— Почему же? Какая мне тогда от этого радость? Вот суки.
— Потому что все что нужно у тебя уже есть. В том числе то, как всем этим пользоваться, если оно тебе надо. Ты, Лысый, совершенно верно заметил. Тот кто нас написал, сволочь порядочная, еще та сволочь. Я его ненавижу. Но в профессионализме ему не откажешь. Он тебя изготовил по высшему классу, и у тебя есть все на все случаи. В том числе то, как этим всем собственно пользоваться. Выбор, таким образом, за тобой, пукать на самокате или телепортировать. Вот отсюда я это и знаю. — Умник потрогал повязку, осмотрел на пальцах. — Ага! Вот я и нашел кое-что.
Лысый с Дедом подались вперед, всматриваясь в непонятную мешанину символов на экране.
— Видишь номер? — Умник обернулся к Деду.
— Сто сорок три, двести пятнадцать, триста два, девятьсот одиннадцать. Вижу, и что?
— Это твой номер, Дед.
— Хм! — фыркнул Дед. — И что мне теперь с этим делать? Даже в сортир не сходить.
— Не все сразу Дед, не все сразу. В сортире тоже на пустой желудок не особенно разбежишься. Это твой номер, и придет время, когда мы узнаем, что за ним кроется, кто ты такой, в чем заключается твое преступление, за что ты гробишься здесь, на каторге.
— Умник, а мой номер сможешь узнать? Какой у меня номер?
— Зачем тебе, Лысый? — Умник чуть улыбнулся. — Здесь, в зоне, достаточно туалетной бумаги. В крайнем случае можно просто подмыться.
— Я тебя сейчас задушу, гнида.
— Сейчас я узнаю твой номер. — Умник долго стучал по клавишам. — Читай.
— Сто одиннадцать, двести двенадцать, восемьсот сорок, триста пятьдесят четыре… Это на самом деле мой номер?
— Гарантия. Тебе стало легче?
— Умник, — сказал Лысый, вдруг без обычного своего фиглярства. — Мне стало легче. Не знаю почему, можешь хихикать и тыкать пальцем, но мне стало легче. Ты сволочь. Откуда ты все это знаешь?
— Я не буду хихикать и тыкать пальцем, — сказал Умник спокойно. — Если знаешь свой номер, это уже кое-что, и это уже кое очень немало что. Мы с вами сейчас всковырнули самую страшную тайну. Самое главное, что здесь, в зоне, от нас можно скрыть этот номер. Почему понятно.
Дед с Лысым какое-то время молчали.
— Умник, давай закругляться, — сказал наконец Дед. — Скоро отбой, а нас нет.
— И что?
— Как что? Скоро отбой!
— Ну и что, что скоро отбой?
— Как что?! Нужно идти!
— Куда нужно идти?
— В барак! Спать! На нары!
— Нужно? Зачем?
— Спать! Как зачем?
— Спи здесь! Здесь, правда, нет нар, зато не воняет, спокойно и чисто. Тебя что, кто-то гонит?
— Нет, но… Да, но…
— Ну иди, если тебе так хочется. А я и здесь переночую. А то там храпят, стонут, бормочут, пердят, в общем, не выспишься.
Лысый с Дедом переглянулись.
— Ты, Умник, как хочешь, а мы, пожалуй, пойдем…
— Идите! Вас разве кто-нибудь держит? Я не держу.
Лысый с Дедом чуть потоптались.
— Ну ты, Умник, это… Завтра в забой-то придешь?
— Приду. Конечно приду, не парьтесь. Если я не приду, найдется еще какой-нибудь гнус, или еще какой-нибудь тормоз, и вам вставят. Я вас не хочу подставлять. Вы, в целом, нормальные люди. До завтра.
— Ты, Умник, это… А завтракать как? Может, тебе завтрак в забой принести?
— Лысый, спасибо. Но тут есть еда. Я позавтракаю.
— Какая еда?! Откуда?!
— Есть. Так что не парьтесь. До завтра.
Лысый и Дед остановились у входа в бараки. Лысый оглядел пласты экскрементов под самыми окнами, повел носом воздух.
— На самом деле, Дед. Что-то здесь не так.
— Ты про что?
