Лариса блестяще завершила трудный пассаж. В ее голосе было все — умиротворяющая нежность, исступленная страстность, блестящее мастерство.
— Браво! — не выдержал помреж, когда она закончила. — Лариса Федоровна, вы сегодня в ударе!
В зале раздались аплодисменты. Прима отвесила легкий полупоклон, одарила помощника режиссера победной улыбкой, мимоходом скользнув глазами по мужу. Савицкий увидел Аню Белько, сидящую в крайнем кресле второго ряда. Она склонила голову, как будто получила пощечину…
— Репетиция завершена. Все свободны! — объявил он.
Зал, затихший, пока пела Столярова, зашуршал, задвигался. Хлопнули двери — труппа стала наконец расходиться. «Представление окончено, — раздраженно подумал Савицкий. — Все всё увидели, ну а завтра придут за продолжением». Он бросил взгляд на сцену, где Лариса осторожно сходила по ступенькам.
Жена двинулась было к нему, но наткнулась взглядом на Анну Белько, мимо которой она как раз проходила — случайно или же с умыслом? Молодая певица вдруг подняла голову, и глаза двух женщин встретились. Андрей дорого бы дал, чтобы быть сейчас рядом, но он находился далеко, слишком далеко. Он не слышал, что сказала его жена Анне, и не слышал ответа. Он только увидел, что Лара со злорадной улыбкой, играющей на губах, идет к нему, а девушка с видом побитой собаки пробирается вон из зала.
— Подожди! — Он рванулся следом, игнорируя презрительный взгляд жены и удивленные возгласы за спиной. В этот момент ему было плевать на всех, даже на свою репутацию. Ему хотелось одного — прижать Анну к себе, утешить.
Он вылетел в коридор, но девушка пропала, как будто ее никогда и не было. Как будто их упоительная ночь ему только приснилась…
Он постоял, выравнивая дыхание, и вернулся в зал. Лариса со светским видом разговаривала с помрежем, когда он бесцеремонно прервал их беседу:
— Виталий, на сегодня все свободны!
— Хорошо, — легко согласился помощник. — До свидания, Лариса Федоровна! Целую ручки! — Он и впрямь поцеловал Столяровой руку, но не удалился, а зачем-то стал заглядывать внутрь репетиционного рояля.
— Что ты ей сказала? — тихо, но с угрозой в голосе спросил Савицкий, когда жена с довольным видом повернулась к нему.
— Ничего особенного. — Она пожала полными плечами. — Ну что, ты доволен?
Он задохнулся от гнева. Лариса перед всей труппой выставила и его, и Анну в самом невыгодном свете, да и сейчас продолжает играть с ним в какую-то непонятную игру.
— Что ты имеешь в виду? — тяжело спросил он.
Помреж крутился рядом, хотя делать в репетиционной ему было уже совершенно нечего. Да и добрая половина труппы была в зале, видимо желая театра еще и после работы.
— Как я пела, конечно. — Лариса обворожительно улыбнулась на публику.
Да, выдержке его жены можно было позавидовать. Он внезапно увидел все годы, прожитые вместе, — не со своей, а с ее точки зрения. Одинокие вечера. Несбывшиеся надежды. Утраченные иллюзии. Он то жил дома, то не жил. То уходил, то возвращался. Конечно, они договорились, подписали, так сказать, пакт о ненападении. Но какой была ее жизнь в то время, когда он ее не видел? Что было в жизни Ларисы, кроме театра и вечного ожидания — придет сегодня муж домой или не придет? Внезапно ему стало очень страшно. Он посмотрел в спокойные серые, пристально взиравшие на него глаза жены и отвернулся.
— Ты пела прекрасно, — только и сказал он.
Ему стало страшно за Аню Белько.
* * *— Саня, ты у Богомолец был?
— Ч-черт, — пробормотал Бухин, — забыл совсем!
Катя Скрипковская кротко вздохнула.
