— Как вы узнали, что произошло?
Она повернулась к огню и занялась кофе.
— Женевьева вернулась одна. Я увидела по ее лицу…
— Вы догадались?
— Такое и раньше случалось. С одной из гувернанток. Она совсем на вас не похожа… хорошенькая молодая дама, может быть, немного дерзкая… Женевьева проделала с ней то же самое. Это было вскоре после смерти ее матери…
— Она заманила свою гувернантку, как и меня, в каменный мешок? И как долго ей пришлось там просидеть?
— Дольше, чем вам. Она ведь была первой, я не могла найти ее сразу. Бедняжка, от страха она потеряла сознание. После этого она наотрез отказалась оставаться в замке… и больше мы о ней ничего не знаем.
— Вы хотите сказать, у девочки это входит в привычку?
— Это происходило лишь дважды. Пожалуйста, мадемуазель, не волнуйтесь. После того, что с вами случилось, вам нельзя волноваться.
— Я хочу видеть ее. Я попытаюсь ей объяснить…
Я поняла, что рассердилась оттого, что была близка к панике и мне было стыдно за себя, я была разочарована и удивлена. Я всегда считала, что обладаю завидным хладнокровием, и в тот момент у меня было такое ощущение, словно под слоем лака на картине я вдруг обнаружила нечто неожиданное. Было еще одно открытие: я сделала то, что всегда осуждала в других — обратила свой гнев на другого, потому что сердилась на себя. Конечно, Женевьева вела себя отвратительно — но сейчас меня огорчало именно мое поведение.
Нуну подошла и встала около дивана, сцепив пальцы и глядя на меня сверху вниз.
— Ей нелегко, мадемуазель. Для такой девочки, как она, потерять мать… Я старалась сделать все, что было в моих силах.
— Она любила мать?
— Безумно. Бедный ребенок, для нее это был страшный удар. Она так и не оправилась от него. Я надеюсь, вы будете помнить об этом.
— Она распущена, — сказала я — Ее поведение при нашей первой с ней встрече было невыносимо и теперь это… я думаю, что осталась бы там насовсем, если бы вы не обнаружили, что она сделала.
— Нет. Она только хотела напугать вас, возможно потому, что ей кажется, что вы так хорошо можете защитить себя, а она, бедное дитя, неспособна на это.
— Как вы думаете, — спросила я, — почему она такая странная?
Она облегченно улыбнулась:
— Именно это я и хочу рассказать вам, мадемуазель.
— Мне хотелось бы понять, что заставляет ее совершать все эти дикие поступки…
— И когда вам это удастся, мадемуазель, вы ее простите. Вы не расскажете ее отцу о том, что случилось сегодня днем? Вы никому об этом не скажете?
Я не была в этом уверена и быстро сказала:
— Я намерена обязательно поговорить с Женевьевой.
— Но больше ни с кем, умоляю вас. Ее отец очень рассердится, а она так боится его гнева.
— Но ведь для нее было бы полезно осознать всю безнравственность своего поступка? Не следует гладить ее по головке и говорить, что ничего страшного не случилось, раз вы пришли и спасли меня.
— Конечно, нет, поговорите с ней, но прежде я должна поговорить с вами. Мне нужно кое-что вам рассказать.
Она отвернулась и принялась накрывать на столик.
— О смерти ее матери, — сказала она медленно.
Я ждала продолжения. Услышать об этом мне хотелось не меньше, чем ей — рассказать. Но пока не был готов кофе, она рассказывать не стала. Она оставила коричневый кофейник остывать и ввернулась к дивану.
— Это было ужасно… то, что произошло с одиннадцатилетней девочкой. Это она нашла ее мертвой.
— Да, — согласилась я, — это должно быть ужасно.
— Первое, что она обычно делала по утрам — это шла к матери в спальню. Представьте себе, девочка вошла и обнаружила такое!
Я кивнула.
— Но это случилось три года назад, и как бы это ни было ужасно, это не повод простить ей то, что она заперла меня в таком месте.
— С тех пор она уже не была той прежней девочкой. Она изменилась. Порой она бывает просто неуправляемой и, кажется, упивается этими приступами. Это потому, что ей не хватает материнской любви; потому что она боится…
— Отца?
— Вы уже поняли это. Тогда проводилось расследование, допросы. На нее это очень дурно повлияло. Все в доме считали, что это сделал он. Видите ли, у него была любовница…
— Понятно. Неудачный брак. Он любил жену, когда они поженились?
— Мадемуазель, он может любить только себя.
— А она его любила?
— Вы видите, какой ужас вызывает он у Женевьевы. Франсуаза его тоже боялась.