— Ну смотри. Видишь, сортиры. Стоят в достаточном отдалении от бараков. Вышел, перешел двор, зашел в сортир, высрал свое дерьмо, помыл руки. Вонь и параша там, где им и полагается. В уголке, и не мозолит глаза. Правильно?
— Правильно. Ну и что?
— Ну ведь правильно?
— Правильно, правильно. А с чего, Лысый, ты взял, что в сортире у нас можно помыть руки?
— Так вот и я про что! Давай, что ли, хоть раз сходим в сортир, типа по правилам, заодно и посмотрим, что там и как.
— Хм. — Дед покачал головой, посмотрел на строения туалетов. — Идиотская, конечно, идея, но почему бы и нет? Яйца нам за это, надеюсь, не оторвут.
— Я тоже надеюсь. — Лысый сделал шаг в сторону туалетов. — Ну что? Идем и посмотрим?
— А что. — Дед хмыкнул. — Почему бы и нет? Пошли. С одной стороны, конечно, идиотизм, но с другой… Если существует сортир, должен кто-нибудь хоть раз туда сходить?
Чавкая сапогами по жиже, они перешли через двор и остановились у входа. Лысый, замешкавшись ненадолго, открыл дверь и переступил порог. Дед, тоже немного замешкавшись, вошел следом. Они оказались в просторной светлой комнате с умывальниками и зеркалом. Около умывальников на чистой стене висели свежие полотенца. В мыльницах лежало по куску хорошего мыла.
— Я чуть не уссался, — сказал Лысый не очень уверенно и, осторожно, на цыпочках подошел к раковине. Открыв кран и убедившись, что вода — холодная и горячая — течет, как ей и полагается, он захихикал. — Ты видал, Дед?
— Интересно… Даю яйца на отсечение, интересно, честное слово, — пробормотал Дед, пробуя воду. — И запах довольно приятный… — Он пошмыгал осторожно носом. — Дезинфицирующий какой-то.
— А где же тут срать? — оглянулся Лысый. — Я что-то не вижу ни одной кучи дерьма.
— Ты, Лысый, дурак. Хоть с Умником и повелся, а все равно дурак. Это же туалет, Лысый. Ты, что, читать не умеешь? Там же на двери так и написано, туалет. Поверь старику, но в туалете не срут, в туалет ходят.
— И откуда ты, Дед, это знаешь? — Лысый хихикнул, продолжая оглядывать чистую светлую комнату с умывальниками. — Умник сказал? Я что-то ни разу не видел, чтобы ты в туалете вообще бывал, не только ходил, гы-гы-гы. Слушай, Дед, мне здесь нравится! Давай здесь останемся на ночь? Смотри, видишь, даже какие-то тряпки чистые.
— Не умничай, все равно до Умника тебе далеко. Это не тряпки, а полотенца. — Дед подошел к двери напротив входа и открыл ее. — Смотри! Иди сюда, подойди. Видишь?
— Вот тебе раз! — воскликнул Лысый, заглянув в соседнюю комнату. — Это что за дверки такие? А это что за горшочки такие уродские, на стене? Ты, Дед, много на своем веку повидал, может быть, знаешь и это?
— Не помню откуда, но знаю, что эти горшочки называются «писсуары». Ты в них мочишься.
— А где же тут срут?
— Да что ты заладил. Срать да срать. Открой дверку.
— Вот эту?
— Вот эту.
— Открыл… Эх ты!!! Дед, что это за ерунда?!
— Кретин! Это же унитаз!
— Уничто?
— Садишься и гадишь! Гадишь, и оно булькает в воду, и попадает в канализацию, все как надо, чин чином, по правилам, вокруг счастье, радость и чистота, и не воняет под окнами, когда спишь. Пойду мочить Умника.
— Подожди, я с тобой… Нет, Дед, подожди… Я должен попробовать… Тьфу ты, вот ведь зараза какая! Сейчас, подожди, я попробую, и пойдем мочить Умника.
— Ну пробуй, пробуй. Снимай штаны и клади свою вонючую задницу вот на это сиденье.
— Надо же, как умно придумано. Садишься, и жопа не пачкается.
— А вот еще и рулончик, видишь?
— А это еще зачем?
— А ты подумай.
Лысый чуть помолчал. Потом лицо его просияло.
— Так. Пробую!