— Я в прокуратуру поехал, — извиняющимся голосом сказал он, — а потом… Ну, замотался совсем. Забыл! Дома такое творится… Слушай, ты не знаешь, случайно, от чего они могут так орать?
Познания Кати Скрипковской о маленьких детях были довольно скудными, и поэтому она нерешительно предположила:
— Болит что-нибудь?
— Вроде бы нет, — пожал плечами молодой отец.
— Ну, есть хотят…
— Толстые обе, — мрачно сообщил Бухин, — Дашку уже всю дочиста сожрали. Врачиха говорит, нужно их больше прикармливать.
— Прикармливаете?
— Конечно.
— Чем?
— Ну… смеси молочные. Сок яблочный. Пюре овощное.
— А орут до или после еды?
— И до, и после. И даже иногда вместо.
Оба помолчали. Катя с сочувствием взглянула на напарника. Тот сидел с удрученным видом, и снова напоминать ему о Богомолец было как-то некрасиво. Поэтому она спросила о животрепещущем:
— А врач что говорит?
— Что все маленькие дети плачут.
— Логично. Они же сказать пока не могут. Сколько им?
— Пять уже. Кать, ты извини, что я к Богомолец…
Катя махнула рукой. Время шло, и дело о театральном отравлении понемногу переходило на задний план. Строго по нему уже никто не спрашивал. Тем более что вчера на отдел повесили крайне запутанное убийство, по которому проходила куча свидетелей. Свидетели почему-то видели все по-разному, и теперь уже в этом деле нужно было связать концы. Заполошная Сорокина, получившая это противоречивое дело в производство, перестала дергать их с Бухиным и в основном теперь наседала на другое подразделение.
Телефон на столе затрезвонил, и Сашка снял трубку. По мере того как в трубке говорили, лицо его вытягивалось и серело.
— Да, — наконец выдавил он. — Да, сейчас…
Он брякнул трубкой об аппарат и стал судорожно сгребать бумаги на столе в кучку. Не закончив, он уже на ходу бросил:
— Катька, сейф закрой! — И рванул бешеным аллюром.
— Саня, что случилось?! — Катя испуганно выбежала вслед за напарником в коридор.
— У них температура под сорок! У обеих! — крикнул Бухин и скрылся за поворотом.
Она вернулась в кабинет, задумчиво собрала все с Сашкиного стола и заперла в сейф. Неожиданно ей стало очень страшно. Такие маленькие дети — и такая высокая температура! У обеих сразу… Может быть, отравление? Съели что-то не то? Она заметалась по кабинету. Конечно, у Сашки дома есть мама-врач, но она отоларинголог. Да, наверное, правильнее будет позвонить Тиму — у него в семье все врачи, и у домашних наверняка полно друзей-докторов. Они помогут! Тем более что с того самого грустного воскресенья прошло уже три дня, а они не виделись и даже не звонили друг другу. Черемуховые холода продолжались. И на улице тоже было холодно, не прекращались дождь и пронзительный ветер. Однако Тим может подумать, что она чувствует себя виноватой… Да какая разница, что он может подумать! У Сашки тяжело заболели дети! Она достала мобильник и нажала кнопку.
— Привет, — сказал прямо ей в ухо голос, от которого дрогнуло сердце. — А я как раз собирался…
— Врешь, — весело ответила Катя. — Но складно.
— Нет, правда. — Тим засмеялся. — Правда собирался! Сидел-сидел на работе… Все давно ушли, а мне некуда. Думал, вот сейчас у тебя рабочий день закончится и я позвоню. Давай сегодня вечером…
— Тим, — перебила его Катя, — от чего у детей бывает температура?
— Ну, ты спросила… — удивился он. — Да тысяча причин! У каких детей?
— У Сашкиных.
— Это который у нас спал?
Это «у нас» так обрадовало Катю, что она чуть не забыла, зачем, собственно, позвонила Тиму.
— Да, — сказала она. — У него близнецы.
