Пришлось показать небольшую пантомиму — как я передвигаю джойстиком кресло, без которого мне остается лишь перетаскивать свое тело, отталкиваясь от пола руками.
— У тебя паралич?
— Да.
Ее губы вновь задрожали. Женщина наклонилась и убрала прядь волос с моего лба.
— Ничего, — продолжил я, — когда гравитации нет, ноги мне не нужны. Поэтому-то мама и отправилась на конференцию. Она хотела получить работу в колонии на одном из астероидов, чтобы нам никогда больше не пришлось волноваться об этом.
— Я передам капитану. Ты сможешь позаботиться о сестре или мне поискать вам помощника?
— Я хочу с Миреком, — заявила Иренка, не глядя на женщину.
Сестра обхватила меня так крепко, что дальнейшие вопросы оказались излишними.
Женщина встала — несмотря на отсутствие гравитации, ее ботинки цеплялись к полу — и снова убрала прядь волос с моего лба.
— Если вам потребуется помощь… любая… нажмите эту синюю кнопку. Меня зовут Элейн. Экран рядом с кнопкой — компьютер, можете посмотреть что-нибудь или поиграть в игры.
— Спасибо, — ответил я. — Но мне бы очень хотелось узнать, куда мы направляемся.
— Мы пока и сами не знаем. Это решит капитан. Война сейчас не только на Земле.
Наш корабль оказался обычным межпланетным лайнером. Очень распространенная модель, таким даже имен не давали, лишь номера. Капитан старался держать нас в курсе событий, но ему, похоже, не доводилось общаться с детьми, поэтому мне часто приходилось обращаться к Элейн за пояснениями. Она сказала, что мы отправляемся на Юпитер, где, возможно, встретимся с другими беженцами.
Я чувствовал почти постоянное ускорение: мы убегали от боевых спутников, продолжавших курсировать между Землей и Луной. Наличие ускорения означало, что всю первую половину пути мне придется провести на нашем с Иренкой месте. Меня бы это вполне устроило, если бы только не приходилось обращаться за помощью к Элейн каждый раз, когда я собирался сходить в туалет. Когда она таскала меня на руках по проходу, кое-кто из подростков смеялся и называл меня сосунком. Что ж, я давно привык не обращать на такое внимания.
Однако потом они начали задирать Иренку, и я понял, что с этим надо кончать.
В середине полета, пока не началось торможение, наступило несколько часов невесомости. Остальные дети сделались неуклюжими, а я почувствовал себя как рыба в воде. Последние несколько месяцев я провел в тренажерных залах с нулевой гравитацией, в надежде на то, что мама получит работу на астероидах. Теперь настало время применить мои навыки.
Несколько фингалов и разбитых губ — и задиры угомонились. Мы достигли взаимопонимания. Узнав о случившемся, Элейн, конечно же, меня отругала. Взрослым всегда приходится так поступать, чтобы казалось, будто они не принимают чью-нибудь сторону. Впрочем, потом, когда корабль начал торможение, а мне вновь потребовалась помощь Элейн, она тихонько похвалила меня за то, что усмирил буянов и заступился за сестру.
Дразнить нас перестали, и меня это вполне устроило.
За иллюминаторами постепенно разрастался величественный Юпитер. Впервые мы увидели его еще неделю назад, и с тех пор он становился все больше, по мере того как мы приближались к точке встречи с одной из орбитальных станций, о которых говорил капитан.
Не знаю, о чем мы думали. Юпитерианские колонии стали для нас некоей мифической целью, на них возлагались самые разнообразные и, как я понял позднее, несбыточные надежды. Особенно очаровал Юпитер Иренку.
Мне приходилось постоянно напоминать ей, что мама и папа не встретят нас, когда мы прилетим. Каждый раз она злилась и говорила, что ненавидит меня, потому что я рад смерти родителей и могу теперь помыкать ею. С этими словами она обычно отправлялась на маленькую игровую площадку, которую члены экипажа построили в грузовом отсеке, и пропадала примерно на час. Затем возвращалась в дурном настроении, извинялась передо мной, и мы обнимались.
Когда салон залил красный свет и завыла сирена, Иренка находилась в туалете.
Из динамиков, перекрывая детские крики, раздался рев капитана:
— НАС АТАКУЕТ АВТОМАТИЧЕСКИЙ СПУТНИК! ПРИСТЕГНИТЕСЬ И ГОТОВЬТЕСЬ К ПЕРЕГРУЗКАМ!
Я тут же подумал об Иренке, застрявшей в туалете, даже оттолкнулся руками от сиденья, но Элейн тут же схватила меня за плечо и усадила обратно.
— Делай, как сказано! — заорала она.
— Там моя сестра!
Элейн проследила за моим взглядом, кивнула и выкрикнула:
— Оставайся здесь, я верну Иренку!
