- А в чем?
- Поступай он у нас, никаких бы проблем. Говорили ведь друзья-приятели, а он свое: "Москва! Россия!" Головка от успехов закружилась. Так ведь, Александр? Руку на сердце?
- Воды в рот набрал? Чего молчишь?
- Осознал. Я вижу по глазам.
- Ты осознал?!
Врезавшись в спину, косяк разрубает его надвое.
Обдавая духами и разбрасывая шнур, мать Адама приносит белый телефон и дорогую записную книжку: на черно-лаковой обложке палехской росписи Иванушка-дурачок держит за хвост Жар-птицу.
- Сейчас сплетем интригу... Но на дневное поздно. Пробуем заочное?
- Что ж делать, - скорбно отвечает его мама.
- Одно условие. Придется где-то поработать.
- Слышал?!
- Главное, чтобы в университет поступил. А там устроим и дневное. Всемогущая чужая мать снимает трубку, вставляет палец и оглядывается, полная азарта:
- Исчезните, мальчишки!
В новой комнате Адама мебель позднего репрессанса. Александр раздвигает шторы. Вид на внутреннюю стену того же дома, но под прямым углом свернувшего на Ленинский проспект. Окна, балконы. Через квартал дом делает еще один угол, а где-то там каре замыкается.
Исхода нет.
- Смирись, - напоминает мудрость обитатель клаустрофобной этой комнаты. - Смирись, гордый человек.
- Вот! - говорит и демонстрирует ему Александр. - Я лучше в баре блядям буду! Подавать. Шампань-коблер. Может, действительно податься в бармены? Модно, престижно, перспективно, прибыльно. А опыт из-за стойки...
- Какие бары? О чем ты...
На минувших каникулах Адам совершил попытку проникнуть в сферу обслуживания. Боем в отель для иностранцев. Куда там! Все схвачено ГБ. Чтобы стать Феликсом Крулем, нужны, по меньшей мере, лейтенантские погоны.
- Не знаю. Тогда не знаю, - кружится Александр, уворачиваясь от углов. - Свалю на стройку коммунизма. ГЭС в Таджикистане строить. ЛЭП-500 через тайгу тянуть. Деклассируюсь. Уйду в низы. Джек Лондон, ранний Горький...
- Эх, батенька... - Из-за Полного собрания сочинений В.И.Ленина, нависающего над рабочим местом, извлекается и булькает резиновая грелка. Свое возьмем всенепременно. Именно в этой перспективе следует принять сложившиеся обстоятельства. Чему нас учит Гегель? Компромисс есть признак зрелости. Давай за зрелость коньячку. Сосуды расширяет. Куда ты, ну, куда?
И руку в дверной косяк - поперек портьер.
- Не сходи с ума. Судьба решается?
- Вот именно. Но на ваших кухнях. Пусти.
- Но фурии меня же разорвут?
- Сорвемся вместе?
- Куда теперь? На стройки коммунизма?
Ударом по локтевому сгибу он срубает руку друга.
* * *
Балкон пуст.
Под ним листва.
Под листвой на скамейке Александр.
Она там борется за право на выход, а он сидит и ждет. В чужом дворе. Давно. Настолько, что незамеченным не остаётся. От компании взрослых парней, которые нешумно гужуются вокруг какой-то иностранной машины в дальнем углу, где служебный вход в магазин "Военная книга", отделяется один и совершает неторопливый разведподход. Он старше лет на пять и с виду спортсмен, вернувшийся на Родину, по меньшей мере, с серебром. В расстегнутых полукедах, американских джинсах и сетчатой майке атлет подходит с неспортивной просьбой закурить. На скуле красивый алый шрам, коротко стрижен, не отталкивает, но и симпатичным не назвать - глаза, как у снайпера. Спокойные, холодные. Не обидевшись отказом, извлекает пачку нездешнего "Лорда": "Тогда я тебе дам. Бери, не стесняйся. Ах, ты без спичек... - Щелкает невиданная зажигалка. - А хуй без яичек?" И подносит газовый огонь к бороде Александра, который успевает отдернуться, после чего ломает сигарету... "Зря, - не обижается атлет. - Немецкая".
