Тем не менее основной моей движущей силой является все-таки попытка продемонстрировать самому себе, что я мужчина. В детстве я постоянно мечтал о том, как веду в бой мужчин, героически спасаю от опасности прекрасных девушек, становлюсь лидером в повседневных делах. Став взрослым, я никогда не был удовлетворен собой. Моя основная мысль была такой: «Я не тот человек, который может взять на себя ответственность». Я стал руководителем группы – но когда я доказал, что могу нести эту ответственность, я убедил себя в том, что это не настоящая ответственность, на самом деле я смогу что-то доказать себе только тогда, когда окажусь на месте своего начальника. Со временем я получил эту должность, но спустя четыре года снова убедил себя в том, что это ничего не доказывает. Таким образом, в сорок один год я стал помощником директора. Скорее всего, я хорошо работал (в какой-то момент я был готов стать директором), но даже тогда я убеждал себя в том, что мои коллеги способны лучше справляться с ответственностью, чем я.
Однако к тому времени, когда я достиг пятидесятилетия, в моей жизни произошло нечто катастрофическое. Казалось, что у меня из-под ног убрали почву. Я полностью лишился энергии, способности соединять слова в предложения, радости в жизни; меня переполняло ощущение неадекватности и неэффективности, как будто я был абсолютно незаметной персоной в общественной и профессиональной сфере, и, кроме того, я начал страдать импотенцией. Создавалось впечатление, как будто напряженная пружина, которая двигала меня вперед к достижению целей до сорока лет, неожиданно ослабла и уже не способна вернуться в прежнее состояние.
В сорок пять лет у меня обнаружили гипотиреоз, снижение функции щитовидной железы, и одним из известных симптомов этой болезни было как раз полное отсутствие энергии и ощущение подавленности. Это совпало с беспокойным периодом на работе. Я вошел в состав руководящей группы, и мы много работали над созданием нового подразделения. Затем нас настигла реорганизация, и я испытал чувство опустошения, когда все мои коллеги ушли с работы и мне пришлось присоединиться к другому отделу, где я был совершенно посторонним. Потом возникло это вечное ощущение того, что я не должен занимать ответственную должность и что рано или поздно это выяснится. Мне казалось, что я больше не могу выносить эту ложь. Мне даже пришла в голову мысль о том, чтобы оставить работу и стать барменом, так как это занятие, на мой взгляд, больше соответствовало моему представлению о себе. Быть может, так проявлялся мужской кризис среднего возраста? В то время я даже не думал об этом. Мне просто казалось, что я являлся единственным человеком в мире, который чувствует себя таким неадекватным, и я предпочитал никому не демонстрировать свое истинное «Я».
Кроме того, у меня внутри развивался бурный конфликт со всеми идеями на тему «Я особенный». Болезненная правда заключалась в том, что я жил во лжи: записи на моей пленке оказались ошибочными – я совершенно не был особенным. Воспоминание, которое действительно ухватило это, было связано с празднованием моего пятидесятилетия. Мне на самом деле показалось тогда, что я умираю, и я подсознательно готовился к этому. Когда Фрэн спросила меня, как мне хочется отметить день рождения, я сказал, что хочу организовать для нескольких друзей музыкальный вечер. Я помню, как тогда у меня возникла мысль, что, когда я умру, люди по крайней мере будут помнить мою игру на пианино и скрипке. В противном случае им нечего будет вспомнить обо мне – так же как и моей семье.
Я так подробно описываю этот период не только потому, что он сильно потряс меня, но и потому, что он создал плацдарм для моего дальнейшего жизненного путешествия.
Как ни банально это звучит, но меня спасла религия (я не люблю такого рода терминологию, и это не совсем так, потому что я и раньше верил в Бога). В полном отчаянии я полностью доверился Богу, признав, что нелепо было надеяться на то, что я справлюсь со всем самостоятельно, и взмолился об избавлении меня от уныния и безысходности. Я уже ни на что не надеялся. Невозможно было поверить в то, что кто-то или что-то может вытащить меня из этого состояния. В течение следующих трех-четырех лет я шел очень мучительным и извилистым путем. Сейчас это выглядит так, как будто я забирался на высокую гору, достиг вершины и оглядываюсь назад на тот путь, который уже прошел. С этого наблюдательного пункта мне хорошо видно, что ощущение собственной уникальности настолько укоренилось во мне, что ничто, кроме полного разрушения веры в свои силы, не могло заставить меня проявить истинное смирение, основанное на опыте, и признать тот факт, что для того, чтобы жить по-настоящему, вы должны полностью довериться Богу. Такой вот странный парадокс – чтобы правильно жить, вы должны перестать в себя верить.
