Я дождался, пока родители уснут. Отец всегда громко храпел. Услыхав сотрясение воздуха, я открыл окно и спустился в кусты. По ним я выбрался в соседний переулок и растворился в темноте улицы. По Лонгвуд я добрался до 21-й, свернул направо и по Вествью добрался до конечной остановки трамвая «W». Опустив жетон в кассу, я прошел на заднее сиденье и там закурил сигарету. Если друзья Беккера окажутся под стать его рассказу, то ночь предвещала быть просто замечательной.
К тому времени, когда я нашел означенное место на Векон-стрит, Беккер был уже там. Его друзья расположились на кухне. Беккер проводил меня к ним и представил. Были: Гарри, Лана, Проглот, Вонючка, Выпь, Эллис, Собачья Пасть и наконец Потрошитель. Они все сидели вокруг большого кухонного стола. Среди собравшихся только Беккер и Гарри имели работу. Лана, единственная присутствующая женщина, была женой Гарри, а Проглот их сын. Он тоже сидел вместе со всеми на высоком детском стульчике. Когда нас знакомили, Лана посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась. Все они были молоды, стройны и дымили самокрутками.
— Беккер рассказывал нам о тебе, — поведал Гарри. — Говорил, что ты писатель.
— У меня есть печатная машинка.
— А ты про нас чего-нибудь напечатаешь?
— Сначала хотелось бы выпить.
— Отлично. Мы как раз устраиваем конкурс на лучшего алкаша, — оживился Вонючка. — У тебя есть какие-нибудь деньги?
— Два доллара…
— Значит сегодня ставка — два доллара. Выкладывайте! — скомандовал Гарри.
Набралось восемнадцать долларов. Кучка выглядела очень соблазнительно. Тут же появилась бутылка и стаканчики.
— Беккер говорил, ты крепкий парень. Это правда?
— Ага.
— Сейчас посмотрим.
Свет на кухне был очень яркий, а виски крепкий — темно-коричневый напиток. Гарри наполнил наши стаканчики. Красота. Мой рот, моя глотка изнывали от нетерпения. «О, Джони! О, Джони, как ты умеешь любить!» — пел женский голос по радио.
— До дна! — выкрикнул Гарри.
Быть такого не могло, чтобы я проиграл. Я пил бы днями напролет, но мне всегда не хватало денег.
У Проглота тоже был свой крохотный стаканчик. И он пил вместе с нами. Все считали, что это очень забавно, но я не видел ничего смешного в том, что малыш пьет крепкий виски. Но разве я мог возражать.
Гарри разлил по второму кругу.
— Ты прочитал мой рассказ, Хэнк? — спросил Беккер.
— Ага.
— Ну, и как тебе?
— Хорошо. Ты уже созрел. Все, что тебе нужно, — удача.
— До дна! — скомандовал Гарри.
Со второй проблем не было, мы все опрокинули свои порции, включая и Лану.
Гарри посмотрел на меня.
— Не пора попугать унитаз, Хэнк?
— Нет.
— Ладно, если сам не доползешь, у нас есть Собачья Пасть.
Собачья Пасть был больше меня раза в два. Уж так паскудно устроен мир. Куда бы вы ни посмотрели, всегда найдется кто-нибудь, кто готов вцепиться вам в глотку. Посмотрев на громилу, я спросил его:
— Как дела, приятель? — и подмигнул.
— Иди ты в жопу, дятел, — ответил он. — Сиди и пей.
Гарри наполнил всем под завязку. Он обошел только Проглота. Я оценил это.
Итак, с очередным раундом все справились достойно. Но тут Лана заявила, что выбывает из игры.
— Кто-то же должен убрать за вами это дерьмо. Гарри рано утром идти на работу, — мотивировала она свою отставку.
Стаканы были уже наполнены для следующего раунда, когда дверь с грохотом распахнулась, и в комнату влетел молодец лет 22.