— Она была влюблена в него, когда выходила за него замуж?
— Вы знаете, как устраиваются браки между такими семьями. Но возможно, в Англии это не так. Во Франции браки между знатными семействами всегда устраиваются родителями. В Англии разве иначе?
— Не до такой степени. Семья может не одобрить выбор, но я не думаю, что у нас столь строгие правила.
Она пожала плечами:
— Здесь по-другому, мадемуазель. И Франсуаза была помолвлена с Лотером де ла Таллем, когда они были еще подростками.
— Лотер… — повторила я.
— Господин граф. Это фамильное имя, мадемуазель. В семье всегда были Лотеры.
— Королевское имя, — сказала я, — Вот почему оно им так нравится.
Она была удивлена, и я быстро сказала:
— Извините. Пожалуйста, продолжайте.
— У графа была любовница — не забывайте, он француз. Несомненно, он любил ее больше, чем свою невесту, но она не годилась ему в жены, поэтому моя Франсуаза вышла за него замуж.
— Вы были и ее няней?
— Я пришла к ней, когда ей было три дня от роду, и была с ней до конца ее жизни.
— И теперь Женевьева заняла ее место в вашем сердце.
— Я надеюсь быть с ней всегда так же, как была с ее матерью. Когда это случилось, я просто не могла поверить. Почему это должно было произойти с моей Франсуазой? Почему она лишила себя жизни? Это было совсем на нее не похоже.
— Возможно, она была несчастлива.
— Она была не из тех, кто надеется на невозможное.
— Она знала о его любовнице?
— Мадемуазель, во Франции такие вещи не считаются предосудительными. Она смирилась. Она боялась своего мужа, и казалось, была рада этим его поездкам в Париж. Когда он был там… его не было в замке.
— Не похоже на счастливый брак.
— Она смирилась с этим.
— И все же… она умерла.
— Она не убивала себя.
Женщина закрыла глаза руками, прошептала, будто про себя:
— Нет, она не убивала себя.
— Но разве не таково было заключение следствия?
Она обернулась ко мне почти в ярости. — Какое еще заключение могло быть… кроме убийства?
— Я слышала, что причиной смерти была слишком большая доза настойки опия. Как это могло случиться?
— У нее часто болели зубы. У меня на этот случай всегда была настойка опия в маленьком буфете. Это снимало зубную боль, и она засыпала.
— Может быть, она случайно приняла слишком много?
— Она не собиралась убивать себя, я в этом уверена. Но все говорили иное. Им пришлось… ради господина графа.
— Нуну, — сказала я, — вы хотите сказать мне, что граф убил свою жену?
Она посмотрела на меня удивленным взглядом:
— Вы не можете утверждать, что я говорила это. Ничего подобного. Это не мои слова.
— Но если она себя не убивала… тогда кто-то это должен был сделать.
Она повернулась к столу и налила две чашки кофе.
— Выпейте мадемуазель, и вам станет лучше. Вы переутомились.
Я могла сказать ей, что несмотря на мое недавнее неприятное приключение, я была менее переутомлена, чем она, но мне безумно хотелось узнать как можно больше подробностей, и я поняла, что скорее узнаю их от нее, чем от кого-либо еще в замке.
Она подала мне чашку, а затем подвинула стул к дивану и села рядом со мной.
— Мадемуазель, мне хотелось бы, чтобы вы поняли, какая жестокая вещь произошла с моей маленькой Женевьевой. Я хотела бы, чтобы вы ее простили… чтобы вы помогли ей.
— Помогла ей? Я?
— Да, вы это можете. Если простите ее. Если вы не расскажите ее отцу…
— Она боится его. Я почувствовала это.
Нуну кивнула.
— Он обратил на вас внимание за ужином. Она мне сказала. И на ту хорошенькую молодую гувернантку он тоже обратил внимание — правда, несколько иного рода. Пожалуйста, постарайтесь понять. Это имеет какое-то отношение к смерти ее матери, напоминает ей ту ситуацию. Видите ли, слухи ходят по замку, и она знала, что была другая женщина.
— Она ненавидит своего отца?
— У них странные отношения, мадемуазель. Он такой надменный, недоступный. Иногда кажется, что он просто ее не замечает, как будто она пустое место. В другое время ему, похоже, доставляет удовольствие дразнить ее. Похоже, он не любит ее, разочарован в ней. Если бы он проявил хоть немного нежности…
Она пожала плечами.
— Он странный, жестокий человек, мадемуазель, и со времени этого скандала он все больше становится таким.
— Может быть, он не подозревает, что о нем говорят. Кто осмелится рассказать ему об этих слухах?