— Дверь-то прикрой.
— То есть как это?
— Ну тебе что, приятно, когда смотрят, когда ты срешь?
— Не знаю. Ну ладно, прикрыл, не ори, старый кретин.
— Не забудь смыть, молодой глупый кретин, — напомнил Дед в дверь.
— Засохни. Я уже догадался.
Когда, Лысый, наконец, закончил, они вышли в комнату с умывальниками.
— Мыть руки, — сказал Дед с кислой ухмылкой. — Посрал, вымой руки. Всему вас учить надо, щенков.
Лысый, не споря, подошел к умывальнику, открыл воду, намылил руки, стал споласкивать мыло и фыркнул.
— Надо же. Сроду бы не подумал. — Он вытер руки. — Знаешь, Дед, Умника мы, конечно, замочим, это понятно, но мне здесь нравится!
— Всему вас учить надо, щенков, — сообщил Дед, усмехаясь под нос.
Они вернулись в барак, прошли к своим нарам и уже собирались спать, когда к ним подошла небольшая компания, во главе с косоглазым типом с треугольной челюстью. В руках у косоглазого была дубинка. Он остановился над Лысым и, поигрывая дубинкой, толкнул его в бок.
— Вставай, гнида. Дело есть.
Лысый приоткрыл один глаз.
— Вставай, говорю. — Тип ударил Лысого снова.
— Это ты что ли, Гондон? Отвали, завтра решим.
— Ты что, не слышал? Вставай, сука, сам, пока я добрый.
— Отвали!
Гондон, не произнося больше ни слова, с размаху ударил Лысого дубинкой в голову. Лысый вскрикнул, дернулся, свалился на пол. Косоглазый ударил его ногой в спину.
— Ты что, сука, говорят, ходил в тот сортир? Отвечай, сука, ну!
Лысый лежал, обхватив ладонями лысину, по которой бежала кровь.
— Отвечай, сука, ну!
Гондон ударил Лысого в пах, и Лысый скрючился, прижал колени к груди. Дед вскочил со своих нар, получил удар дубинкой в висок и обмяк, упал обратно в постель.
Гондон ударил Лысого в пах, и Лысый скрючился, прижал колени к груди. Дед вскочил со своих нар, получил удар дубинкой в висок и обмяк, упал обратно в постель.
— Ты, сука, тут что, на особенном положении? — процедил сквозь зубы Гондон и снова ударил Лысого. — Мы, значит, тут все гондоны, падаль, отстой, а ему подавай чистый сортир? Тут ему, видишь ли, срать уже западло? Мы, значит, тут все использованные гондоны, а он…
Косоглазый не договорил. Дед выдернул у него из руки дубинку и успел ударить по шее, пока на него не накинулись роем шестерки. Они отобрали у Деда дубинку и стали бить кулаками. Гондон, теряясь от боли и страха, вырвал у шестерок дубинку и ударил Деда с такой силой, что тот свалился на нары, перекатился на другую сторону и упал на пол. Гондон, забыв про Лысого, перепрыгнул через нары и стал избивать Деда чем было можно — руками, дубинкой, ногами. Шестерки окружили Деда и принялись рвать его на куски. Деда били недолго — Лысый поднялся с пола и, тоже почти не соображая и с трудом разбирая что вообще происходит, набросился сзади на косоглазого и попытался его задушить. Он вцепился в глотку Гондону с такой силой, что даже когда кто-то из шестерок вконец размозжил Лысому череп, и весь рой вмиг рассыпался, косоглазый так и не смог освободиться от мертвой хватки.
Когда он уже перестал дергаться и хрипеть, все стихло, и больше ничего не тревожило зловонную тишину. Дед еще долго ворочался, пытаясь подняться. Наконец он, отплевываясь, дополз до Лысого и ударил его по щеке. Потом ударил еще раз, потом еще. Лысый очнулся, приоткрыл залитый кровью глаз, промычал.