— Блядь, Гарри, спрячь меня! — выпалил он. — Я только что грабанул бензозаправку!
— Моя машина в гараже, — не задумываясь, ответил Гарри. — Ляг на пол в салоне и замри!
Мы выпили и снова налили. Рядом с восемнадцатью долларами в центре стола появилась новая бутылка. Мы все еще были в строю, кроме Ланы. «Похоже, потребуется немало виски, чтобы закончить пари», — подумал я и справился у Гарри:
— А нам хватит выпивки?
— Покажи ему, Лана…
Лана открыла дверцы верхнего шкафа, и я увидел целую батарею из бутылок виски, все одной марки. Похоже, они захватили целый грузовик, наверное, так оно и было. Члены банды были все передо мной: Гарри, Лана, Вонючка, Выпь, Эллис, Собачья Пасть и Потрошитель, возможно, и Беккер был с ними и, конечно же, тот молодец, что сейчас лежит в машине Гарри на полу в салоне. Я возгордился тем, что пью с такой активной прослойкой населения Лос-Анджелеса. Этот Беккер не только владел пером, но и знал настоящих людей. И тогда я решил, что свой первый роман посвящу Роберту Беккеру. Мой роман будет лучше, чем книга «О времени и реке».
Гарри все наливал, а мы все выпивали. Кухня наполнилась голубым дымом от выкуренных сигарет.
Следующим выбыл Эллис. У него была слишком волосатая грудь, но, похоже, на яйцах волос совсем не водилось.
За ним Собачья Пасть. Великан неожиданно вскочил и бросился в сортир блевать. Слушая его рев, понесло и Гарри. Он склонился над раковиной.
Оставались я, Беккер, Вонючка и Потрошитель.
Беккер отключился первым. Сложил руки на стол, уронил на них голову — и был таков.
— Ночь еще совсем юная, — сказал я. — Обычно я пью, пока солнце не покажется.
— Ага, — отозвался Потрошитель, — и какаешь в ночной горшок.
— Точно, какашками с твою голову.
Потрошитель вырос над столом.
— Ты сука! Я тебе сейчас очко порву!
Он хотел съездить мне по уху прямо через стол, но промахнулся и опрокинул бутылку. Лана взяла тряпку, а Гарри полез за новой бутылкой.
— Сядь, Потрох, или потеряешь свою ставку, — сказал Гарри, наполняя наши стаканчики.
Мы опрокинули налитое. Потрошитель снова поднялся, отошел к задней двери, открыл ее и посмотрел в ночь.
— Эй, Потрох, ты куда там вылупился? — спросил его Вонючка.
— Смотрю, есть ли полная луна.
— Ну и как, есть?
Вместо ответа мы услышали, как он вывалился из двери, скатился по ступенькам в кусты и затих. Мы решили не тревожить его. Теперь нас осталось двое: я и Вонючка.
— Никто еще не мог перепить Вонючку, — предупредил Гарри.
Лана уложила Проглота и вернулась на кухню.
— Черт, по всему дому трупы валяются, — сообщила она.
— Наливай, — сказал я Гарри.
Гарри наполнил стакан Вонючки, потом мой. Я знал, что спокойно управлюсь с этой порцией. Пить — единственное, что я мог и умел делать, причем с легкостью. Я схватил свой стакан и залпом опрокинул его. Вонючка вытаращился на меня.
— Я сейчас вернусь, — выдавил он. — Мне надо отлить.
Мы сидели и ждали.
— Он хороший парень, — сказал я Гарри. — Почему вы зовете его Вонючкой? Откуда взялось такое прозвище?
— Не знаю, — сказал Гарри. — Кто-то просто ляпнул, и пошло-поехало.
— А этот парень в твоей машине?
— Он не появится до утра.
Мы сидели и ждали.
— Пойдем-ка посмотрим, — предложил Гарри.
