вечности цикл за циклом поглощает саму себя».
Знай — всегда есть люди, склонные больше доверять древним легендам и пророчествам, нежели современной науке. Они и настаивали на том, что необходимо постижение Стены как философской категории. Как нематериальной сущности, оказывающей влияние на человеческие чувства — создавая иллюзии у людей, пытающихся преодолеть её. В результате чего человек, ведомый ложными представлениями, просто плутал, пропадая навсегда, или возвращался, влекомый инстинктом самосохранения, к исходной точке своего путешествия, то есть в СВОЙ Город. И так получилось, что в том Городе, где жил Философ — друг Математика, таких было большинство. И как-то так повелось издавна, между собой, сначала в шутку, а потом по привычке, люди называли его «Городом философов».
Философы считали науку кладбищем гипотез и утверждали, что Ветер влияет не только на физическую составляющую жизни людей, но и на ход их мыслей и чувств, в которых тоже наблюдались циклические процессы. И обыкновенные жители привыкли думать, что коварный Ветер — это Рок, а Стена — напоминание людям о пределах их возможностей.