— Обычно он не общается с людьми… которые приезжают сюда работать.
— Вероятно, они не приезжали реставрировать его картины.
— Я думаю, что он заинтересовался вами, мадемуазель.
— Естественно, его волновала судьба его произведений искусства. Посмотрите-ка на этот сводчатый потолок. Обратите внимание на изогнутую форму этой двери. По этим признакам, ей скорее всего, около ста лет.
На самом же деле мне безумно хотелось продолжить разговор о ее отце, спросить, как он обычно ведет себя с приезжающими в дом людьми; к тому же, я просто сгорала от любопытства, почему он не позволяет ей посещать деда.
— Вы слишком быстро говорите, мадемуазель, я не понимаю.
Мы спустились с лестницы, и когда были уже внизу, она произнесла по-французски:
— Теперь, когда вы побывали наверху, вы должны осмотреть нижнюю часть. Вы знаете, мадемуазель, что в нашем замке есть темницы?
— Да, ваш отец прислал мне книгу, написанную одним из ваших предков. Она дает хорошее представление обо всем, что есть в замке.
— В них мы держали наших пленников, мадемуазель. Любой, оскорбивший кого-либо из де ла Таллей, попадал в темницу. Мне моя мать рассказывала. Она однажды повела меня туда и показала. Она еще сказала, что тюрьма — это не только каменные стены и цепи, можно быть узником и без них.
Я удивленно взглянула на нее, но глаза ее были ясными и невинными, и лицо сохраняло спокойное выражение.
— В королевских замках тоже были темницы… их еще называли «каменными мешками», потому что людей туда бросали и забывали о них. Это были тюрьмы забытых узников. Вы знаете, мадемуазель, что единственным входом в эти темницы были потайные люки, почти не заметные сверху?
— Да, мне приходилось читать о таких местах. Ничего не подозревающую жертву заманивали на крышку такого потайного люка, где-то в другом конце комнаты нажимали рычаг, пол неожиданно проваливался под несчастным, и он летел вниз.
— В забвение — в каменный мешок. Это очень глубоко, я видела. Можно сломать ноги, а помощи ждать неоткуда; и узник оставался лежать брошенным среди костей других несчастных, попавших туда раньше. Мадемуазель, а вы боитесь привидений?
— Конечно, нет.
— А многие из слуг боятся их. Они не ходят в комнату над каменным мешком… по крайней мере, одни. Говорят, по ночам из каменного мешка раздаются какие-то звуки… странные стоны. Вы уверены, что хотите осмотреть темницу?
— Моя дорогая Женевьева, мне довелось побывать во многих из наиболее населенных привидениями домов Англии.
— Тогда вы в безопасности. Как сказал папа, французские привидения лучше воспитаны, чем английские, и не являются без приглашения. Если вы не боитесь и не верите в них, вы ведь не будете ожидать их появления? Вот что он хотел сказать.
Как точно она запомнила его слова! Я подумала, что этому ребенку нужна не только строгость. Ей прежде всего нужна любовь. Прошло три года с тех пор, как умерла ее мать. Как же она должна была тосковать о ней, имея такого отца!
— Мадемуазель, вы уверены, что не боитесь каменного мешка?
— Совершенно уверена.
— Сейчас там все не так, как было раньше, — сказала она почти с сожалением.
— Давным-давно, когда начались поиски изумрудов, оттуда вывезли кучу костей и всяких других ужасных вещей. Мой дед организовал эти поиски и, естественно, начал с каменного мешка. Изумрудов там не обнаружили. Говорят, их украли, но я думаю, что они все-таки здесь. Было бы хорошо, если бы папа предпринял еще одну попытку. Это было бы очень увлекательно.
— Я думаю, поиски были очень тщательными. Из того, что я прочла, мне кажется несомненным, что они были украдены повстанцами, ворвавшимися в замок.
— Но они ведь тогда не смогли проникнуть в укрепленную комнату, не правда ли? Но при этом изумруды исчезли.
— Возможно, изумруды были проданы до Революции. Возможно, их к тому времени не было в замке уже несколько лет. Я просто строю догадки. Но представьте, кому-то из ваших предков потребовались деньги, и он их продал. Он — или она — мог и не сказать об этом никому. Кто знает?
Она с удивлением посмотрела на меня. Потом торжествующе сказала:
— Вы говорили об этом отцу?
— Я уверена, ему и самому это приходило в голову. Это, пожалуй, самая правдоподобная теория.
— Но они же изображены на портрете дамы, над которым вы работаете. Значит, они тогда должны были быть в семье.
— Возможно, это подделка.
— Мадемуазель, никто из де ла Таллей не наденет на себя поддельных драгоценностей.