Мы открыли дверь в ванную комнату — Вонючки не было. Мы вошли и увидели его. Экс-чемпион завалился в ванну, лишь ботинки торчали над краем. Вонючка отключился. Мы вернулись на кухню.
— Деньги твои, — сказал Гарри.
— Давай я заплачу за часть выпитого, — предложил я.
— Забудь.
— Ты серьезно?
— Абсолютно.
Я собрал выигрыш и положил в карман. На столе оставалась невыпитая стопка Вонючки.
— Жаль, добро пропадает, — сказал я.
— Ты что, хочешь еще выпить? — спросила Лана.
— А почему нет. На посошок, — и я прикончил остатки одним глотком. — Ладно, ребята, еще увидимся. Здорово посидели.
— Спокойной ночи, Хэнк…
Я вышел через заднюю дверь, перешагнул через тело Потрошителя и выбрался в проулок. Через несколько шагов я наткнулся на зеленый «шеви-седан». Я хотел его обойти, но меня качнуло и повело. Чтобы удержаться на ногах, я схватился за ручку задней дверцы. Дверь оказалась не запертой и распахнулась. Я грохнулся на тротуар и сильно ободрал левый локоть. Луна была полной. Все выпитое разом ударило мне в голову. Я чувствовал, что не могу подняться. Но раз меня считали крутым парнем, я должен был это сделать. Приподнявшись, я ухватился за открытую дверцу, затем дотянулся до внутренней ручки и влез на заднее сиденье. Но тут меня начало рвать. Это были настоящие потоки, я заблевал весь салон. Опорожнившись и немного передохнув, я смог выбраться из «шеви». Меня почти не качало. Я достал носовой платок, стряхнул блевотину со штанов и ботинок. Закрыв дверцу машины, я побрел дальше. Мне предстояло отыскать остановку трамвая «W».
Я отыскал ее, дождался трамвая, доехал до Вествью-стрит, спустился на 21-ю, повернул на юг и добрался до Лонгвуд-авеню 2122. Свернув в соседний проулок, я отыскал нужный куст, пробрался к открытому окну, влез в свою комнату, разделся и рухнул на кровать. Должно быть, я употребил больше кварты виски. Отец продолжал храпеть, но теперь это звучало еще громче и отвратительней, чем когда я уходил. И все же я уснул.
Я отыскал ее, дождался трамвая, доехал до Вествью-стрит, спустился на 21-ю, повернул на юг и добрался до Лонгвуд-авеню 2122. Свернув в соседний проулок, я отыскал нужный куст, пробрался к открытому окну, влез в свою комнату, разделся и рухнул на кровать. Должно быть, я употребил больше кварты виски. Отец продолжал храпеть, но теперь это звучало еще громче и отвратительней, чем когда я уходил. И все же я уснул.
Как обычно, на урок мистера Гамильтона по английскому языку я опоздал. На часах было 7:30 утра. Я стоял у двери и слушал. В классе звучал Гилберт и Салливан, и снова о сборах в море и Королевской флотилии. Гамильтон не мог жить без них. В средней школе учитель английской литературы признавал только По, одного По и никого кроме Эдгара Аллана По.
Я открыл дверь и вошел. Гамильтон убрал с пластинки звукосниматель и объявил классу:
— Когда мистер Чинаски появляется, значит на часах семь тридцать. Мистер Чинаски всегда вовремя. Одна беда — время неверное.
Затем он выдержал паузу, обводя взглядом лица своих студентов, и очень величественно продолжил:
— Мистер Чинаски, появляетесь ли вы в семь тридцать, или не появляетесь вовсе, роли не играет. За первый семестр по английскому языку и литературе вы получаете Ди.
— Ди? — сверкнул я своей знаменитой усмешкой. — А почему не Эф?
— Потому что Эф иногда приравнивают к фекалиям, а я не думаю, что вы такое уж эф…
Класс взорвался от хохота и разразился аплодисментами, они свистели и топали ногами. Я развернулся и вышел из класса, прикрыв за собой дверь. Класс продолжал бесноваться, пока я шел по коридору к выходу.
