Рыболовам возместили убытки за испорченные сети (и немало сгнивших сетей спешно окунули в нефть и предъявили «Шеллу»), но этого было мало.
— Отняли у нас прошлое — дайте будущее! — кричали деревенские на иджо. Игбо, сопровождавшие Замогильного, перевели:
— Требуют еще денег.
— Не денег, — сказал Замогильный Человек. — Денег уже дали. Не подачки. Теперь работа. Дай человеку рыбу — накормишь на целый день. Научи его рыбачить…
— Рыбачить мы уже умеем! Нам надо, чтоб вы убрались отсюда со своей нефтью!
Он снова неторопливо влил в себя воды, переждал крики. И в душном зное все свершилось: подписаны анкеты, перечислены имена. Многие старейшины не умели читать, но весьма театрально корпели над бумагами, хмурились, кивали, где надо поставили крестик. Долгая мучительная процедура затягивалась, Замогильный Человек рассеянно огляделся. И столкнулся взглядом с Ннамди.
Замогильный Человек улыбнулся. Ннамди улыбнулся в ответ.
— Я тебя помню! — Человек встал, обошел стол, обменялся с Ннамди рукопожатием. — Я встретил мальчика, когда еще в джунглях ходил, — пояснил он остальным. И улыбнулся Ннамди: — Ты был в лагуне, глядел за детьми, йа? Я помню. Такой большой! А улыбка не изменилась.
Бумаги подписаны, имена названы. Молодые люди выходили по одному, получали оранжевые комбинезоны; этим повезло.
Замогильный Человек обратился к старейшинам:
— А он есть в списке? — и кивнул на Ннамди.
Повисла неловкая пауза. Отца Ннамди уважали — рыболов, сказитель, исцелитель генераторов, — однако он ведь наплевал на клан, взял в жены девушку с мелкого ручья, беглянку из деревни, которая была разрушена в гражданскую да так и не оправилась. Совет ибе и не подумал предлагать Ннамди нефтяникам.
— Мал еще, — сказали они.
— Мал? Чепуха.
— Молод. Слишком молод, мы вот что сказали.
— Hetgeen?[30] Ерунда. Запишите его. — И Ннамди: — Хочешь у нас работать?
Ннамди оглянулся на отца.
Все мечтали пойти к нефтедобытчикам. Ходили слухи о работниках из других деревень — героях фантастических сказаний о богатстве и роскошных двухэтажных домах в Портако. Работа на нефтяников — это твердая валюта, медпомощь, распахнутый мир. Отец Ннамди почувствовал, как вздрогнула земля. Сын вернется с собственными сказками, принесет знание, сможет посоветовать остальным, как лучше поступать с ойибо. А он отец — решать должен он.
— Ну как? — спросил голландец.
Отец Ннамди кивнул.
Вот вам сказка о том, как Улыбка стал Шелловцем.
54
Они пришли назавтра, построили молодежь в шеренгу, провели беглый медосмотр: глянули, нет ли стригущего лишая, сунули внутрь деревянные депрессоры, посветили фонариками в горло, в уши, проверили волосы и глаза. Никого не отбраковали. Загрузили молодежь в пикапы и увезли. Родные и друзья проводили эту неторопливую процессию по деревне, но прощание вышло сдавленное — негромкое, безрадостное. И беспечальное. Просто отъезд.
Долгая ухабистая поездка по Дороге в Никуда, затем в сетчатые ворота и вниз по пирсу, где поджидал пассажирский катер. Парни гуськом зашли на борт, в трюм, уселись рядами — а Ннамди остался на палубе.
— Качать будет, — предупредил капитан, забираясь в рубку. — Вымокнешь.
— Это ничего, — улыбнулся Ннамди.