После чего удаляется. Такая рекогносцировка. Одновременно демонстрация превосходящих сил.
Что делать? Район генеральский.
Дом - со шпилем...
На балкон выскакивает тощий мужчина, берется за перила и нависает в грозном ожидании. В полосатых пижамных, в обвисшей майке.
Дверь подъезда распахивается.
Она выбегает прямо под окрик сверху:
- Немедленно домой!
У нее подламываются каблучки.
Отец тщедушный, но голосина на весь двор:
- Сию минуту не вернешься, можешь вообще домой не приходить!
Преодолев момент нерешительности, она переходит на бег. Цок-цок-цок. Выбегает из сферы влияния. За углом останавливается и закуривает.
Параллельно пройдя под листвой, он догоняет ее в арке. Перед поцелуем она выдувает дым в сторонку и отводит руку с сигаретой, фильтр которой запачкан перламутровой помадой.
Потом смеется. Вытирает ему губы кружевным платочком.
В железных воротах арки дверь с высоким порогом. Переступая, они оказываются посреди Коммунистической.
- Куда?
- В постель. В отель. И шампанского в номер!
Гостиница.
На стойке табличка "Мест нет".
Но если бы они и были, "места", для вселения необходимы паспорта, иногородние в них прописки и штампы о регистрации брака...
- Здесь вам не Париж!
Турникет выталкивает их по одному.
- Зарегистрируемся, может?
- А может, просто в Париж? Мадемуазель?
- Мне больше нравится мадам.
На фонарных столбах загораются пары белых шаров, освещая сверху отяжелевшую листву лип. Ленинский проспект превращается если не в Бродвей, то в Брод. Вздувающимся от корней асфальтом они бредут среди себе подобных пар. Навстречу проходит черноволосая девушка с лицом, как из мрамора. Удивительно правильным.
- Красивая, правда?
- Не знаю.
- А ты мог в нее влюбиться?
- Нет.
- Почему?
- Потому что влюблен в тебя.
Она смеется.
- Комедия!
- Почему?
- Есть кого, есть чем, но негде... Анекдот!
За перекрестком заманчиво чернеет парк.
- А там?
- Опасно. Девчонку там одну недавно... Прямо при ее парне.
Они возвращаются в ее огромный двор. Отсюда видно телевышку, ажурный силуэт возносит к звездам красные сигнальные огни. Они идут под деревьями, потом вдоль забора. Кверху чугунными лапами лежит скамья. В четыре руки они ее опускают. Подтянув юбку, она садится ему на колени, лицом к лицу. С интересом смотрит, как он на ней расстегивает блузку.
- А этот знаешь? - и заранее смеется. - "Как ты находишь мои груди? С трудом!"
Лифчик она могла бы не носить. Зато соски на небольших ее грудях, как ежевичины. Одну он берет губами. Она обнимает его за шею, и, выгибаясь, запрокидывает голову.
Голая лампочка вдали освещает дверь ее подъезда. Никто уже не входит, не выходит. Ночь. Полоска просочилась посреди туго натянутой и шелковистой ткани.
- Давай?
- А вдруг ребята?
- Ребята уже кончили и спят.
- Нет, я боюсь. Ребята во дворе у нас ревнивые.
- Я, между прочим, тоже.
- Нет, я серьезно... За мной весь двор следит. Считается, что я тут первая красавица.
- Но ведь не по ночам?
- А кто их знает? Соседи свою овчарку выведут, а мы... Представь себе завал!
И зажигает сразу две. От сигареты саднит.
Время уходит.
Она рассказывает анекдоты. - А этот знаешь? Первая брачная ночь. "Теперь ты можешь сделать, что тебе мама всегда запрещала". Он по нижней губе пальцем: "Бу-бу-бу!" Почему ты не смеешься?
- Не смешно.