Таким образом, сейчас я снова считаю себя особенным, но не благодаря своим настоящим и будущим достижениям, а потому, что Бог считает, что я особенный. Это избавляет меня от всяческого принуждения, так как в конечном итоге единственным существом, на которого я должен произвести впечатление, является Он – выше Него нет никого. Если вы верите в то, что Бог дал вам таланты и личные качества для какой-то определенной цели, то у вас нет необходимости предъявлять претензии за отсутствие таланта. Просто радуйтесь быть самими собой (что совершенно не похоже на мои прошлые попытки постоянно что-то доказывать себе и стараться соответствовать мифическому «мужскому» облику).
Три года тому назад я начал заниматься проектом по налаживанию социального обслуживания на дому в Суррее. В этой организации десять менеджеров руководили более чем семьюстами человек, которые не получали помощи, были дезорганизованы и лишены самоуважения. Я не был линейным менеджером, поэтому я не мог обеспечить им нормальное руководство или принимать решения за их менеджеров. Я занялся тем, что перевернул с ног на голову всю теорию и практику менеджмента. Вместо того чтобы уделять все внимание результатам, предлагая менеджерам сосредоточиться на целях и управленческих навыках, я просто начал относиться к ним с любовью. Я уделял время тому, чтобы обдумать каждую конкретную ситуацию, позволял себе принимать во внимание их чувства и приходил на совещания, руководствуясь одной только мыслью о любви к ним. В процессе взаимодействия с менеджерами возникло несколько очень тяжелых моментов, и я много раз думал, что утратил их доверие из-за своего неагрессивного подхода к делу, но во время молитвы я всегда получал указание просто относиться к ним с любовью, а результаты работы предоставить Ему. Что удивительно, через три года все цели были достигнуты, менеджеры стали более уверенными в себе и напористыми, и я искренне верю, что, по их мнению, они добились всего этого сами (столь же удивителен тот факт, что я не возражаю, чтобы они так думали, хотя и знаю, что сыграл важную роль в соединении между собой некоторых вещей).
Возникает ощущение необыкновенного превращения – человек, который стремился все контролировать, теперь готов выпустить бразды правления из рук и позволить ситуации развиваться самостоятельно, полностью доверяя тому, что все получится хорошо. Отрывок из книги «Беседы с Богом»:
«Существуют только две эмоции – страх и любовь… Страх – это энергия, которая сжимает, подавляет, поглощает, травит, накапливается и причиняет вред. Любовь является энергией, которая раскрывает, дает начало новому, рвется наружу, поддерживает, бросается в глаза, вызывает желание поделиться, исцеляет и останавливает».
Я бы добавил еще, что страх является энергией, которая нуждается в контроле. Любовь освобождает от контроля.
Человек, который всегда избегал сильных чувств – особенно страдания и гнева, – теперь учится принимать их и мириться с ними. Иногда мне кажется, что лучше всего моя сущность проявляется в те моменты, когда я соприкасаюсь с сильными чувствами других людей. В прошлом году я прочитал книгу о человеке, который нашел свое призвание в том, чтобы быть заступником. Он постепенно отказался от собственного «Я» и посвятил себя другим, проводя много времени в молитвах и находясь рядом с людьми. В награду он получил потрясающую возможность увидеть, как меняются и исцеляются люди, как осуществляются новые проекты, которые считались невыполнимыми. В моменты наивысшего духовного подъема я думаю, что именно так мне хотелось бы провести остаток своей жизни.
Но, разумеется, моя жизнь состоит не только из таких моментов. Мое прежнее «Я» всегда со мной и продолжает напоминать о себе. Та частица моей сущности, которая представляет особенного человека, по-прежнему считает «Я» центром моей жизни. Она очень хочет получать признание за достижения, является очень застенчивой и всегда интересуется тем, что думают обо мне другие люди (обычно предполагая худшее), слабо надеется на перемены к лучшему (в том, что касается общества или улучшений в развивающихся странах) и предпочитает уповать на безысходность, а не на перспективу.
Но, разумеется, моя жизнь состоит не только из таких моментов. Мое прежнее «Я» всегда со мной и продолжает напоминать о себе. Та частица моей сущности, которая представляет особенного человека, по-прежнему считает «Я» центром моей жизни. Она очень хочет получать признание за достижения, является очень застенчивой и всегда интересуется тем, что думают обо мне другие люди (обычно предполагая худшее), слабо надеется на перемены к лучшему (в том, что касается общества или улучшений в развивающихся странах) и предпочитает уповать на безысходность, а не на перспективу.