— Может быть, он не подозревает, что о нем говорят. Кто осмелится рассказать ему об этих слухах?
— Разумеется, никто. Но он не может не знать. После смерти жены он стал другим. Он далеко не монах, мадемуазель, но кажется, презирает женщин. Иногда я думаю, что он, по-своему, очень несчастен.
Внезапно у меня промелькнула мысль, что обсуждать хозяина дома с его прислугой — несомненно, нарушение всех правил приличия; но меня просто пожирало любопытство, и я бы не смогла остановиться, даже если бы захотела. Это было еще одно открытие, которое я сделала относительно себя. Я упорно отказывалась прислушаться к голосу своей совести.
— Интересно, почему он не женился второй раз, — сказала я. — Я убеждена, что мужчина с таким положением хочет иметь сына.
— Я не думаю, что он снова свяжет себя узами брака, мадемуазель. Именно поэтому он вызвал мсье Филиппа.
— Так это он вызвал Филиппа?
— Это случилось недавно. Осмелюсь предположить, что мсье Филипп женится, и его сын унаследует все.
— Мне это трудно понять.
— Господина графа всегда трудно понять, мадемуазель. Я слышала, что в Париже он ведет веселую жизнь. Здесь же ему весьма одиноко. Он всегда в печальном расположении духа и кажется довольным только тогда, когда плохо кому-то еще.
— Очаровательный человек! — сказала я с насмешкой.
— Ах, жизнь в замке отнюдь не легка. И труднее всего с Женевьевой.
Она положила руку на мою, рука ее была холодной, как лед. В этот момент я поняла, как нежно она любила свою воспитанницу, и как беспокоилась за ее судьбу.
— На самом деле, с ней ничего страшного, — настаивала она. — Эти ее вспышки раздражительности… она их перерастет. У ее матери был ангельский характер. Трудно было найти девочку добрее и мягче ее.
— Не волнуйтесь, — сказала я, — об этом случае я не расскажу ни ее отцу, ни кому-либо еще. Лучше мне самой поговорить с ней.
Лицо Нуну просияло:
— Да, поговорите с ней… и если вам придется беседовать с господином графом… не могли бы вы сказать ему… например, как она хорошо говорит по-английски… какая она послушная… спокойная…
— Я уверена, она добьется успехов в английском. Но вряд ли можно назвать ее спокойной.
— Из-за разговоров о том, что ее мать лишила себя жизни, люди склонны говорить, что девочка страдает нервным расстройством.
Я тоже так считала, но не признала этого. Нуну привела меня сюда, чтобы успокоить, но, как ни странно, дело кончилось тем, что это я ее успокаивала.
— Франсуаза была самой обычной, нормальной девочкой, какую только можно представить.
Она поставила чашку, из дальнего угла комнаты принесла деревянную шкатулку, инкрустированную перламутром.
— Я храню здесь некоторые ее вещи. Иногда смотрю на них и вспоминаю. Она была таким милым ребенком. Гувернантки были просто в восторге от нее. Я часто рассказываю Женевьеве, какая она была хорошая.
Она открыла шкатулку и вынула книгу в красном кожаном переплете:
— В ней она засушивала цветы. Она очень любила цветы. Она бродила по полям и собирала их. Некоторые она срывала в саду. Вот, посмотрите на эту незабудку. Видите этот платочек? Она сделала его для меня. Какая красивая вышивка! Она обязательно вышивала что-нибудь для меня на Рождество и другие праздники и всегда прятала свой подарок, когда я подходила, чтобы потом сделать сюрприз. Такая хорошая, спокойная девушка. Такие девушки не лишают себя жизни. Она была так добра и благочестива. Она так читала молитвы, что сердце щемило; она всегда сама украшала часовню. Не сомневаюсь, она сочла бы грехом лишить себя жизни.
— У нее были братья или сестры?
— Нет, она была единственным ребенком. Ее мать была… не очень крепкого здоровья; я и за ней ухаживала. Она умерла, когда Франсуазе было девять лет, а в восемнадцать лет она уже вышла замуж.
— Она была рада выйти замуж?
— Думаю, она имела весьма смутное представление о замужестве. Я помню вечер того дня, когда был заключен брачный контракт. Вы понимаете, мадемуазель? Наверное, в Англии нет такого обычая? Но во Франции перед свадьбой составляется брачный контракт, после чего в доме невесты устраивают праздничный обед — она обедает вместе со своей семьей, женихом и некоторыми его родственниками, а после этого подписывается контракт. Мне кажется, тогда она была совершенно счастлива: она должна была быть графиней де ла Талль, а де ла Талль самая знатная семья — и самая богатая — в округе. Это была завидная партия. Потом брак зарегистрировали, и они обвенчались в церкви.