Я не могла не улыбнуться в ответ на это. В это время мы подошли к узкой, неровной лестнице.
— Она ведет в подземелье, мадемуазель. Здесь восемьдесят ступенек. Я их посчитала. Можете себе представить. Пожалуйста, держитесь за веревочные перила.
Я стала спускаться следом за ней; лестница сужалась и закручивалась в спираль, поэтому нам приходилось идти друг за другом.
— Вы чувствуете холод, мадемуазель? — в голосе ее слышалось волнение. — О, только представьте, что вас бросили сюда, и вы никогда не сможете выбраться. Сейчас мы находимся ниже уровня рва. Вот где наша семья имела обыкновение держать людей, оскорбивших нас.
Одолев восемьдесят ступеней, мы обнаружили тяжелую дубовую обитую железом дверь; на ней была вырезана следующая надпись, отдающая мрачной иронией:
«Милости просим, дамы и господа,
во владения графа де ла Талля».
— Вы находите это приглашение любезным, мадемуазель? — Она лукаво улыбнулась мне, на мгновение снова став шаловливой.
Я содрогнулась.
Она приблизилась ко мне и прошептала:
— Но теперь все по-другому, мадемуазель. Мы теперь так не развлекаемся. Давайте войдем. Посмотрите, в стенах ниши. Это и есть те самые клетки. А вот и цепи. В них заковывали узников и время от времени приносили им хлеб и воду. Долго они здесь не задерживались. Видите, даже сейчас темно, а когда дверь закрыта, света совсем нет… ни света… ни воздуха. Когда мы придем в следующий раз, нужно принести свечи… или лучше фонарь. Здесь просто нечем дышать. Если бы захватили свечу, я бы показала вам надписи на стенах. Некоторые выцарапывали молитвы святым и Божьей Матери. Другие — проклятья де ла Таллям.
— Находиться здесь — опасно для здоровья, — сказала я, глядя на плесень на скользких стенах. — И как вы сказали, без света здесь мало что можно увидеть.
— Каменный мешок по другую сторону стены. Пойдемте, я вам покажу. Говорят, в каменном мешке привидения появляются даже чаще, чем здесь, мадемуазель, потому что судьба этих узников была еще страшнее.
Она лукаво улыбнулась и повела вверх по ступеням. Распахнув дверь, она объявила:
— Вот и оружейная галерея.
Я вошла в нее и перед моим взором предстало оружие всех видов и размеров, расположенное вдоль стен. Сводчатый потолок поддерживали каменные колонны; пол, выложенный гладкими плитами, в некоторых местах был покрыт коврами. Те же каменные скамьи, что и в моей комнате, сужающиеся до щели оконные проемы, почти не пропускающие света. Я вынуждена была признаться себе, — хотя Женевьева бы этого никогда не сказала, — что в этом помещении было нечто зловещее. В течение столетий в нем ничего не менялось, и я могла вообразить себе, как ничего не подозревающая жертва входит в эту комнату. Единственный стул, украшенный искусной резьбой, стоял почти как трон. Интересно, почему его оставили в такой комнате. Это был большой деревянный стул, спинку украшали изображения из геральдических лилий и герба рода де ла Талль. Я вообразила человека, сидящего там — разумеется, в облике нынешнего графа — он разговаривает с жертвой, а потом внезапно нажимает на рычаг, высвобождающий пружину люка; вопль отчаяния или мгновение молчаливого ужаса — предназначенный в жертву понял, что с ним произошло, когда пол разверзся под его ногами, и он упал вниз, к тем, кто уже попал туда раньше, чтобы никогда больше не увидеть дневного света и стать забытым навеки.
— Помогите мне сдвинуть стул, мадемуазель, — сказала Женевьева. — Пружина под ним.
Мы вместе сдвинули преподобный стул, и Женевьева свернула коврик:
— Вот, — продолжала она. — Я нажимаю здесь… и смотрите, что происходит.
Раздался скрежещущий звук, и большая квадратная дыра появилась в полу.
— В давние времена все делалось быстро и бесшумно. Взгляните вниз, мадемуазель. Не многое можно увидеть, правда? Но здесь есть веревочная лестница — она хранится в шкафу. Дважды в год слуги спускаются туда, наверное, для уборки. Конечно, там сейчас все в порядке. Никаких костей и разлагающихся трупов, мадемуазель. Только привидения… а вы в них не верите.
Она принесла веревочную лестницу, повесила ее на двух крюках, закрепленных под полом, и опустила ее вниз.
— Ну как, мадемуазель, вы спуститесь со мной? — смеясь, она начала спускаться по лестнице. — Я же знаю, вы не боитесь.
