— Мне бы не хотелось считать естественным, что ребенок обвиняет своего отца в убийстве матери.
— Это было так ужасно… — повторила она. — Ей нужно помочь, мадемуазель. Подумайте об этой семье. Смерть… переживания в замке… слухи в городке. Вы разумная женщина. Я знаю, вы не откажетесь сделать все, что в ваших силах…
Она вцепилась в мою руку, губы беззвучно шевелились, как бы не осмеливаясь произнести слова.
Она была напугана и ждала помощи от меня, пострадавшей от рук ее воспитанницы.
Я осторожно сказала:
— Это, конечно, было большим ударом для девочки. С ней нужно обращаться осторожно. Кажется, ее отец этого не понимает.
Горечь исказило лицо Нуну. Она ненавидит его, подумала я. Она ненавидит его за то, что он делает со своей дочерью… и что он сделал со своей женой.
— Но мы с вами это понимаем, — сказала Нуну. Я была тронута, и сжала ее ладонь в своей.
Это было похоже на негласный договор. Лицо ее просветлело, и она сказала:
— Наш кофе остыл. Я сварю еще.
В этой маленькой комнате я поняла, что не смогу остаться в стороне от жизни замка.
Я постаралась убедить себя, что меня вовсе не касается, убийца ли хозяин дома, мое дело — определять, в какой степени запустения находились картины и каким образом можно добиться наилучшей реставрации; и на несколько последующих недель я полностью погрузилась в работу.
В замок приехали гости, что означало, что мое присутствие на семейных трапезах необязательно. Надо сказать, меня это вовсе не удручало, потому что отношение графа ко мне вызывало у меня определенное беспокойство. Мне казалось, он почти надеется на провал моей работы. Я опасалась, что он подорвет мою веру в свои силы; работа предстояла весьма сложная, и я ни на минуту не должна была сомневаться, что успех будет полный.
Однако, после нескольких дней затишья, однажды утром, в самый разгар работы он пожаловал в галерею.
— О боже, мадемуазель Лоусон, — воскликнул он, бросив взгляд на картину, стоявшую передо мной, — Что вы делаете?
Я удивилась, потому что картина прекрасно поддавалась обработке, и почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо. Я уже собралась гневно протестовать, но он продолжил:
— Скоро вы восстановите всю цветовую гамму этой картины, и она снова напомнит всем нам об этих проклятых изумрудах.
Он явно забавлялся, видя на моем лице облегчение.
Чтобы скрыть свое замешательство, я ответила довольно резко:
— Надеюсь, теперь вы убеждаетесь, что у женщины могут быть некоторые способности?
— Я всегда подозревал, что у вас большие способности. Лишь женщина с очень твердым характером могла приехать сюда, исполненная решимости защищать права той половины человечества, которую именуют — о, совершенно незаслуженно, я уверен — слабым полом.
— Мое единственное желание — хорошо выполнить работу.
— Если бы все воинствующие дамы прошлого были наделены вашим здравым смыслом, сколько неприятностей удалось бы избежать!
— Я надеюсь, что смогу помочь вам избежать неприятностей, потому что уверена, если бы эти картины хранились в таком запущенном состоянии чуть дольше…
— Я знаю. Именно поэтому и пригласил сюда вашего отца. Увы, он не смог приехать. Но его заменила дочь. Как нам повезло!
Я повернулась к картине, но мне было страшно прикоснуться к ней. Я боялась сделать неправильное движение. Такая работа требует полной сосредоточенности.
Он подошел и встал рядом со мной, и хотя делал вид, что изучает картину, я знала, что он в упор смотрел на меня.
— Это очень интересно, — сказал он. — Вы должны все мне объяснить.
— Я сделала одну или две пробы, и естественно, перед началом работы убедилась, что использую самые лучшие, по моему мнению, средства.
— И что же это за средства? — Он смотрел прямо мне в лицо, и я опять с большим смущением почувствовала, что щеки мои горят.
— Я применяю слабый спиртовой растворитель. Он не будет воздействовать на затвердевший слой масляной краски, но в этой краске есть небольшая примесь смолы…
— Как ловко это у вас получается!
— Это обычная часть моей работы.
— В которой вы столь искусны.
— Я надеюсь теперь вы в этом убедились? — Голос мой звучал немного взволнованно, и я приготовилась отразить любую атаку, вызванную моим замечанием.
— Вы не перестаете убеждать меня в этом. Вам нравится эта картина, мадемуазель Лоусон?