- Хочешь историю из жизни? Однажды в девятом классе шла из школы, тип увязался. Звал в подвал. Ну что вам стоит, девушка? Я только что освободился, столько лет без женской ласки. Разочек, умоляю. Даже можете перчатку не снимать. Я убежала. Ничего тогда не понимала... - Несмело она берется за пряжку офицерского. - Могу предложить вам руку.
- Только вместе с сердцем.
- Ты сам когда-нибудь...
- Что?
- Ну, это?..
- Никогда.
- Врешь, все мальчишки... Черт! Ноготь сломала об твой брезент... Рука у нее гибкая. - Только ты не подглядывай. - Он закрывает глаза, мысленно видя усилия по извлечению. - У-у, какие мы горячие... А это что? Ты что, уже?
- Нет. Это слезы.
- Какие слезы?
- Первыя любви.
- Это нормально?
- В данной ситуации.
- Все-таки странно.
- Что?
- Ты такой ангел, а он...
- Диавол?
- Нет, но... Вид фашиста. Знаешь, в каске?
- Дуализм мужской природы познавала она собственноручно.
- Умный ты... Я правильно?
- Са ва...
- Я не знала, что ты и по-французски говоришь.
- Пока не говорю...
- А почему он щелкает?
- А соловей.
- Соловей, ага. Разбойник!
Он замирает на вздохе.
- О-ля-ля... Ты знаешь? Это впечатляет.
- Мерси.
- Но все-таки лучше?
- Чем ничего.
Закурив, она затягивается и растягивается. - Да-а, верно сказано. Любовь не вздохи на скамейке... Кто это написал?
- Не я.
* * *
- Зачем так унижаться? Причем, бессмысленно? Все равно уеду я отсюда.
Действительно! Ведь чистый Достоевский!
- Снова он за свое...
Свет в окне уже только у них. Люди с чистой совестью спят, только у них: не горит - полыхает. Засвечивая их "семейный совет". Выдавая их с головой Заводскому району. В попытке замаскировать наличие проблемы мама сцепляет занавески деревянными прищепками. Снова садится за стол.
- Снова он за свое...
Свет в окне уже только у них. Люди с чистой совестью спят, только у них: не горит - полыхает. Засвечивая их "семейный совет". Выдавая их с головой Заводскому району. В попытке замаскировать наличие проблемы мама сцепляет занавески деревянными прищепками. Снова садится за стол.
- Знаешь, сынок... - Вздох умудренности. - Не кажи гоп, пока не перепрыгнешь. Нашему теляти да волка зьисти. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Мы - люди маленькие. Давай-ка по одежке начнем протягивать ножки. Иначе вообще останешься без высшего образования.
Он припадает к струе, завинчивает кран. И обратно на стул, расшатанный за годы конфронтаций. Отчим, набивши трубку папиросным табаком:
- Мать дело говорит. Пф! пф! Сейчас ведь как? Без диплома ты не человек. А где ты еще его получишь?
- В МГУ. Имени Ломоносова. Который у себя в беломорском зажопье в свое время тоже выбрал журавля.
- Следи за языком при матери. Пф! пф! На кой тебе Москва, не понимаю. Одно слово, что столица. Не город, а клоака.
- Только б от матери сбежать.
- Лично меня туда б не заманили даже генеральскими погонами.
- А маршальским жезлом?
- Ты это. Остроумия не выказывай. Ты месяц там варился, а я перед войной два курса Бауманки кончил. "За оборону Москвы" где-то валяется медаль. Слушай, что говорят.
- Я слушаю.
- Вот так. Хоть бы красивый город был! Так и того нет. Бабищей, понимаешь, развалилась посреди семи холмов. Если уж на то пошло, я предпочел бы Питер - Петра творенье.
Здесь мама опровергает:
- Питер бока повытер.
- Вот именно, - поддакивает Александр. - Сейчас такая же дыра, как эта.
- Наш город, по-твоему, дыра?
- С каких пор он наш?
- А чей же? Десять лет, считай, живем.
- И все эти десять я лично чувствую себя чужим. То ли оккупантом, то ли эмигрантом. Поневоле!