Она бросилась бежать по проходу. Я кое-как пристегнулся, и в этот момент начались перегрузки. Нас бросало из стороны в сторону, кабину наполнили крики и плач. Элейн тем не менее осталась стоять — я видел, как она открыла своей карточкой дверь туалета. Затем распахнула кабинку, выскочила с Иренкой на руках — сестра бешено сучила ногами и искала глазами меня.
— Успокойся! Успокойся, дорогая! — кричала Элейн.
Началась следующая серия жутких маневров. Я видел, как какая-то девочка, не успевшая хорошо пристегнуться, вылетела со своего места и разбилась о потолок. Несколько секунд ее безвольное тело висело в воздухе, потом его катапультировало вперед. Раздался тяжелый удар и хруст.
Несмотря на все это, Элейн продолжала крепко держать Иренку. Она направлялась ко мне, когда корабль дернулся, принимая страшный удар. Раздались стоны и визг.
Мне показалось, что голова сейчас лопнет, и тогда я понял: нас подбили. Элейн и Иренка смотрели на меня, их рты оставались открытыми, как две буквы О, а воздух, стремительно покидавший салон, трепал их волосы.
Потом из моего кресла выскочил оранжевый щит, накрывший меня, словно саван, и запечатавший все щели.
Я звал Иренку, пытался расстегнуть ремни. Через маленькое окошко я видел, как салон превращается в кошмарное месиво красных мигалок, взрывов и разлетающихся осколков. Мы с сестрой успели взглянуть друг на друга в последний раз — ее рот замер в беззвучном крике: «Мирек!». А потом мир перевернулся:
Очнулся я от того, что замерз до костей. Уши болели, из носа шла кровь, уже забрызгавшая всю рубашку. Плевать. Я просто сидел, зажмурившись изо всех сил, и вспоминал Иренку, звавшую меня. Потом почувствовал, как в груди рождается крик. Когда он прорвался наружу, я взвыл. Минуты шли, а я все кричал и никак не мог успокоиться.
Позднее вой все же утих. Я чувствовал себя истощенным настолько, что сумел выдавить лишь несколько сдавленных всхлипов, после чего впал в забытье.
Так прошло несколько часов. Потом в животе забурчало, и я решил ознакомиться с инструкцией, отображавшейся на маленьком экране, встроенном в подлокотник кресла. Окружавший меня щит раздулся, словно воздушный шар, позволяя даже немного подвигать локтями. Я отстегнулся и в соответствии с указаниями поднял сиденье, под которым обнаружился унитаз. Воспользовавшись им, я вернул сиденье на место и продолжил смотреть через окошко на черноту космоса и медленно движущиеся звезды.
Когда салон разгерметизировался, меня, похоже, вытянуло наружу. Или, возможно, кресло автоматически катапультировалось. Теперь это уже не имело значения. Иренка погибла в нескольких шагах от меня, а я ничего не смог сделать.
Я подвел ее. Подвел папу, которому обещал позаботиться о сестре.
Мне очень хотелось покончить со своим никчемным существованием.
В груди заворочался еще один крик, но сил на него уже не осталось. Навалился тяжелый сон.
Разбудил меня резкий толчок. Щит стремительно спускал воздух.
Я вцепился в компьютер, пытаясь узнать, почему не сработала аварийная сигнализация, и в этот момент щит втянулся в подголовник моего кресла.
Я дернулся, ожидая увидеть холодный вакуум, но вместо этого обнаружил ребристые, ярко освещенные стены… еще одного корабля.
Просторная, с высоким потолком комната пустовала. Она напомнила мне салон лайнера, на котором мы с Иренкой бежали со станции.
Иренка. Меня охватила тоска. В сознании с беспощадной отчетливостью всплыла сцена ее смерти. Неужели это никогда не закончится? Неужели я так и буду видеть Иренку, погибающую миллион раз, и чувствовать собственное бессилие?
Внезапный щелчок заставил меня поднять голову. В стене открылся круглый люк.
Сердце бешено заколотилось в груди. Над полом проплыла фигура в белой, похожей на пижаму, одежде.
Морщинистая, угольно-черная кожа, большие глаза.
Пожилая женщина смотрела на меня, не мигая. Затем ботинки прилипли к металлу, и она быстро подошла ко мне.
— Мальчик в ужасном состоянии, Говард, — произнесла она по-английски с сильным американским акцентом, какой мне доводилось слышать только по телевизору. Когда женщина склонилась ко мне, я различил в ее ухе крошечный наушник. Она посмотрела мне в глаза, затем обратила внимание на мои дрожащие кулаки и высохшую кровь на рубашке.
— У тебя есть имя, сынок?
— Мирослав, — ответил я. Из-за крови и слизи, забившей мои ноздри, голос звучал так, будто я простудился.