— Она весьма интересна. Хотя в вашей коллекции есть картины лучше. Конечно, она не сравнится с работами Фрагонара или Буше. Но я считаю, что художник мастерски владел цветом. Его техника довольно смелая. Мазки слегка грубоваты, но…
Я запнулась, потому что почувствовала, что в душе он смеется надо мной.
— Боюсь, я могу наскучить, когда говорю о живописи.
— Вы слишком самокритичны, мадемуазель Лоусон.
Самокритична! Об этом мне говорили впервые. И тем не менее это было правдой. Я была похоже на ежа, выставившего колючки в попытке защитить себя. Значит, я себя выдала.
— Я вижу, вы скоро закончите восстановление этой картины, — продолжал он.
— И тогда я узнаю, достойна ли я быть допущенной к выполнению такого задания.
— Я уверен, вы нисколько не сомневаетесь в исходе этого предприятия, — ответил он и, улыбаясь, ушел.
Глава 4
Через несколько дней картина действительно была закончена, и граф пришел, чтобы вынести решение. Он стоял несколько секунд нахмурившись, и сердце мое упало, хотя до его прихода я была вполне довольна своей работой; результаты превзошли все мои ожидания. Цвета поражали красотой, и то, как была передана ткань на платье и другие особенности техники напоминали мне Гейнсборо. А ведь все это было скрыто, когда я приступила к работе; теперь картина предстала во всей своей красе.
Граф рассматривал ее с весьма скептическим видом.
— Итак, — сказала я. — Я вижу, вы не довольны?
Он покачал головой.
— Господин граф, я не знаю, что именно вы ожидаете, но уверяю вас, что любой, разбирающийся в живописи…
Он переключил внимание с картины на меня, слегка поднял брови; улыбка на губах выдавала удивление, которое пытались скрыть его глаза.
— …как вы, — закончил он за меня. — О да, если бы я был наделен этим талантом, я несомненно бы вскричал: «Это настоящее чудо. Красота, которая была спрятана так долго, теперь предстала перед нами во всем великолепии!» Это правда. Вы добились потрясающего эффекта. Но мне покоя не дают эти изумруды. Вы не представляете, сколько беспокойства они причинили нам. И теперь, благодаря вам, мадемуазель Лоусон, будут предприняты новые поиски сокровищ, появятся новые теории.
Я знала, что граф дразнит меня, и с жаром говорила себе, что он лелеял надежду на мой провал. А теперь он вынужден признать, что я отлично справилась с заданием, и поскольку отрицать этого нельзя, он теперь твердит об изумрудах.
Как это характерно для него; но каким бы он ни был, меня это не касается: мне интересны только его картины.
— Значит, у вас нет претензий к тому, что касается картины? — холодно спросила я.
— Вы, несомненно, заслуживаете те высокие рекомендации, с которыми вы к нам пожаловали.
— В таком случае желаете ли вы, чтобы я продолжила работу с остальными картинами?
На его лице мелькнуло непонятное выражение.
— Я был бы очень разочарован, если вы откажетесь.
Какое счастье — я победила!
Но мое торжество было не полным, потому что он стоял и улыбался, всем своим видом показывая, насколько хорошо он осведомлен о моих сомнениях и страхах, которые я так стремилась скрыть.
Мы оба не заметили, что в галерею вошла Женевьева, и так как она ничем не выдала своего присутствия, она вполне могла наблюдать за нами некоторое время.
Первым увидел ее граф.
— Что тебе нужно, Женевьева? — спросил он. _ — Я… я пришла посмотреть, как мадемуазель Лоусон работает над картиной.
— Тогда иди и посмотри.
Она подошла с мрачным видом, какой обычно имела в присутствии посторонних.
— Ну как? — спросил он. — Это ли не открытие?
Она не ответила.
— Мадемуазель Лоусон была бы рада услышать похвалу. Ты помнишь, на что была похожа картина раньше?
— Нет, не помню.
— Ты совершенно не разбираешься в искусстве! Ты должна убедить мадемуазель Лоусон научить тебя понимать живопись, пока она здесь.
— Так… она остается?
Его голос вдруг изменился. Он стал почти ласковым. — И я надеюсь, — сказал он, — надолго. Потому что многое в замке нуждается в ее внимании.
Женевьева метнула на меня быстрый взгляд; глаза ее были словно черные камни. Она повернулась к картине и произнесла:
— Если она такая умная, может поможет нам найти изумруды.
— Вот видите, мадемуазель Лоусон, я вас предупреждал.
— Они действительно великолепны, — ответила я.
— Несомненно, благодаря… м-м… технике художника?