- Он "лично"... Со всего Союза сюда рвутся, да их не прописывают. Счастья своего не знаешь! Верно говорят. Слишком много стал о себе думать. Чтоб завтра же отнес документы. Сдавай, поступай, учись. Как все твои сверстники. Пора спуститься с облаков.
- Dixi.
- Что ты сказал?
Мама спешит разрядить:
- Возомнил! Писатель он. Граф Лев Толстой. Захотелось - в Париж. Расхотелось - в Москву. Не пришлось по ндраву - в Ясную. Нет, сынок. Времена те кончились. Знаешь наш паспортный закон? Каждый обязан жить по месту прописки.
- Каждый имеет право на поиск счастья. Написано в американской конституции.
- Мы тут не в Америке. - Она поднимает указательный к вентиляционной отдушине под потолком, откуда, как она считает, их прослушивают.
- Советского закона тоже нет, чтоб гнить в болоте.
Мама подхватывает чашки, чтобы отчим без ущерба смог врезать кулаком по столу:
- Это кто в болоте? Я? Советской армии полковник? Коммунист с июля Сорок Первого?
- А я с рождения.
- Кто ты с рождения?
- Свободный человек.
- Ах, свободный?..
Отчим бросает через стол последний аргумент. Кулак. Но Александр недаром брал уроки у Джо Луиса. Промахнувшись, отчим вскакивает - вена поперек лба.
Мама повисает на его руках.
- С ума посходили? Четвертый час ночи!
- Кого мы вырастили, мать? Это же кандидат за колючую проволоку?
- Довел отца! Иди!..
За дверью своей комнаты сорвав рубаху, Александр ее вдавливает в щель - вместо запора.
Рывком принимает штангу на грудь.
* * *
На солнце блестит стекло фасада. По ступенькам сбегает самая красивая из выходящих первокурсниц:
- Бонжур! Куда идем?
- В кино.
- Про любовь?
- Увы, - говорит он. - Про шпионов.
- О-о-о...
- Но какая разница?
Сначала "Новости дня" - принудительный политпросвет. Под музыку энтузиазма исходит лучами пятиугольная звезда. Рука Алены влезает ему в пустой карман штанов (жаль, не отрезал на хер), его рука - под шелковую изнанку юбки. Взбираясь по нейлону, натянутому подвязкой. По нежной голой коже к тугому треугольнику ткани под жестким поясом. Работает его мизинец гладит вертикально, ощущая под тканью прижатость волос, пытается внедриться туда, куда ткань уходит - между.
На экране возникает суровый чекан: "По заказу Комитета государственной безопасности..."
Две серии.
Из зала выходят последние зрители, когда он обретает возможность подняться на ноги.
- Придумай что-нибудь. Ты же мужчина?
- Что?
- Чтобы по-быстрому...
С многокрылым плеском голуби срываются с насиженных мест, когда, сорвав скобу с замком, он распахивает дверь. В лучах заката пляшет пыль. Она поднимается за ним на балку, перескакивает на центральную и прислоняется к опорной - подпирающей крышу мироздания. Он держит ее ногу, ощущая игру сухожилий и как она свисает - в натянутом чулке и туфле на высоком каблуке. Глаза ее смеются. Внезапно он разворачивается на балке, как матадор и акробат одновременно.
Любопытная, она глядит.
"Оля-ля..."
- Не оля-ля, - застегивает он, - а сэ ля ви.
Пять этажей вниз.
Из чужого двора на улицу.
Вид у Алены - будто схулиганила.
- Сняли проблему?
- Боюсь, она встает опять.
- И что мы будем делать?
Вокруг уже город. Полно людей на тротуарах. Трамвай стоит, пропуская троллейбусы на проспекте. Солнце справа озаряет радиомачты глушилок.
- Были бы мы расписаны... Представляешь? Сейчас домой вдвоем, дверь на замок, и... до зари!
10
Предварительной волокиты, к счастью, не было, весь набор бумаг был привезен им из Москвы обратно. Аттестат, характеристика, автобио, медсправка номер 287, три фото 3х4. "А публикации? Хотя бы одна?" В киоске университета нашелся журнал, и он приобрел его в третий раз. Когда вернулся, на его месте перед столом уже сидел другой соискатель, который бесстыдно вывернул лысеющую голову на публикацию.