Катер отошел от берега — Ннамди вбирал ветер, глотал воздух, задыхался от восторга. Он рос посреди затонов далекого моря, глядел, как оно проталкивается в мангровые болота, чувствовал соль в морской рыбе, за поворотами реки мельком замечал некую огромность. Деревенские рыболовы держались поближе к берегу, редко выходили в открытое море — слишком опасно, мало ли что. Но сейчас катер свернул в широкий ручей, затем в канал еще шире — и море распахнулось перед Ннамди крыльями цапли.
Катер направлялся к Бонни-айленду, что нечетко распластался в скоплении огней. Чем ближе, тем больше деталей. Вырисовались приземистые серые глыбы — оказались цилиндрическими резервуарами. Из тумана проросли железные башни. Появились нефтеналивные танкеры — гортанно заревели, требуя сырца.
Катер миновал прибрежные нефтяные платформы — плавучие города света; сверху поплевывал дождь, Бонни-айленд разрастался.
Катер заглушил моторы, заложил вираж, заскользил к берегу. Ннамди разглядел ограждения и вышки вокруг громадных резервуаров, барачное убожество. Ннамди и прочим, однако, развалюх не полагалось. Катер скользнул через ворота в шлюз — ворота закрылись за ними, впереди открылись другие.
Бонни-айленд в устье Дельты — конечный пункт Транснигерского трубопровода. Здесь сплетались все нити — здесь нефть разливалась по пустым танкерам.
Первый холодок кондиционера Ннамди запомнит на всю жизнь. Точно дувой-йоу холодом дохнул. Ннамди и прежде ощущал это касание ледяного воздуха — так дышали холодильники на деревенском рынке, где генератор, хрипя, гремя и кашляя, хранил питье в прохладе, уберегал овощи от увядания. Но в закупоренных строениях Бонни-айленда кондиционирование — не просто хладный шепоток; от него никуда не деться. Голые коридоры, гладкие, как стекло. Световые трубки, не обсиженные насекомыми. Спальни с койками; странная, лишенная текстуры пища на подносах с ячейками. Москитные сетки не нужны — задумав отыскать дорогу в спальни через лабиринт коридоров, любой москит помрет в пути от истощения.
На Бонни-айленде Ннамди разбирал и собирал моторы. Смазывал подшипники, чистил шестерни, менял приводные ремни. Толком ничего нового — многому он уже научился, глядя, как отец уговаривает недужные деревенские генераторы потерпеть еще денек.
У других парней дела складывались похуже. Ряды их постепенно редели. Одного за другим переводили с обучения у механиков на ручной труд. Одних в охрану, других в уборщики. Кое-кто целыми днями только и делал, что пол подметал. Некоторых послали аж в Портако — там они косили газоны в домах нефтяных начальников или таскали грузы с судов на причалы и обратно.
Но в Ннамди нефтяники разглядели потенциал. Он единственный из деревни, как и было обещано, закончил обучение. А после Бонни-айленда его отправили в сейсмическую партию — вгонять буры в слякоть, сверлить дыры в мокрой земле, размещать заряды, прихлопывать сверху грязью, потом быстренько разматывать шнуры и, отчаянно потея на жаре, пятиться в укрытие. Заряды подрывали техники-ойибо, взрывы скорее ощущались, чем звучали, а Ннамди обтирал лицо и глотал эту странную, без вкуса и запаха, воду из бутылок.
Партия трудилась далеко от деревни Ннамди, но все равно посреди территории иджо, а значит — под вооруженной охраной. На местах взрывных работ собирались толпы, угрожали смертью Ннамди и остальным. Местного диалекта он не знал, однако смысл ясен. «Предатели! Мы выясним, где вы живете, выследим, убьем, убьем ваших родителей, всю вашу семью порешим». Охранники стреляли поверх голов, и Ннамди больше не вздрагивал.