— Это русское имя?
— Польское.
— Что ж, благодари Господа за то, что наши пути пересеклись, Мирослав из Польши. Когда роботы атаковали Юпитер, тут был настоящий ад. Мы с Говардом отключили обсерваторию и подождали, пока они не двинутся дальше. Потом покинули орбиту и улетели.
— Улетели? Что вы имеете в виду?
— Кругом автоматика. Военных больше нет, но их машины остались. И обсерватория для них — очередная мишень. Поэтому мы с Говардом решили, что лучше будет отправиться в свободное плавание.
— Куда?
— К поясу Койпера[2]. Последнее, что нам осталось. Мы собираемся найти Бродяг.
Бродяги. О них рассказывали в школе: частные корабли, отправившиеся в глубокий космос, чтобы узнать, пригодно ли пространство за Нептуном для колонизации. С тех пор как они пересекли орбиту Плутона, от них не поступало никаких сообщений. Здравый смысл подсказывал: Бродяги погибли.
А если нет?
Смерть Иренки по-прежнему заслоняла для меня все остальное, поэтому Бродяги меня в тот момент не интересовали. Я продолжал изучать стену.
— Меня зовут Тэбита, — представилась женщина, протягивая руку.
— Спасибо, что подобрали, — я ответил слабым рукопожатием.
— Похоже, тебя это не очень-то радует, Мирослав.
— Мирек. Сестра звала меня Мирек. Она… она…
Я не смог произнести это вслух — впрочем, слова и не потребовались. Тэбита прижала палец к моим губам.
— Тише, малыш. Ты пережил Судный день. Пойдем, я приведу тебя в порядок.
Я позволил взять себя за руку и вытащить из кресла. Женщина направилась к люку. Потом заметила, что я только цепляюсь руками за поручни, а ноги безвольно болтаются в воздухе.
— Не можешь идти? — спросила она. Я кивнул. Тэбита тут же стала ощупывать меня, пытаясь найти рану, но я оттолкнул ее.
— Паралич. Это с рождения.
— Сожалею, — женщина вздохнула. — Ну, Мирек, мы с тобой сделаем все, что в наших силах.
— А кто такой Говард? — спросил я.
— Мой муж. Скоро вы с ним познакомитесь.
Говард и Тэбита Маршалл родились в Вирджинии. Работали они на одном из мобильных телескопов, вращавшихся по орбите вокруг Юпитера. В молодости они прибыли сюда как инженеры, а позднее стали руководить обсерваторией.
Все это я узнал, пока Тэбита помогала мне снять рубашку и вымыть лицо.
— Потом в НАСА сказали, что телескоп уже очень стар и его нужно списать. Но нам с Говардом здесь так нравилось, что, когда астрономы собрали свои пожитки и улетели, мы решили остаться. Сперва в знак протеста, а потом в НАСА сдались и разрешили нам продолжить работу. Мы отсылали им данные вплоть до самой войны.
Говард, как выяснилось, умер несколько лет назад, но его личность перенесли в компьютер, и теперь обсерваторией управлял он. Я слышал, что такое проделывали пилоты, вызывавшиеся добровольцами в далекие экспедиции, когда становились слишком стары или заболевали во время полета. Технология считалась экспериментальной, и на Земле в нее не очень-то верили. Общение с Говардом напоминало разговор с воображаемым другом — он будто бы находился везде и нигде одновременно.
Сама обсерватория представляла собой нагромождение зданий, прилепленных к крошечному, но богатому рудой астероиду, бывшему когда-то одним из троянцев[3] Юпитера. Когда роботы достигли юпитерианских поселений, Говард отключил все оборудование в надежде, что обсерваторию не заметят.
По чистой случайности наши траектории пересеклись, и пассивные сенсоры Говарда засекли аварийные сигналы. Тэбита потребовала поднять меня на борт, несмотря на риск.
Я не знал, что говорить, и потому предоставил инициативу Тэбите (настаивавшей, кстати, на «просто Тэб»). Моя собеседница буквально фонтанировала интересными историями, оптимизмом и хорошим настроением. Я даже почти забыл о депрессии, впившейся в мое сердце с тех пор, как умерла Иренка. И все же мысль о потере родителей и сестры не переставала мучить меня, как ноющий зуб.
Я вымылся и переоделся в белый халат, подобный тому, что носила Тэбита. Затем мы отправились на прогулку по обсерватории. Почти все отсеки оказались запечатаны — системы поддерживались в работоспособном состоянии автоматически, а Тэбите хватало и нескольких комнат. При нулевой гравитации она двигалась как рыба в воде. Мы посетили спортзал, в котором хозяйка станции проводила по нескольку часов в день, чтобы не дать своим мышцам и костям сойти на нет за ненадобностью.