В заключение несколько мыслей о моих детях – самой большой и неожиданной награде в моей жизни, за исключением Фрэн. Поскольку я никогда ничего не обсуждал со своими родителями и хотел дистанцироваться от них, как только начал учиться в университете, я ожидал, что мои дети будут вести себя так же. Их желание разговаривать со мной, готовность высоко ценить мои замечания и советы, способность принимать меня таким, какой я есть, и не осуждать меня за мои недостатки являются для меня постоянным источником удивления. Вхождение в семью моей супруги Фрэн после женитьбы оказалось для меня приятным потрясением: я стал частью семьи, члены которой были очень близки между собой и делились друг с другом своими чувствами. Спустя несколько лет я впервые понял, что на самом деле означает быть частью семьи.
Когда я был моложе, во мне было настолько сильно развито пуританское отношение к труду, что мне казалось неправильным ставить семью выше работы, и Фрэн часто попадала в затруднительное положение, когда это сказывалось на моей семье. Например, когда я был старшим социальным работником в больнице города Сент-Хелиер, Фрэн приехала туда, чтобы родить Кристофера. Во время продолжительного рабочего дня я вышел перекусить с коллегами и так заговорился с ними о работе, что чуть не пропустил рождение сына. Мне также стыдно признаться, что я практически испытывал чувство вины, когда радовался времени, проведенному с семьей, как будто я не должен был получать от этого удовольствие. Возможно, это стало результатом работы с людьми, которые испытывали отрицательные эмоции по отношению к своим семьям и, похоже, никогда не ощущали удовлетворения, не говоря уже о счастье, или это было нечто, существовавшее глубоко внутри меня.
В настоящее время я чувствую себя совершенно свободным от любого проявления чувства долга. Наибольшее удовольствие мне доставляет возможность видеть, как Фрэн работает полный рабочий день и без остатка отдается работе. Каждый год я ставлю перед собой несколько целей. Одной из целей нескольких последних лет была поддержка Фрэн в ее работе – у меня была своя карьера, и я хочу быть уверен, что Фрэн может получать удовольствие от своей работы (даже если это происходит с некоторым запозданием). Мне также хочется уделять время размышлениям, молитвам о благополучии детей и, если потребуется, посвящать им время.
Хелен
Ранние годы
Когда я была маленькой, мне все время казалось, что я смотрю на мир как будто через окно. Время от времени это приводило к необычному ощущению, когда я не понимала, кто или что находится по эту сторону окна, что вызывало у меня сомнение в собственном физическом существовании. И хотя все это выглядело совершенно нереально, у меня не возникало ощущения того, что я смотрю на себя свысока или нахожусь за пределами тела, просто я была озадачена тем, где мое место в структуре мира. Это происходило довольно часто, но с возрастом постепенно исчезло, так что теперь я могу пробудить в себе подобное ощущение только в том случае, если очень постараюсь. Такое примитивное детское понимание было утрачено моим взрослым внутренним миром, который обращен как вовнутрь, так и наружу.
Мой внутренний мир, мои воспоминания очень запутаны. Большинство из них уже нельзя систематизировать, и попытка создать из них связную историю кажется невозможной, поэтому я должна сделать лучшее из того, что имеется. Даже в этом случае я не уверена, являются ли мои ранние воспоминания подлинными, или они были активизированы с помощью фотографий. У меня имеется множество обрывков воспоминаний, начиная примерно с трехлетнего возраста, но в связный рассказ они начинают складываться только с пяти-шести лет.
Наш первый дом находился в Уэлвин-Гарден-Сити. В моей памяти всплывают симпатичные домики из красного кирпича, во многом напоминающие кукольные, много деревьев и широкие, покрытые зеленью обочины. В моих воспоминаниях всегда светит солнце, что должно быть хорошим признаком. Моим самым первым воспоминанием (и я уверена, что оно подлинное) является сцена, когда я сижу в коляске в крытом вестибюле универмага Уэлвина. Матери оставляли там детей, пока сами делали покупки, что в настоящее время кажется невероятно рискованным. Позднее я помню, как без присмотра играла в разных концах улицы с Робином и Фредди, двумя своими друзьями, жившими рядом. Кроме того, я помню, как в небольшом леске в конце нашей улицы мы с отцом наблюдали за рыжей белкой. Еще одним солнечным воспоминанием из раннего детства является прогулка с бабушкой вдоль кромки поля спелой пшеницы во время приезда в Суссекс. Когда мне было семь лет, у меня родилась сестра, и вскоре после этого компанию моего отца перевели на север, в Харрогейт, и в Рождество мы уехали. Глядя в окно такси, которое увозило нас вместе с багажом на станцию, я видела на улице Робина, держащего в руке большую палку, один конец которой волочился по земле. Он стоял на одной ноге, а вторую обвил вокруг палки, и даже тогда это выглядело очень поэтично.