Когда стажировка в сейсмической партии закончилась, Ннамди перевели на станцию техобслуживания, где он смазывал насосы и наполнял дизельные баки. Выучил новые значения старых слов. Сырец из Дельты, как выяснилось, ценился, поскольку он «сладкий» и «легкий». Брызги сырца попадали на язык, и Ннамди знал, что сырец отнюдь не сладок; сырец пропитывал комбинезон, размазывался по коже, и Ннамди понимал, что это не называется «легкий». Здесь, однако, «сладкий» означало «низкосернистый», а «легкий» — «однородный, проще перегонять, чем всякую песочную жижу», даже саудовский сырец, который, презрительно сообщили Ннамди, очень «вязкий». Он видел, как нефтяная пленка в Дельте покрывает все, что попадется, удушает лагуны, сбивается в густую тину вдоль полосы прибоя. Но в нынешнем зеркальном мире густая однородность сырца превращала его в вожделенное сокровище.
И еще в Дельте нефть залегала неглубоко. Иногда выбулькивала наружу сама по себе.
— Не нужно копать глубоко, — объяснил Ннамди инструктор-ойибо. — Сунь соломинку — нефть и потечет. У нас это называется «экологично». У нас в Америке очень строгие экологические законы, и в Европе тоже. — Он засмеялся. — Там бы нам такого не позволили. «Бонни лайт» очень востребован. Чистый сырец, оттого у нас все за ним и гоняются.
Ннамди рос, его повысили до полевой партии — под серьезной охраной носиться на моторках по притокам и мелким ручейкам, проверять трубопроводы до самых скважин и насосных станций, лазать по лестницам, искать поломки. Не самая сложная работа — проверять давление и течение, ставить галки в квадратиках списков. Повсюду были розовые лица. Ннамди они как будто гордились:
— Из какой-то глухомани, с дальнего ручья, а гляньте как вкалывает!
Ночами, лежа на койке в общей спальне, Ннамди грезил, а когда просыпался, на языке был вкус перечных похлебок, лунных сказок.
Он копил деньги. Скопил целую кучу. Хватало залить нормальным цементом пол в родительском доме, даже купить новый генератор, чтоб отцу не латать больше старый, или огромный пузатый холодильник, чтоб мать запасалась фантой и крошеным льдом, продавала бы всей деревне. Купила бы новый разноцветный платок и огромный котел для перечной похлебки, и козу на убой, и новый радиоприемник, который не рукояткой заводится, а работает от автомобильного аккумулятора, и еще хватило бы на воскресный костюм отцу, раз уж мать порой таскает его в церковь, и на футбольный мяч для школы. Ннамди мечтал и засыпал с улыбкой.
Но потом загорелась река, и все переменилось.
55
Как и все деревенские рыболовы, отец Ннамди теперь рыбачил в заболоченных ручьях, где в загаженной воде прятались хищники и паразиты. Однажды за что-то зацепился, дернул и поскользнулся. Выскочил из воды, отплевываясь, залез в лодку, отер илистую воду с глаз.
Этого хватило.
Тонкий червь поселился у него в крови, добрался до зрительного нерва. Отец ослеп, лишился рассудка, заблудился и затем утонул.
Нефтяники дали Ннамди отпуск, и он помчался домой, пересаживаясь с лодки на лодку, потом с мелкой лодки на утлую лодчонку. Бегом прибежал с пристани и застал мать перед домом — та молилась ангелам и орумо.
Отец сидел один в темноте.
— Ннамди? — чужим голосом прошептал он. — Ты?
— Я, папа.
Отец пошарил вокруг, нащупал острогу, тускло блеснул металл. Отец протянул острогу сыну.
— Скорее. Пока орумо не прознали. Скажешь матери, что я свихнулся и на тебя набросился, скажешь, что выбора не было. Быстрее, Ннамди. Последняя услуга отцу. Эта сказка сложилась плохо — помоги мне ее закончить.
Но Ннамди не мог — ну честное слово, не мог.
— Я куплю лекарства, папа. Я узнаю, как тебя вылечить, и вернусь.