Меня не задели ни его насмешки, ни затаенная злоба его дочери. Для меня существовало только одно — эти прекрасные картины, и то, что они были окутаны туманом забвения лишь делало брошенный мне вызов еще заманчивее.
Даже в этот момент он догадался, о чем я думала, потому что поклонился и сказал:
— Я ухожу, мадемуазель Лоусон. Я вижу, как вам не терпится остаться наедине… с картинами. — Он подал знак Женевьеве, и они ушли; я стояла в галерее и с наслаждением рассматривала доверенные мне сокровища.
В моей жизни редко бывали столь волнующие моменты.
Теперь, когда было решено, что я остаюсь в замке для завершения работы, я решила воспользоваться предложением графа насчет прогулок верхом — это помогло бы мне изучить окрестности. Я уже обошла городок; пила кофе в кондитерской, болтая с радушной, чрезвычайно любопытной хозяйкой, которая была рада угостить любого из замка. Она с почтительным, но в то же время, весьма многозначительным видом, говорила о господине графе, со смесью уважения и пренебрежения о месье Филиппе и, конечно, с сожалением о мадемуазель Женевьеве. Ах, мадемуазель приехала, чтобы восстановить картины! Да, да, это очень интересно, очень, и она надеется, что мадемуазель зайдет еще, и в следующий раз попробует домашних пирожных: их просто обожают в Гейяре.
Я бродила по базару и видела, что привлекаю любопытные взгляды; посетила старинную ратушу и церковь.
Поэтому возможность исследовать более отдаленные места была мне по душе, и особенно приятным было то, что в конюшне меня ждали.
Для меня подобрали лошадь по кличке Голубка, и мы друг другу сразу понравились.
Однажды утром Женевьева попросила составить ей компанию для прогулки, чем приятно меня удивила. Она опять была в подавленном настроении, и пока мы ехали, я поинтересовалась, что заставило ее совершить такую глупость, заперев меня в темнице.
— Так вы же сказали, что не боитесь, поэтому я подумала, что для вас ничего страшного в этом нет.
— Это был весьма глупый поступок. А если бы Нуну не нашла меня?
— Я бы освободила вас через какое-то время.
— Через какое-то время! Вы знаете, что некоторые люди могут умереть от страха?
— Умереть! — воскликнула она с испугом. — Никто еще не умирал от того, что его заперли.
— Некоторые чувствительные люди могут умереть в такой ситуации.
— Но уж с вами этого не случится.
Она пристально смотрела на меня.
— Вы не сказали ничего моему отцу. Я думала, что скажете… Вы ведь так дружны с ним.
Она немного обогнала меня, а когда мы вернулись, уже в конюшне, как бы мимоходом, сказала:
— Мне не разрешают ездить одной. Всегда приходится брать с собой кого-то из грумов. Сегодня утром некому было поехать, прогулку бы отменили, если бы вы не согласились.
— Рада была услужить вам, — холодно ответила я.
Я встретила Филиппа в саду. Мне показалось, что он знал, где я, и пришел намеренно, чтобы поговорить со мной.
— Поздравляю, — сказа он. — Я видел картину. Разница значительная. Ее просто не узнать.
Я сияла от удовольствия. Как он отличается от графа, подумала я. Он искренне рад.
— Я очень рада, что вы так думаете.
— Разве может быть иначе? Это чудо. Я счастлив… не только оттого, что картина хороша, но и оттого, что вы доказали, что можете это сделать.
— Как мило с вашей стороны!
— Боюсь, я был не слишком любезен, когда вы приехали. Я был застигнут врасплох и не знал, что мне делать.
— Вы далеко не были нелюбезны, и я вполне понимаю ваше удивление.
— Видите ли, это дело моего кузена, и естественно, я хотел сделать так, как он желает.
— Естественно. Приятно, что вас это так интересует.
Он наморщил лоб:
— Я ощущаю некоторую ответственность… — начал он. — Я надеюсь, что вы не будете жалеть о своем приезде.
— Конечно, нет. Работа очень интересная.
— О да… да… работа.
И он поспешно заговорил о садах, и непременно захотел показать мне скульптурные украшения, выполненные Лебреном вскоре после того, как он завершил фрески в Зеркальном зале Версаля.
— К счастью, они уцелели во время Революции, — объяснял он; и я чувствовала его благоговение перед всем, что касалось замка. За это он мне нравился, а также за то, как вежливо он извинился за возможные обиды, случайно нанесенные мне во время нашей с ним первой беседы, и за явное удовольствие от моих успехов.