— И после этого ее счастье стало уже не столь безоблачным?
— Ах, мадемуазель, жизнь всегда более жестока, чем мечты юной девушки.
— Особенно той, которая имела несчастье выйти замуж за графа де ла Талля.
— Именно так, мадемуазель, — она протянула шкатулку мне — Вы же видите, какой милой девушкой она была, она радовалась самым простым вещам. Жизнь с таким человеком, как граф, была для нее ужасным разочарованием.
— Такое разочарование переживают многие девушки.
— Это правда, мадемуазель. Она имела привычку вести дневник. Она обычно записывала все, что происходило. Я храню эти дневники.
Она подошла к шкафу, открыла его ключом из связки на поясе, и вынула маленькую тетрадь:
— Это первый. Посмотрите, какой красивый почерк.
Я раскрыла дневник и прочла:
«1-е мая. Молилась вместе с папой и прислугой. Я повторила ему молитву, и он сказал, что я делаю успехи. Пошла в кухню и смотрела, как Мари печет хлеб. Она дала мне кусочек сахарного пирожного и просила никому не говорить, потому что не должна была печь сахарные пирожные».
— Да, это дневник, — прокомментировала я.
— Она была совсем маленькая. Не больше семи лет. Многие ли в семь лет могут так хорошо писать? Позвольте налить вам еще кофе, мадемуазель. Посмотрите тетрадь. Я часто ее перечитываю, и в эти моменты Франсуаза словно возвращается ко мне.
Я перелистала страницы, исписанные крупным детским почерком.
«Я думаю, что сделаю для Нуну салфетку на поднос. На это уйдет много времени, но если я не успею к дню ее рождения, можно подарить на Рождество».
«Сегодня после молитвы папа беседовал со мной. Он сказал, что я всегда должна быть хорошей и жертвовать собой ради других».
«Я видела сегодня маму. Она не узнала меня. Потом папа мне сказал, что скоро ее может не быть с нами».
«Я взяла голубого шелку на салфетку для подноса. Нужно еще найти немного розового. Нуну чуть не увидела ее сегодня. Я очень волновалась».
«Вчера я слышала, как папа молился в своей комнате. Он позвал меня туда и заставил молиться вместе с ним. Мне больно вставать на колени, но папа такой хороший, что не замечает этого».
«Папа сказал, что покажет мне свое самое большое сокровище на мой следующий день рождения. Мне будет восемь лет. Интересно, что это».
«Как было бы хорошо, если бы в доме были дети, с которыми можно поиграть. Мари говорила, что в доме, где она работала, было девять детей. Вот если бы они были моими братьями и сестрами! И среди них был бы кто-то мой самый любимый».
«Мари испекла пирог к моему дню рождения. Я пошла на кухню, чтобы посмотреть, как она это делает».
«Я думала, что сокровища — жемчуг и рубины, но это просто старое платье с капюшоном. Оно черное и пахнет плесенью после сундука. Папа сказал, что я должна научиться отделять зерна от плевел».
Нуну склонилась надо мной.
— Как это печально, — сказала я. — Она была тихим ребенком.
— Но хорошим. Почитайте это — вы поймете, какая она была. У нее был прекрасный характер. Ведь это заметно, правда? Она воспринимает вещи такими, каковы они на самом деле… Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, кажется, понимаю.
— Совсем не из тех, кто лишает себя жизни, как видите. В ней не было ни капли истеричности. В действительности, и Женевьева такая же… в душе.
Я молча пила кофе, который она мне принесла. Нуну вызывала во мне симпатию своей глубокой преданностью матери и дочери. Я чувствовала, что она каким-то образом пыталась передать мне это свое отношение.
В таком случае я должна быть с ней откровенна.
— Я считаю нужным сообщить вам, — сказала я, — что в первый же день нашего знакомства она показала мне могилу своей матери.
— Она часто ходит туда, — сказала она, и в ее глазах появился отблеск страха.
— Она поступила весьма странно — сказала, что ведет меня познакомиться со своей матерью… я подумала, что она ведет меня к живой женщине.
Нуну кивнула, глядя куда-то в сторону.
— Потом, сказала, что ее отец убил ее мать.
Лицо Нуну сморщилось, на нем появилось выражение ужаса.
Она положила ладонь на мою руку:
— Но вы же понимаете? Какой удар — найти ее… свою мать. А потом эти слухи. Это — естественно, правда?
— Мне бы не хотелось считать естественным, что ребенок обвиняет своего отца в убийстве матери.