Но не было никаких лекарств, это не лечится, и Ннамди не вернется вовремя. Не успеет никого спасти.
56
На Бонни-айленде танкеры, у которых брюхо размером с лагуну, строились в очередь за сырцом, а отца Ннамди хоронили на церковном дворе. Любимая жена отца рухнула на землю, рыдала, пока не закололо в груди. Ннамди тоже плакал, то и дело выкрикивал:
— Эгберийо!
Тех, кто умирал бездетным, заворачивали в простую циновку и хоронили без прощальных трапез, отсылали в загробную жизнь голодными и одинокими. Нет трагедии горше, чем отправиться в могилу бездетным: без потомков не станешь предком. Никто тебя не вспомнит — теме затеряна меж утроб, ошалело бродит по Деревне Мертвых.
— Я подарила твоему отцу только одно дитя, — сказала мать Ннамди на иджо. — Благодарение Иисусу, этого достаточно. Ему не придется плутать во тьме голодным. — Про Иисуса она, конечно, не сказала — ну какой на иджо Иисус?
Ннамди купил ей холодильник, привез на лодке из Портако, и козу тоже, а в воскресном костюме для отца надобность отпала.
Ннамди пошел в отцовское святилище на опушке. Подмел, сбрызнул пальмовым вином. Назавтра отбыл на Бонни-айленд, но так и не добрался, потому что горела река.
Сырец уже неделю протекал в ручьи за лагуной, на воде застыла нефтяная дымка, легкая и сладкая. Сломанный клапан, замыкание в цепи — река горела много дней, горела, даже когда бригадам удалось перенаправить поток. Пламя подсвечивало изнанку небес, стена дыма растекалась чернилами, занавешивая солнце. Река все горела и горела, а когда догорела, остались только почернелые пни и обугленные мангры. И трупы.
Когда река догорела, наступило затишье — то ли плакали, то ли планы строили. А затем — несколько стремительных атак. По всей Дельте захватывали нефтяные платформы и замерные станции, ловили иностранных рабочих. Один трубопровод треснул под ударом реактивной установки; спасатели напоролись на засаду — за них у нефтяников потребовали выкуп. Когда разнесли другой трубопровод, нефтяники бросили его истекать нефтью.
В Порт-Харкорте вооруженные бандиты, закрыв лица платками, ворвались в бордель, взяли в плен нефтяных рабочих-экспатов. Выпихнули их на улицу и столкнулись с полицейским батальоном; последовала перестрелка, полицейские и террористы вслепую палили в перенаселенных улочках Геенны, местных портовых трущоб.
Нефтяные компании отступили на территории охраняемых комплексов, закрыли отдаленные аванпосты, заткнули несколько трубопроводов и посадили иностранных рабочих под «домашний арест» в жилых корпусах за высокими оградами закрытых районов Порт-Харткорта. Рабочих спасали по воздуху, нефтедобыча в Дельте захлебнулась, как закупоренная аорта, производство упало. Мировые цены на нефть взлетели. На другой стороне земного шара, заурчав, очнулись работы на битуминозном песчанике, машины снова вгрызлись в богатый нефтью грунт. Лора видела из окна, как все быстрее вертятся краны.
А парни из деревни Ннамди, которых наняли нефтяники? Их отослали по домам. Некоторым терактам явно содействовали изнутри — слишком точны были удары, вряд ли совпадение, — и всех местных распустили по соображениям «безопасности» (их собственной, а равно и производственной). Ннамди и еще человек десять бесцеремонно высадили на причале в Портако. Они скинулись, наняли лодку и отправились в дальний путь к ручьям своей юности.
За год, проведенный среди шелловцев, речь у Ннамди смягчилась, негибкие «ихние» превратились в «их» на выдохе, а иджо всплывал лишь в минуты печали или напряжения. Ночами, скучая по накрахмаленным постелям и длинным коридорам рабочих корпусов, Ннамди открывал материн холодильник и зажмуривался, а воздух холодными кончиками пальцев гладил его кожу.