52
Гитлер вел победоносную войну в Европе. Большинство студентов не интересовались политикой, зато преподаватели — поголовно. Почти все они были левыми и антифашистами. Кажется, среди наших преподавателей взгляды правых разделял только мистер Глесглоу — инструктор по экономике — и то он очень осторожничал и скрывал это.
Среди интеллигенции было популярным и престижным отправляться на войну с Германией из идейных соображений — дабы остановить распространение фашизма. Что до меня, то я не желал воевать за ту жизнь, которую имел, а тем более за ту, которая меня ожидала в будущем. Я не считал, что обладал Свободой. У меня вообще ничего не было. И я даже подозревал, что при Гитлере у меня под рукой всегда была бы смачная жопа и деньжат побольше, чем карманный доллар в неделю. Так что, насколько я мог рассуждать здраво, биться мне было не за что. К тому же я родился в Германии, и проявление лояльности к этому государству с моей стороны было естественным. Меня возмущало, когда я видел, как всех немцев, всю нацию поголовно, старались представить монстрами и идиотами. В кинотеатрах пленку с хрониками крутили на повышенной скорости, чтобы Гитлер и Муссолини выглядели истериками и сумасшедшими. И еще, поскольку все преподаватели были настроены против Германии, я лично не мог просто так взять и согласиться с ними. По причине полного отчуждения и природного упрямства, я решил противопоставить себя их точке зрения. «Майн Кампф» я никогда не читал и не имел никакого желания. Гитлер для меня был просто еще один диктатор с той лишь разницей, что вместо лекций за обеденным столом он скорее всего вышиб бы из меня мозги и публично вырвал с корнем яйца, если бы я не пошел воевать.
Порой, когда преподаватели часами живописали нам ужасы нацизма (слово «нацизм» ведено было писать с маленькой буквы даже в начале предложения) и фашизма, я вскакивал и выдавал что-нибудь наподобие:
— Вопрос выживания человеческой расы целиком и полностью зависит от того, сможет ли она создать строгую селекционную систему!
Я имел в виду: тотальный контроль сношений — кто и с кем. Правда, только я знал весь глубокий смысл своих слов. Зато оскорблялись все.
Понятия не имею, где я нахватался такой дряни:
— Одной из неудач Демократии является то, что большинство голосов обеспечивает нам общего лидера, который потом и приводит общество к тотальной апатии и предсказуемости!
Я исключал всякие прямые ссылки на евреев и черных, которые ничего плохого мне не делали. Все мои беды исходили от белых соплеменников. Так что я не был истинным нацистом но темпераменту или по собственному выбору; этому способствовали наши учителя своей заурядностью, стандартным мышлением и предубеждением ко всему немецкому. Я где-то читал, что если человек по-настоящему не верит или до конца не осознает то, за что ратует, у него получается это гораздо убедительней. Мое фиглярство давало мне значительное преимущество перед учителями.
«Обучить гужевую лошадь скачкам можно, но вы не получите от нее потомства, которое наследует новые качества и разовьет их, став еще быстрее и выносливее. Новая Господствующая Раса будет развиваться только при условии сохранения чистоты крови!»
«Нет хороших или плохих войн. Единственная плохая вещь в войне — это поражение. Все войны проходили под флагом борьбы за так называемое Правое Дело с обеих сторон. Но только победившее «дело» становилось исторической Истиной. Не важно, кто прав, кто виноват, а важно, у кого способнее полководцы и сильнее армия!»
Я влюбился в эту роль и играл ее вдохновенно.