— Лысый, — прохрипел Дед. — Ты еще жив? Лысый… Куда же твоя лысина делась…
— Где Умник… — прошептал Лысый чуть слышно. — Где Умник… Позови Умника…
— Сейчас, сейчас… Он там, наверно, так и сидит, в своем люке… Сейчас я за ним сползаю… Не подыхай пока, Лысый, дождись…
— Где Умник… Позови Умника…
И Дед все-таки собрался с силами, и поднялся на ноги, и, шатаясь и хватаясь за стойки нар, побрел к выходу. Он вернулся нескоро — его вел под руки Умник, и они добрались наконец до места, и Умник склонился над Лысым, а Дед со стоном обмяк и повалился на пол.
— Лысый! — Умник тронул Лысого за плечо. — Лысый, ты еще жив? Я пришел. Я успел, Лысый, очнись! Где твоя лысина…
Лысый открыл невидящий глаз, вздохнул несколько раз, шевельнулся, прошептал еле слышно:
— Умник, прикинь… Я ходил в туалет… Это, оказывается, так круто…
— Лысый, я честное слово, очень этому рад! Видишь, сумел пожить перед смертью по-человечески…
— Умник… Я, наверно, попаду в ад…
— Лысый, не попадешь. Посмотри, Лысый, вокруг. Это и есть ад. Так что умирай спокойно.
— Умник, ты сволочь, паскуда… Так хорошо, что ты разузнал мой номер… — Лысый попробовал облизать губы, но язык не высовывался. — Ты просто красавец… Так здорово… Страшно подумать, если бы я подыхал и не знал… Какой у меня номер…
— Да, Лысый. Когда знаешь свой номер, совсем другое дело. Я рад за тебя, без шуток.
— Знаю… Без шуток… А еще я мыл руки… С мылом… И вытирал полотенцем… Умник, прикинь… Там на стене висело… Такое негрязное… Нахрен я там не остался…
Лысый затих.
— Лысый! — Умник снова тронул его за плечо. — Лысый!
Но Лысый уже не ответил.
— Дед. — Умник повернулся к Деду, который лежал под нарами на полу и тяжело дышал. — Ты-то еще не собрался сдыхать?
— Щас… — Дед приоткрыл глаза, усмехнулся, закашлялся. — Я еще тебя, сволочь, переживу… Не таких умников пережил…
— Дед, я возвращаюсь. Ты как, Дед, со мной?
— Оставить меня в покое, кретин… Пошел вон, чтобы я тебя больше не видел… Слышишь? Не попадайся мне на глаза, пришибу…
Дед выздоравливал долго.
— Возраст уже не тот, — жаловался он соседу по больничным нарам, Мудиле, идиоту с гноящимся глазом. — В свое время, бывало, еще не так вставляли.
Мудило только гнусно гигикал. Когда Дед, наконец, начал ходить, то подолгу стоял у мутного загаженного окна, смотрел в унылый слякотный полумрак, на бесконечные крыши бараков, бесконечную колючую проволоку, башни забоев вдали, угрюмые мрачные тучи. Иногда он смотрел на ворота, которые, если верить Умнику, были не заперты, и на люк, в котором он когда-то бывал. Это, казалось, было теперь так давно, что Дед уже сам не верил.
— Интересно, — иногда говорил Дед сам себе, разглядывая ворота. — Нет, в самом деле. Пойти, что ли, самому посмотреть?
— Ты про что там? — гундел Мудило. — Ты что там смотреть собрался, старый калека, гы-гы-гы!
— А ты знаешь, Мудило, что с нашей зоны можно свалить? Без проблем. Просто взять и уйти.
— Ну ты даешь, старый мудило! — гигикал Мудило. — Мочили тебя, мочили, в жопу не замочили, но мозги выбили напрочь, гы-гы-гы!
— Нет, я без шуток, Мудило. — Дед отворачивался от окна. — Ворота не заперты. Выходи и мотай на все стороны. Скажи мне, Мудило, кто тебя здесь держит?
— Ну ты и дурак, старый мудило, — гундел Мудило, радостно щерясь. — Сдохни быстрей и не мучайся.
— Нет, правда, Мудило, кто тебя здесь держит? Кто тебя заставляет каждый день корячиться в шахтах? Хавать шнягу, которую тут суют?
— Интересно, что еще хавать, старый ты хрен, мудило, если тут больше ничего не дают?
— А что тебе еще тут давать, зачем тебе еще что-то давать? Вот тебя пичкают этой бодягой, если ты хаваешь эту бодягу. Зачем еще пыжиться и усираться, Мудило, готовить тебе что-то нормальное, тратить продукт, когда ты схаваешь и бодягу?