Мои дни текли весьма однообразно. Рано утром я приходила в галерею, и работала там до обеда. После обеда я обычно выходила на прогулку, возвращалась до сумерек, которые в это время года начинались в четыре часа. Потом я занималась тем, что составляла различные растворы и читала заметки о своих прошлых опытах. Ужинала я обычно одна в своей комнате, но несколько раз мадемуазель Дюбуа приглашала меня на ужин к себе. Отказываться я не могла, хотя и хотелось; я слушала рассказы о ее жизни: она была дочерью адвоката, в которой не воспитывали привычки работать; компаньон отца подвел его, отец умер от разрыва сердца, и она, оставшись без гроша в кармане, была вынуждена стать гувернанткой. Эта история, рассказанная не без жалости к себе, казалась невероятно унылой, и я решила не утомлять ее рассказами о себе.
После ужина я обычно читала книги, которые находила в библиотеке; Филипп сказал мне, что граф будет рад, если я воспользуюсь всем, что мне там нужно.
Ноябрь проходил, а я почти не принимала участия в жизни замка — дни просто текли своим чередом, так же, как я слышала музыку в своей комнате и не замечала ее, только время от времени узнавая знакомые мелодии.
Однажды, когда я на Голубке выехала из замка, я встретила Жан-Пьера верхом на лошади. Он приветствовал меня с обычной веселостью и спросил, не собираюсь ли я зайти к ним. Я сказала, что всегда рада их видеть.
— Поедемте сначала на виноградник Сен-Вальен, а потом вместе вернемся.
Я никогда не ездила в сторону Сен-Вальена и без колебаний согласилась. Мне нравилось находиться в обществе Жан-Пьера, поэтому дом Бастидов и привлекал меня. Его жизнерадостность и веселый нрав всегда радовали мне душу.
Мы говорили о предстоящем Рождестве.
— Не желаете ли провести его с нами, мадемуазель? — спросил он.
— Вы приглашаете просто из вежливости?
— Вы знаете, что я никогда ничего не делаю просто из вежливости. Это сердечное приглашение от имени всей моей семьи, надеюсь, вы окажете нам честь своим присутствием.
Я сказала, что буду счастлива принять их любезное приглашение.
— Мотивы его крайне эгоистичны, мадемуазель.
Он нагнулся ко мне и коснулся моей руки. Я выдержала его теплый взгляд, говоря себе, что явные знаки внимания с его стороны естественная галантность француза, проявляющаяся в обществе всех особ женского пола.
— Сейчас я вам ничего не буду рассказывать о наших рождественских традициях, — сказал он. — Пусть это будет для вас сюрпризом.
Когда мы приехали на виноградники Сен-Вальен, меня познакомили с управляющим, месье Дюраном. Его жена принесла вина и маленьких пирожных, очень вкусных, и Жан-Пьер и месье Дюран обсудили качество напитка. Потом месье Дюран и Жан-Пьер удалились, чтобы поговорить о делах, а его жена осталась развлекать меня.
Как оказалось, она многое обо мне знала, очевидно, дела в замке были основным предметом сплетен в окрестностях. Она поинтересовалась моим мнением о замке, о графе? Я отвечала очень осторожно, и она, видимо, поняла, что немногое почерпнет от меня и поэтому заговорила о своих делах, о том, как она беспокоится о месье Дюране: он слишком стар, чтобы работать.
— Не жизнь, а сплошные заботы! Каждый год одно и то же, а после тех крупных неприятностей десять лет назад, в Сен-Вальене не все ладно. Господин Жан-Пьер просто чародей. Вино замка становится таким же отменным, каким было всегда. Я надеюсь, скоро господин граф позволит моему мужу уйти на покой.
— Неужели он должен ждать разрешения господина графа?
— Да, конечно, мадемуазель. Господин граф подарит ему наш домик. Как я жду этого дня! Я заведу кур, корову… может быть, даже две. Силы моего мужа на исходе. Он уже далеко не молод и не в состоянии бороться со всеми этими напастями! Один господь бог знает, когда ударят морозы и померзнет лоза. А в дождливое лето столько насекомых! Но хуже всего весенние заморозки. День прекрасный, а ночью подкрадывается мороз и губит все цветы. А если солнца мало, ягода кислая. Такая жизнь по плечу лишь молодому человеку… как господин Жан-Пьер.
— Я надеюсь, что вам скоро позволят отойти от дел.
— Все в руках господних, мадемуазель.
— Или, может быть, — предположила я, — в руках господина графа.
Она воздела руки, всем своим видом показывая, что это одно и то же.