— Санька и Данька. Знаю таких.
По голосу было слышно, что Тим улыбается.
— Так вот, они почему-то обе в последнее время ужасно орут, а сейчас Сашке позвонили, что у них очень высокая температура… сорок почти!
— Кать, я не педиатр, — вздохнул он. — Ну хочешь, я сейчас свяжусь с одной девицей с нашего потока…
— Я тебе свяжусь! — пригрозила старлей Скрипковская.
— Она очень толковый педиатр. Говори адрес, куда ей подъехать.
Он замолчал и после паузы спросил:
— Ну а мы что вечером будем делать?
Катя, спохватившись, посмотрела на часы. Действительно, уже был вечер. На улице целый день было так пасмурно, что и не поймешь — вечер наступил или еще день продолжается…
— Что хочешь, — благородно разрешила она.
— А ты что хочешь?
— Ну, если в глобальном масштабе, хочу, чтобы работы было поменьше, а тебя — побольше, — откровенно призналась Катя.
— Ты когда собираешься домой? — спросил Тим.
— Ну… сейчас закончу кое-что и могу уходить.
— Тогда я еду к тебе и готовлю ужин. Хорошо?
— Угу…
— Ты что хочешь на ужин?
— Все равно.
Ей действительно было все равно, что они будут есть, главное, что Тим снова будет с ней. Кате захотелось уйти немедленно, несмотря на то что нужно было закончить на сегодня кое-какие дела.
— Ладно. Будет тебе «все равно». Не опаздывай, а то «все равно» простынет.
Счастливая, Катя нажала отбой. Благодарно погладила нагревшуюся бездушную пластмассу, с тревогой посмотрела на индикатор зарядки, который неуклонно двигался к нулю, и сунула телефон в сумку. Разложила бумаги, по которым нужно было принять решения, но ничего дельного не приходило в голову. Она планировала поработать еще час, но мысли в голове выделывали какие-то балетные пируэты и па — словом, происходили феерия и фейерверк в одном флаконе…
— Тогда я еду к тебе и готовлю ужин. Хорошо?
— Угу…
— Ты что хочешь на ужин?
— Все равно.
Ей действительно было все равно, что они будут есть, главное, что Тим снова будет с ней. Кате захотелось уйти немедленно, несмотря на то что нужно было закончить на сегодня кое-какие дела.
— Ладно. Будет тебе «все равно». Не опаздывай, а то «все равно» простынет.
Счастливая, Катя нажала отбой. Благодарно погладила нагревшуюся бездушную пластмассу, с тревогой посмотрела на индикатор зарядки, который неуклонно двигался к нулю, и сунула телефон в сумку. Разложила бумаги, по которым нужно было принять решения, но ничего дельного не приходило в голову. Она планировала поработать еще час, но мысли в голове выделывали какие-то балетные пируэты и па — словом, происходили феерия и фейерверк в одном флаконе…
Она еще раз бесцельно переложила несколько листов, попыталась вчитаться в текст, но думы ее текли в совершенно ином направлении. Через минуту она уже забыла то, о чем читала. Ей, как склонной к аналитической работе, поручили упорядочить показания этих паршивых свидетелей, которые и видели, и не видели… Ну, если они не видели, то что она, в конце концов, может сделать! Катя решительно отодвинула от себя груду бумаг. И вообще, этим делом занимается другое подразделение, вот пусть у них голова и пухнет! Завтра она так начальству и скажет. Катя представила, как она скажет это начальству, и вздохнула. Да, и по этому неприятному делу работать тоже придется, как ни крутись. И по Кулиш тоже. Не за красивые же глаза год назад ей дали старлея! Да, и к Богомолец нужно идти! Сашка же ничего не сделал… Ну когда ему… Так, к Богомолец нужно срочно, но уже не сегодня, а завтра. А сегодня ее ждет Тим. С ужином! Она споро и аккуратно сгребла со стола бумаги, сложила их в папку, затянула потуже тесемки и заперла папку в сейф. Словом, выполнила ритуал «я хорошо сегодня поработала и с чистой совестью ухожу домой».