— Я тебе сейчас яйца вырву, старый мудило, — гигикал Мудило и радостно щерился. — Ну и что же ты не ушел тогда, старый хрен?
— Вот еще подлечусь чуток, и уйду, — отвечал Дед. — А что?
— Гы-гы-гы, — радовался Мудило. — Так вот прям и уйдешь?
— Так вот прям и уйду. А кто меня здесь держит, Мудило?
— Гы-гы-гы, ну ты и дурак, старый хрен. Так вот прям и открыто?
— Так вот прям и открыто, Мудило. А что, ты мне скажи, разве это есть жизнь? Разве это есть жизнь?
— Гы-гы-гы! Не умничай, старый хрен! У кого ты только этого нахватался, старый мудак?
— Был такой, — говорил Дед и молчал. — Был такой, умник один.
— А, ты про этого… — хмыкал Мудило и злобно щерился. — Как же не знать. С-сука! Вот ведь паскуды, твари, ублюдки! — Мудило долго ругался. — Каких-то уродов, гнойных пидоров, бля, забирают, а мы тут… Корячься как петухи, как, бля, мудилы какие. У-у, гнида! У-у, с-сука! У-у, падла! Лютая, лютая, лютая! — Мудило ругался, долго и страшно.
Шло время. Дед поправлялся и наконец, вскоре после того как Мудило умер, вернулся к обычной жизни. В первый же день после работы он подошел к воротам, даже потрогал ручку, но открывать не решился. Было страшно, странно и страшно. Дед постоял, потоптался, вздохнул, отошел, остановился, потоптался еще раз, еще раз вздохнул.
— Интересно, — Он посмотрел в небо. — Узнал он, или все-таки не стерпел? Нет, наверно, узнал… Узнал, конечно, на то он и Умник…
И Дед вернулся в барак, и долго ворочался, и уснул только под утро. На следующий день, после очередного кошмара в забоях, Дед, едва помня себя от усталости и отупения, снова пришел к воротам. Долго стоял, пытаясь заставить себя поверить, тронуть ручку, толкнуть ворота. Он приходил к воротам несколько дней, потом перестал. Пришла очередь быть дежурным, и несколько дней он расхаживал и орал, пока не охрип. Потом ему назначили новичков, сразу двух, таких невероятных кретинов, что несколько раз он еле сдержался чтобы их не убить. Так, в гнусной рутине, в крови и дерьме ползло время, и про ворота он почти забыл.
Опустилась зима, ужасная, лютая, беспощадная — впрочем, в ней тоже был плюс, потому что вечной вони убавилось, и ветер иногда приносил даже свежий холодный воздух с гор. Дед, вдыхая случайные струи свежести, несколько раз вспоминал про Умника, и про Лысого, и про этот проклятый люк. Как-то раз он решился и снова вышел к воротам.
Было холодно, мрачно, тяжелые низкие тучи скребли крыши бараков, начиналась метель. Дед постоял у ворот, трогая ручку, и, наконец, повернул ее. Ручка далась спокойно, и повернулась, и Дед подтолкнул тяжелую створку, и она неспешно отъехала в сторону — тихо и гладко. Дед, ощущая безразличную слабость, одной ногой переступил порог.
За воротами простиралась равнина — она отлого шла к горизонту, а на горизонте в зимней вечерней мгле высились горы, какие-то, вдруг показалось Деду, волшебные, нереальные. Дед стоял долго, оглядывая бесконечность, небо, нюхая свежий ветер с гор, топтался, вздыхал, кашлял простуженным горлом.
— Сука, — шептал он, вздыхая. — Вот ведь сука, умник, сучонок. Надо было его прибить, недоноска. Сука. Паскуда. Умник проклятый. Я тоже… Я тоже уйду! Когда-нибудь…
Где-то там, в горах, за которыми, как уверял Умник, тоже наверняка были зоны, сейчас находился он сам — если был жив. Дед почему-то был совершенно уверен, что Умник был жив. И он стоял так, стоял, и снова оглядывал вечернюю бесконечность, и небо, и снова и снова нюхал свежесть горного ветра, топтался, вздыхал, кашлял, ругался, оборачивался и снова вздыхал.