За всяким ударом следует возмездие. В ответ на атаки на трубопровод нигерийская армия развернула в Дельте полномасштабную «истребительную операцию»; командующий генерал хвастался, будто знает «204 способа убивать людей». И не только взрослых. Детей тоже. И женщин. И старейшин ибе.
— Террор порождает террор, — пояснил генерал. То был не первый его набег на Дельту. В молодости, в гражданскую, несколько десятилетий назад, он жег деревни, да так замечательно жег, что его повысили. — Иджо — хищники, — заявлял он теперь. — Сколько наших предков они поймали, продали в рабство или даже съели! Они понимают только силу, и так будет всегда.
Последовала операция до того опустошительная, что власти в Абудже, наслушавшись рапортов о целых деревнях, сровненных с землей, и о телах, валяющихся на лесных тропах, вынуждены были ее свернуть. Рев вертолетов в ночи, вонь паленых козьих трупов, дымящихся бананов; «подношение мухам», как выражались в Дельте. Стреляные гильзы усеивали грязь, точно бронзовые монетки.
До деревни Ннамди не добрались. Армии методичны; солдаты продвигались вовнутрь штата ручей за ручьем; начали с Варри в западной Дельте, затем на юг из Порт-Харкорта на востоке. А деревня Ннамди — в глуши, на просоленной кромке мангровых болот, и это ее уберегло — едва-едва. Они видели дым над деревнями выше по течению, готовились к удару молота, который так и не ударил.
Кампания возымела непредвиденный эффект: закон непредсказуемых последствий неотделим от военного дела. В деревню Ннамди толпами потекли беженцы. Поначалу новоприбывших встречали радушно, затем раздраженно; они селились на литоралях за деревней, в барачных лагерях, вонявших испражнениями и отчаянием. Берега ручьев усеяны калом, у голых и пузатых детей поголовно дизентерия.
Осажденная деревня Ннамди поневоле стала переселенческой столицей дальних ручьев. В рыночные дни будто из воздуха появлялись товары из Портако, и мешки найр, которые Ннамди привез с трубопровода, почти обесценились. Беженцы везли горы денег в чемоданах и наволочках; цены росли. Мать Ннамди за свою фанту и овощи брала теперь вдесятеро больше. И все равно прибыли — с булавочную головку.
Ночами они лежали под своими москитными сетками.
— Чувствуешь? — шептала мать через всю комнату. — Что-то надвигается.
Их ручей не приспособлен для таких толп.
Как-то утром Ннамди нашел за курятником руку. Едва ли имело значение, какая молчаливая вражда, какие темные ритуалы обрушили на эту вот руку мачете. Вскоре, газуя на моторках и паля в воздух, явились боевики-иджо. Молодые парни, голые по пояс, воспламененные гневом и джином.
— Уходи! — в отчаянии зашептала мать. И еще отчаяннее, на иджо: — Ты работал на нефтяников, они знают. Задами к лагуне. Уходи!
57
Отцовское каноэ никуда не делось — так и стояло у берега, за пушкой ЕКВ и английскими могилами. Ннамди зашел в чавкающую слякоть, выровнял лодку. Поспешно в нее забрался, шестом выгнал на воду. Его уносила река, пальба за спиной стихала.
Лес безмолвствовал. Странно. Течение пронесло Ннамди мимо следующей деревни — ее останков. Обожженные стены, почерневшие крыши, огнем покоробленная жесть. Похоже, недавний разор. Поблизости ошивались редкие козы, причал разнесен в щепу, доски — точно сломанные ребра. Проплыл крысиный трупик — живот вздут, глаза выклеваны. Теме бездетных и тех, кто заплутал меж утроб, обитают в Деревне Мертвых. Может, это она? Кладбище заблудших душ?