— Мирек, я понимаю, что ты не можешь пользоваться ногами, — сказала Тэб, — но думаю, ты приспособишься. Пока что мы, наверное, откроем для тебя одну из запечатанных комнат. Полагаю, ты какое-то время побудешь у нас в гостях.
— А что если я этого не хочу? — поинтересовался я и остановился, ожидая ответа.
Тэб посмотрела на меня, удивленно подняв бровь.
— Мальчик, ты и в правду думаешь, что у тебя есть выбор?
— Папа говорил, что выбор есть всегда.
Тэб открыла рот, собираясь поспорить, но потом передумала и посмотрела на меня с опаской.
— Что ж, вполне справедливо, дитя мое. Господь дал нам свободу воли, и не мне отнимать у тебя это право. Мы можем выделить тебе спасательный катер. Отправляйся, куда захочешь.
Я посмотрел на Тэбиту.
Если останусь в обсерватории, боль никуда не уйдет — это я понимал. Но поможет ли от этой боли хоть что-нибудь? На глаза навернулись горячие слезы, и я быстро отер их рукавом. Затем выругался по-польски.
Тэб вздохнула и наклонилась, чтобы посмотреть мне в глаза. Когда она заговорила, ее южный акцент зазвучал особенно четко:
— Все произошедшее — позор для человечества, Мирослав. Твоя семья. Моя семья. Все остальные — их больше нет. Судный день наступил и прошел, а мы все еще здесь. Думается мне, что у Господа еще осталась для нас работа. Наша встреча не случайна, уж в этом-то я уверена. Не знаю, что еще говорил тебе твой папа, но позволь поделиться тем, что говорил мой отец мне. Он говорил так: «В этой жизни никуда не деться от боли». Еще со времен Адама и Евы Господь хочет, чтобы мы знали боль — такова часть испытания. Я не могу исцелить твои раны, могу лишь сказать: нас будут судить по тому, как мы справились со своей болью, как мы использовали ее, чтобы, несмотря ни на что, исполнять Божью волю. Ты понимаешь меня?
Нет, я ее не понимал. Мои родители — физики. Наша семья никогда не ходила в церковь. А речи Тэб звучали как цитаты из старых книг о тех временах, когда люди отдавали предпочтение религии, а не науке. Я не привык к этому, чувствовал себя не в своей тарелке и тем не менее не мог не заметить убежденности, с которой говорила Тэбита. Не мог я отрицать и искренность ее доброты.
Слезы хлынули рекой, и я оставил бесполезные попытки вытереть их. Иренка наверняка полюбила бы Тэб, если бы только оказалась здесь вместе со мной.
Я пробормотал что-то в этом духе и тут же почувствовал, как Тэб с неожиданной силой обхватила меня и чуть не задушила в объятиях.
Впервые кто-то по-настоящему обнял меня с тех пор, как мы попрощались с папой.
Я ревел, уткнувшись в ее плечо, а она стала тихонько напевать какую-то песенку (как я выяснил позже — церковный гимн).
Я, конечно, решил остаться.
Потом мы с Тэб заговорили о Бродягах.
— Так с чего же начнем? — спросил я. — Не можем же мы искать их вслепую.
— Самая крупная группа, говорят, полетела по траектории «Пионера-10». Мы можем сделать то же самое, Говард?
— Посмотрим… — голос Говарда раздавался из динамиков под потолком. — Ага, вот этот файл. Да, думаю, все получится. Нам по пути — хорошо, что от Юпитера мы направились в эту сторону. Придется еще подождать, прежде чем я осмелюсь снова включить двигатели — мы недостаточно далеко.
— Договорились, — ответила Тэб. — Уж времени-то у нас точно с избытком.
Она не шутила. Даже с постоянным ускорением до орбиты Плутона мы добрались только через два месяца. Еще восемь ушло на то, чтобы добраться до внутренней границы пояса Койпера. Обсерватория оказалась прекрасно подготовлена для дальних экспедиций. Обширные запасы антиматерии обеспечивали энергию, а гидропоника — рециркуляцию воздуха. Тэб научила меня пользоваться системами жизнеобеспечения обсерватории, затем мы дважды провели подробную инвентаризацию всех расходных материалов и запчастей. Говард построил графики, показывающие, на какой период нам хватит ресурсов.
Допустим, с обсерваторией ничего не случится и двигатель будет включаться только для коррекции курса, тогда пройдет двадцать лет, прежде чем у нас закончится что-нибудь важное. Даже если откажет главный реактор, запасной сможет обеспечивать нас энергией еще десять лет. А если свести все к минимуму и оставить только системы жизнеобеспечения, этот срок увеличится втрое. Следовательно, все, что нам нужно, — заботиться о гидропонной ферме, и тогда воздуха и еды нам с Тэб хватит на десятилетия.