— Ну как, мадемуазель, вы спуститесь со мной? — смеясь, она начала спускаться по лестнице. — Я же знаю, вы не боитесь.
Она ступила на пол внизу, и я последовала за ней.
Мы очутились в небольшой камере; из открытого люка в нее проникало немного света, но его было достаточно, чтобы осветить печальные надписи на стенах.
— Посмотрите, здесь отверстия в стенах. Они были сделаны специально. Узники думали, что через них отсюда можно выбраться. Это что-то вроде лабиринта, в котором можно заблудиться; они думали, что если им удастся найти дорогу среди этих ходов, они вырвутся на свободу. Но возвращались они опять в каменный мешок. Это называется изощренной пыткой.
— Как интересно, — сказала я. — Я никогда ни о чем подобном не слышала. Это изобретение должно быть единственным в своем роде.
— Хотите посмотреть, мадемуазель?! Я знала, что вам захочется, потому что вы же не боитесь? Вы очень смелы, и вы не боитесь привидений.
Я подошла к отверстию в стене и сделала несколько шагов в темноту. Я прикоснулась к холодной стене и через несколько секунд осознала, что ход заканчивается тупиком: это была просто выемка в толстой стене.
Я обернулась и услышала тихий смешок. Женевьева поднялась вверх и уже поднимала за собой лестницу.
— Вам так нравится прошлое, мадемуазель, — сказала она. — Здесь оно есть. Де ла Талли до сих пор оставляют свои жертвы умирать в темницах.
— Женевьева! — пронзительно закричала я.
Она смеялась.
— Вы лжете, — так же резко ответила она. — Но, наверное, сами об этом не подозреваете. Сейчас самое время выяснить, боитесь ли вы привидений!
Крышка люка со стуком захлопнулась. На мгновение темнота показалась кромешной, а потом мои глаза привыкли к ней. И через несколько секунд весь ужас моего положения стал доходить до меня.
Девочка замыслила это вчера вечером, когда ее отец предложил ей показать мне замок. Через какое-то время она освободит меня. Все, что мне нужно делать, это сохранять спокойствие, отбрасывая даже мысль о страхе, и ждать, когда меня освободят.
— Женевьева! — позвала я. — Открой люк немедленно.
Я знала, что моего голоса не слышно. И стены, и плиты над моей головой были необыкновенно толстыми. Какой был бы смысл в каменных мешках, если бы оттуда доносились крики жертв? Само их название предполагало, что происходило с теми, кто был туда заключен. Забвение!
Как глупо было довериться ей. Я поняла ее сущность при нашей первой встрече, и все-таки позволила ввести себя в заблуждение притворной кротостью. А что, если это более, чем шалость? Что, если она испорченная, злая девочка?
С неожиданным ужасом я спросила себя, как будут развиваться события, когда обнаружится мое исчезновение. Но когда это может произойти? Не раньше вечера, когда ко мне в комнату принесут поднос с едой или пригласят на семейный ужин. И тогда… Неужели мне придется ждать несколько часов в этом отвратительном месте?
Потом другая мысль пришла мне в голову. Что, если она направилась в мою комнату, спрятала мои вещи, создав видимость, что я уехала? Она могла даже написать подложную записку, объясняющую, что я уехала, потому что осталась недовольна приемом… или просто потеряла желание делать эту работу.
Способна ли Женевьева на такой поступок?
Не исключено — она ведь дочь убийцы!
Справедливы ли мои подозрения? Я почти ничего не знала о тайне, связанной с женой графа — я знала лишь, что тайна существует. Но эта девочка была со странностями; она была распущенной; и теперь мне казалось, что она способна на все.
В эти первые минуты приближающейся паники я почти поняла, что должны были чувствовать жертвы, оказавшись в этом жутком месте. Но мое положение было все же несколько иным. Они падали сюда, ломая конечности; я, по крайней мере, спустилась по лестнице. Я была жертвой дурной шутки, они были жертвами мести. Это совсем другое. Скоро крышка люка откроется, появится голова девочки. Я буду очень строга с ней, но при этом не проявлю никаких признаков страха и сохраню свое достоинство.
Я села на пол, прислонившись к холодной каменной стене, и посмотрела вверх на люк. Я пыталась определить время по часам, приколотым к блузке. Это оказалось невозможным, но я слышала, как утекают минуты. Нет смысла притворяться, что мне не страшно. Ощущение обреченности словно заполняло это место, воздуха было мало, я чувствовала, что задыхаюсь, и поняла, что я, всегда гордившаяся своим спокойствием, была весьма близка к панике.