Она уже навешивала на двери печать, когда на нее наскочил Бурсевич:
— Ага, Катерина! Хорошо, что тебя застал! Быстренько побежали, у нас труп!
* * *Он потянулся и обнял теплое тело, лежащее рядом. Девушка прильнула к нему, потерлась макушкой о подбородок, который к утру успел покрыться жесткой щетиной, и засмеялась.
— Может, поспим немного? — предложил он. — Мне сегодня на работу… Ого!.. Уже через три часа.
— Ну-у, сколько ты там наспишь за три часа, — игриво протянула она. — Мне тоже, между прочим, сегодня на работу.
— Ну не с самого же утра? Можно я хоть покурю?
— Ну покури, — разрешила она.
Лысенко вылез из постели, накинул махровый купальный халат и вышел на балкон. Уже светало. Васька сунулся было за ним, но капитан выпихнул его нахальную морду назад в щелку и прихлопнул дверь. Он не спеша прикурил и с наслаждением затянулся. Сигарета показалась ему удивительно вкусной. Дверь толкнули, но он придержал ее ногой.
— Васька, подлец…
— Это я. Классный у тебя кот.
— Не пускай его сюда. Боюсь, через перила на улицу сиганет. Так орет, мама дорогая…
— Я вижу, ваше дите просится на травку.
Капитан тоже читал Бабеля и оценил цитату. Вообще, эта девушка ему нравилась. Нельзя сказать, чтобы в этот раз он был безумно влюблен, но нравилась она ему определенно.
— Кастрировать жалко…
— Ты что! — испугалась она. — Такой красавец! Ему размножаться надо. Вася! Иди сюда.
Кот не замедлил послушаться и, перебравшись на балкон, с мурлыканьем стал тереться о ее ноги.
— Ах ты, певец… Солист даже! Покурить дашь? — Девушка протянула руку к сигарете.
— Нет. — Лысенко спрятал сигарету за спину, потом подумал и выбросил ее вниз. — Тебе нельзя курить, — серьезно сказал он.
— Почему? — удивилась его ночная гостья.
— Я вчера слушал, как ты поешь. Ну, когда ты занималась…
— Подслушивал? — обрадовалась она и взяла кота на руки. — Ого, какой толстый! Конечно, если целыми днями сидеть взаперти и есть… Бедненький! Где бы тебе взять такую пушистенькую кошечку…
Васька благодарно урчал и так терся мордой, что с девицы упала простыня. Она повела плечами и засмеялась.
— Простудишься. А если будешь и дальше торчать тут голая, то в доме напротив квартиры подорожают!
Она довольно рассмеялась, а он скомандовал:
— Все, представление окончено. Кланяйся, и пошли с балкона. И вас, гражданин, тоже попрошу! — последнее адресовалось уже коту, который, пользуясь всеобщим попустительством, уже поглядывал на перила.
Утренняя прохлада окончательно прогнала остатки сна.
— Алина, кофе будешь? — предложил капитан.
— Давай. А хочешь, я яичницу зажарю?
— А сумеешь?
— Обижаете, гражданин начальник. О, водичка холодненькая!
— Горло простудишь.
— Я тебя умоляю! На мое горло мировому искусству начхать.
— Не скажи. — Лысенко обнял девушку. — Слушай, у тебя же классный голос. Чего ты выпендриваешься?
— Игорь, где у тебя сковородка? Я не выпендриваюсь. Просто тебе, мой дорогой милиционер, медведь на ухо наступил.
— Да ладно, я же слышал, — обиделся капитан, который мог очень верно воспроизвести «Не слышны в саду даже шорохи…».