Приемщица произнесла:
- Стихи...
- Но в каком органе! - поддержал его соискатель.
- А статьи у вас нет? Заметочки какой-нибудь?
Александр вывернул ладони.
- Ладно. Будем надеяться, сойдет. Вызов на экзамены придет по почте.
Еще нужна была справка с работы. Но справку не спросили. Наверное, сработал блат.
Длинной и широкой лестницей он сбежал на площадь, пекинская огромность которой внушает отдельно взятому здесь индивиду сознание собственного ничтожества. Особенно в виду стоящего напротив шедевра советского конструктивизма - Дом правительства с черным Лениным. Соискатель его догнал и зашагал рядом, стягивая набок толстый узел галстука. Он был старше ниже, шире и уверенней. Загар крепко въелся в обветренное до одубелости лицо, глаза на котором выцвели.
- Стихи, значит, пишешь, Александр Батькович? Зачем тогда лезешь в эту грязь?
- Что вы имеете в виду?
- Партийно-советскую печать, конечно. Только не надо мне про Хема периода газеты "Канзас Стар".
Не имея за душой иных причин, Александр покраснел.
- А вы зачем?
- Я то? Кстати: Эдуард. Сейчас разопьем, и можно будет Эдик. Фамилию при первом знакомстве не сообщаю, чтобы не отпугивать. Теперь насчет грязи. В ней я уже по уши. А для дальнейшего погружения нужен, понимаешь ли, диплом...
В старинном саду на задах университета Эдуард поставил короткую ногу на мокрую скамейку, вынул из портфеля бутылку "Вермут розовый", складной стаканчик и сплющенный сырок "Новость":
- Новость, конечно, не сырок, - заметил он ухмылку Александра. Талант! Талант - единственная новость, которая нова. Сам из столицы будешь?
- Что вы имеете в виду? - Единственной столицей этой страны для Александра была Москва, он искренне не понял, что речь о городе, который был вокруг.
- В общаге, понимаешь, нет местов. Пожить на время сдачи у тебя нельзя?
- У меня?
- Вас понял. Папа, мама... А девушка, допустим? Куда ее приводишь?
- Никуда. Некуда...
- Ладно. Будем искать другие варианты. Пей давай, не держи.
Александр отвернулся, чтобы не обидеть собутыльника гигиеническим недоверием к его стакану, край которого он упер под нижнюю губу - наука бывалой мамы. Вермут оглушил.
Эдуард вновь наполнил и махнул, губами Александра совершенно не брезгуя.
- Давай мы, знаешь что? Давай сейчас газу доберем и в Молодечно?
- Вы оттуда?
- Нет.
- А что там?
- Кто! - исправил Эдуард. - Останешься доволен. Когда мне случается упоминать о моих победах, которые, заметь, от поражений я не отличаю, собутыльник обычно задает вопрос: "А в рот брала?"
Чувствуя, что краснеет, Александр ответил резко:
- Я ни о чем не спрашиваю.
- Могу сказать, почему. Потому что априори полагаешь, что берут только в развратной вашей столице. А вот я тебе скажу, что лучший в журналистской моей практике минет поджидал меня, знаешь, где? В такой лесной глуши, куда прорваться можно только с электропилой "Дружба". Мир, он един повсюду. Субстанциально. Остается, конечно, вопрос об акциденциях... Так насчет Молодечно: не убедил? Тогда разбежались до вступительных. Ты к папе с мамой, а я на вокзал через винный отдел. С чем в Молодечно есть проблемы, так это с благородными напитками. Еще стакан? И правильно, что нет. Много помоев мог бы я вылить на вторую древнейшую профессию, но главная беда, что в блядской этой работе нельзя не пить. Особенно в задупье. Где даже бормотуху начинаешь воспринимать, как кьянти или что там хлестал наш папа Хэм. Так что мой совет, которым ты, конечно, вправе пренебречь: пиши лучше стихи. Я пробежал своим наметанным: слова умеешь ставить.