Зачем я приехала в замок? Насколько было бы лучше попытаться найти вполне респектабельную должность гувернантки, для которой я, казалось, была создана! Насколько было бы лучше уехать к кузине Джейн, ухаживать за ней, прислуживать ей, по сотне раз в день слыша от нее, что я бедная родственница!
Как я хотела иметь возможность жить спокойно, без волнений, до конца своих дней. Как часто прежде я говорила, что скорее умру, чем буду жить в рабстве — и думала, что не кривлю душой. Теперь я была готова променять независимость, интересную жизнь… все, что угодно за возможность остаться живой. Никогда раньше до этой минуты я не думала, что такое может произойти со мной. Знала ли я себя? Может быть, моя защитная броня помогала мне существовать в этом мире, была обычным самообманом.
Я старалась думать о чем-нибудь, что могло отвлечь мои мысли от этого страшного места, где, казалось, замученные здесь души и тела навеки оставили свой зловещий отпечаток.
«Вы верите в привидения, мадемуазель?»
Конечно, среди бела дня, в окружении людей, я могла проявлять скептицизм. В темном каменном мешке, куда меня заманили и бросили… я вовсе не была уверена.
— Женевьева! — позвала я. И паническая нотка в моем голосе испугала меня.
Я встала и стала шагать взад и вперед. Я звала и звала, пока не охрипла. Тогда я села и попыталась успокоиться, потом опять встала и стала ходить. Я обнаружила, что украдкой оглядываюсь через плечо. Мне казалось, что за мной следят чьи-то глаза.
Я не отрываясь смотрела на отверстие в стене, которое с трудом различала; Женевьева говорила, что это лабиринт, а я знала, что это всего лишь темная выемка… но ждала, что кто-то… что-то оттуда появится.
Я испугалась, что вот-вот разрыдаюсь или закричу. Я попыталась взять себя в руки, говоря вслух, что, конечно же, найду выход отсюда, хотя знала, что выхода нет. Я опять села и попыталась отгородиться от тьмы, закрыв лицо руками.
Вдруг я в испуге вскочила. Мне послышался какой-то звук. Я невольно зажала рот рукой, чтобы не закричать. Глаза мои были прикованы к темному проему.
Чей-то голос произнес: «Мадемуазель!» Камера внезапно наполнилась светом. Стон радости и облегчения вырвался у меня. Люк открылся, на меня смотрело бледное, перепуганное лицо Нуну.
— Мадемуазель, с вами все в порядке?
— Да… да… — я смотрела на нее снизу вверх.
— Я сейчас принесу лестницу, — сказала она.
Время, пока она ходила за ней, показалось вечностью. Я схватила лестницу и, спотыкаясь, полезла вверх. Я так спешила выбраться наружу, что чуть не упала.
Ее испуганные глаза всматривались в мое лицо.
— Гадкая девчонка! Боже мой, не знаю, что теперь со всеми нами станет. Вы так бледны… так растерянны.
— На моем месте любой бы так выглядел! Но я забыла поблагодарить вас за то, что вы пришли мне на помощь. Не могу выразить, как…
— Мадемуазель, умоляю, пойдемте скорее в мою комнату. Я угощу вас хорошим крепким кофе. С вашего позволения, хотелось поговорить с вами.
— Вы очень добры. Но где же Женевьева?
— Вы, естественно, сердитесь. Но я вам все объясню.
— Объясните! Что здесь объяснять? Она сказала вам, что она сделала?
Няня покачала головой.
— Пожалуйста, пойдемте в мою комнату. Там легче разговаривать. Я должна поговорить с вами. Я хочу, чтобы вы поняли меня. Кроме того, вы пережили ужасное испытание. Вы потрясены. Это не удивительно, — она взяла меня под руку. — Пойдемте, мадемуазель, так будет лучше.
Все еще в состоянии оцепенения, я позволила увести себя от этой ужасной комнаты, порог которой, я была уверена, по своей воле я больше никогда не переступлю. Нуну умела успокаивать так, как это умеют делать те, кто всю жизнь ухаживает за беспомощными больными или детьми, и в моем состоянии ее мягкая настойчивость была именно тем, в чем я нуждалась.
Я не заметила, каким путем она меня вела, но когда она распахнула дверь и я увидела маленькую, уютную комнату, я поняла, что мы находились в одной из новейших пристроек.
— Теперь вы должны прилечь. Вот диван. Так гораздо лучше отдыхать, чем сидя.
— В этом нет необходимости.
— Извините, мадемуазель, в этом есть необходимость. Сейчас я приготовлю вам кофе.
В камине пылал огонь, на котором грелся кофейник.
— Горячий, крепкий кофе. Вам это поможет. Бедная мадемуазель, как это было ужасно!