— Ты разницы не понимаешь. — Хористка Алина с сожалением посмотрела на бравого сыщика. — Я же тебе говорила когда-то — мне на эстрадное нужно было идти, но предки уперлись. Для них слова «эстрада» и «проституция» суть одно и то же… — Она ловко разбила на сковородку четыре яйца, посолила. — Да я и сама не хочу. Может, действительно со временем смогу петь вторые партии. Прогресс наметился…
— Этот хмырь к тебе не пристает? — ревниво осведомился Игорь.
Алина рассмеялась.
— Этот не пристает. — Она сделала ударение на слове этот, и Лысенко сразу насторожился.
— А какой пристает?
— Это было давно и неправда, — как-то криво улыбнулась девушка, и ее милое личико сразу потускнело. — Хлеб у тебя есть?
Лысенко молча выложил в плетеную хлебницу батон, добавил несколько ломтей черного — он еще не изучил вкусов подруги.
— Огурцы, редиску будешь?
Она неопределенно пожала плечами. Капитан вымыл овощи, придвинул гостье масленку.
— Любишь редиску с маслом?
Алина снова пожала плечами и разложила яичницу по тарелкам.
— Давай-ка я на тебя халат наброшу! — вдруг заботливо сказал капитан. — Зрелище, конечно, прекрасное, но вдруг и в самом деле простудишься…
Несмотря на то, что наступило лето, на улице третий день лило как из ведра, и холодный ветер выдул из его панельной квартирки все тепло. Пока они с Алиной кувыркались в постели, им было даже жарко. Вид хористки в его собственной форменной рубашке, накинутой на голое тело, был, конечно, весьма и весьма недурен, но он действительно опасался, что девушка простынет. Он явился из комнаты с халатом в руках и увидел, что Алина все-таки прикурила сигарету. Лицо у нее было грустным и отрешенным.
— Знаешь, Игорь, я очень легко отношусь к сексу, — сказала она.
Он не понял, к чему она клонит, пожал плечами и укутал ей плечи.
— Ну, собственно, я тоже, — признался он.
— Потому нам так и хорошо… было. Или я не права?
— Права, — заверил он.
— Но я терпеть не могу, когда меня обманывают.
— Я вроде бы… — сказал Лысенко и покраснел.
— Ой, слушай, ты чего?! — Алина фыркнула. — Только не принимай все на свой счет. Я совсем не это имела в виду. Давай яичницу есть, а то остынет.
Девушка намазала маслом хлеб и откусила изрядный кусок. Аппетит у нее был отменный. Некоторое время они молча ели, но капитан в конце концов не выдержал:
— И все-таки, к чему это было сказано?
— Ладно, проехали. Ты, кажется, кофе обещал? Ну, чего ты надулся? Обиделся? Игорь, ты чего? Я клянусь, что совсем не имела в виду тебя. Черт! Язык мой — враг мой… Я просто хотела сказать, что есть такие любители молоденьких девочек, которые ни перед чем не останавливаются, даже перед самым гнусным обманом…
— Это с тобой было?
— Конечно, со мной. — Алина покусала губу. — Никому я не рассказывала, но тебе, мой капитан, так и быть, поведаю сей занимательный сюжет. Может, тебе и пригодится. И, наверное, погода располагает… Дождь даже на меня действует. В такую слякоть я начинаю хандрить… Хорошо, что ты меня сегодня пригласил к себе. К тому же милиция, как и врачи, должна все знать. Так ведь?
— Так, — серьезно произнес капитан.
— И я надеюсь, что дальше этого порога моя тайна не распространится.
Несмотря на браваду, девушка явно чувствовала себя неловко, и Лысенко отвернулся к плите, делая вид, что хочет сварить еще кофе.
— Я пришла в училище такой наивной дурочкой с большими глазами… и большими сиськами. Убойное сочетание, правда?
Не оборачиваясь, капитан кивнул. Но она на него не смотрела. Взгляд Алины был прикован к окну, за которым снова разошелся дождь. Капли стекали, образовывая замысловатые узоры… «Так же порой переплетаются и человеческие судьбы», — подумала девушка.