Естественно, я понимал, что мое поведение все меньше и меньше оставляет мне шансов на отношения с девицами. Но они и так никогда не превышали нуля. Дикие речи и агрессивное поведение создавали вокруг меня полный вакуум, и одиночество, в котором я пребывал в университетском городке, было тому подтверждением. Но вскоре оказалось, что это не совсем так. Были и такие, кто прислушивался к моей ахинее. Однажды я шел на занятия по Современной истории и услышал, что за мной по пятам кто-то идет. Я терпеть не мог, когда за спиной у меня кто-то был, тем более близко. Не останавливаясь, я обернулся. Меня преследовал президент студенческой организации Бойд Тэйлор. Он был очень популярен среди студентов, единственный человек в истории колледжа, который избирался президентом дважды.
— Эй, Чинаски, я хочу поговорить с тобой.
Меня никогда не интересовал Бойд — типичный представитель респектабельной американской молодежи с гарантированным будущим. Всегда одет должным образом, раскован, уравновешен, зализан, каждый волосок в его черных усиках подогнан к волоску. Что так привлекало в нем студенческую организацию, я понятия не имел. Он пристроился рядом.
— Не боишься подмочить репутацию, Бойд, если тебя увидят в моей компании?
— Я позабочусь о свой репутации.
— Ну хорошо. В чем дело?
— Чинаски, это останется между нами, договорились?
— Договорились.
— Знаешь, я не верю в то, что ты говоришь и что делаешь.
— Ну и?
— Но я хочу, чтобы ты знал, если вы победите и у нас, и в Европе, я с удовольствием приму вашу сторону.
Все, что я мог, это рассмеяться ему в лицо.
Он еще долго смотрел мне вслед. Никогда не доверяйте человеку с холеными усиками…
Были у меня и немногие последователи. Выходя из класса Современной истории, я наткнулся на Плешивого. Он стоял с парнем высотой в пять футов и в три фута шириной. Необычно круглая голова с еле заметными ушами вырастала у этого парня прямо из могучих плеч. Волосы коротко стрижены. Глаза как горошины. И тонкие мокрые губы.
«Ебаный в рот, — подумал я, — убийца!»
— ПРИВЕТ, ХЭНК! — заголосил Плешивый.
— Я думал, мы в разводе, Ла Кросс.
— Брось! Нас ждут великие дела!
Господи! И Плешивый туда же!
Почему идея Господствующей Расы привлекает только умственных и физических уродов?
— Познакомься, это Игорь Смирнов, — представил Плешивый громилу.
Мы сошлись в рукопожатии. Смирнов крепко стиснул мою руку. В нем чувствовалась недюжинная сила.
— Отпусти, — предложил я, — или мне придется сломать твою отсутствующую шею!
Игорь отпустил.
— Я не верю мужикам, если у них слабое рукопожатие. Ты что, не можешь как следует пожать руку?
— Я ослаб за сегодня. На завтрак хлеб подгорел, а в обед я пролил свое шоколадное молоко.
— Что это он несет? — спросил Игорь у Плешивого.
— Не обращай внимания. Это у него такой стиль.
Игорь снова посмотрел на меня.
— Мой дед был белогвардейцем в России. Во время революции красные убили его. Я должен отомстить этим ублюдкам.
— Понимаю.
— Эй, Фэнстер! — крикнул Плешивый проходившему мимо студенту.
Фэнстера звали Боб, он подошел. Мы все обменялись рукопожатиями. Я снова не усердствовал. Я вообще не любил тискать руки. Боб сообщил, что где-то в Гленделе состоится сбор членов партии «Америка для Американцев». Он являлся представителем от нашего колледжа. Когда Боб ушел. Плешивый прошептал мне на ухо:
— Они — Нацисты!
Мы договорились встретиться у дома Плешивого. Игорь приехал на машине, с собой у него был галлон рома. Мы забрались на заднее сиденье. Игорь рванул, и мы пустили бутыль по кругу. Русский вел машину, как танк, прямо на красный свет. Люди сигналили и давили на тормоза, а потомок белогвардейца наводил на них черный пистолет — муляж.