Харрогейт был полной противоположностью тому миру, который я знала. Город был гораздо больше и заметно холоднее. Почти все большие дома внушительного вида были построены из крупного северного камня, потемневшего с годами. Наш новый дом оказался гораздо просторнее прежнего, и цвет камня, из которого были сделаны его стены, оставался пока еще серым, так как его построили относительно недавно. После нашего переезда ничто уже не казалось таким уютным, как раньше. Однако в Харрогейте много делалось для этого, там имелись все необходимые удобства. Периодически мы с мамой совершали выход в город. По этому поводу мы всегда красиво одевались и часто заходили в чайную «У Бетти», а иногда я вместе с мамой посещала «Маршалл энд Снелгроув», где она встречалась с другими леди, чтобы выпить свой традиционный утренний кофе, во время чего я страшно скучала.
Мои родители, оба дети беженцев из восточной Европы, были вторым поколением людей, переселившихся в Англию в начале девятнадцатого века. Они сделали это, чтобы спастись от преследований и избежать довольно бесперспективного будущего. Оба родителя в свою очередь воспользовались возможностями, которые предоставила им эта страна, особенно в плане высококачественного бесплатного образования вплоть до университетского уровня, и они всегда осознавали это.
У моей матери, выросшей в большой семье, живущей в благородной нищете, было очень нелегкое детство. Ее отец из-за катаракты много лет прожил практически в полной слепоте, и я не уверена, как много он мог при этом работать, а потом в возрасте сорока пяти лет он умер, когда моя мама была еще подростком. Будучи взрослой, она имела сильный характер, была полна любви и хороших идей, с ней всегда было весело, но в то же время ей была свойственна самовлюбленность. Она была умной, но недостаточно организованной, поэтому ее разговор мог непредсказуемо перескакивать с одного на другое. Кроме того, я всегда боялась ее изменчивого настроения и противоречивых поступков, когда она металась между радостью и гневом. Я никогда точно не знала, чего от нее ждать, но, к счастью, ее способность любить всегда помогала ей уравновешивать неприятные ситуации. Только став взрослой я смогла понять, как довольно тяжелый жизненный опыт повлиял на ее поведение, и теперь осуждаю ее гораздо меньше.
Мой отец, наоборот, был мягким и неизменно добродушным, излучающим почти ощутимое тепло. Он тоже обладал острым пытливым умом, а также интересами, которые варьировались от оперы до политики, от прогулок по холмам до фотографии. Он был точкой равновесия в нашей семье. У меня сохранилось воспоминание только об одном случае, когда отец был раздражен. Это произошло в самом конце продолжительного пути во Францию, кода на заднем сиденье машины разместилось наше беспокойное семейство. Если мое представление о нем покажется идеалистическим, то в свое оправдание я могу сказать только то, что те немногие люди, которые все еще помнят его, имеют о нем точно такое же мнение.
Моя сестра была младенцем, когда мы переехали в Харрогейт. Мои воспоминания о ней очень разрозненны. Я помню, как мать подносит ее к окну родильного отделения в Уэлвине вскоре после ее появления на свет, чтобы я могла увидеть ее (так как детям не разрешалось заходить в палату), как я помогаю заботиться о ней, бегая за пеленками, подгузниками и тому подобными мелочами. У нашей малышки были шелковистые темные кудри и лицо, похожее на отца. Она делала все, как положено, и в нужное время, и все нежно любили ее. У нас есть большая черно-белая фотография моей сестры, сделанная чуть позже моим отцом, на которой она изображена в профиль в тот момент, когда, поднявшись на носочки, пытается дотянуться до какого-то предмета на столе. Это те вещи, которые я помню. Моя сестра умерла в полтора года, когда ворот ее ночной рубашки зацепился за выступ, торчащий на краю откидного бортика кроватки. Чувство опустошения, царившее тогда в семье, помнится мне так, будто это было вчера. Я помню, как на следующее утро родители сидели у моей кровати и ждали, когда я проснусь, чтобы сообщить мне эту новость. Я никогда не забуду, как моя мать буквально с ума сходила от горя и чувства вины, как страдали отец и бабушка с дедушкой, а также я сама. Заслугой моих родителей является то, что они не исключили меня из происходящего, и в свои восемь лет я была полностью в курсе семейного несчастья. Но они и не могли защитить меня, и я злилась на потерю и упадок сил.