Три подруги в классе превосходили остальных интеллектом. Прежняя обстановка позволяла им проявлять академические и лидерские способности — и мне было интересно, как они прореагируют на уравниловку. В военизированной атмосфере эти ученицы казались озадаченными и печальными. И рассказали все своим родителям.
Мне позвонил раввин одного из родителей. Он был вежлив и разговаривал покровительственным тоном. Я ответил, что мы изучаем немецкий тип личности. Это его устроило, он обещал успокоить родителей.
Сколько раз в истории представители духовенства извиняли неприемлемые условия! Если бы он воспылал гневом или попытался исследовать ситуацию, то я мог бы указать ученикам пример сопротивления. Но нет. Раввин стал соучастником.
Ученики отнеслись к Третьей волне с полной серьезностью. Они требовали от других строгого соблюдения правил и запугивали тех, кто критиковал эксперимент.
Ученик Роберт был очень крупным, но малоодаренным. Третья волна позволила ему стать значимым, равным всем остальным. В среду вечером я обнаружил, что Роберт ходит за мной следом, и спросил, что это значит. Он попросил:
— Мистер Джонс, можно я буду вашим телохранителем, пожалуйста?
Перед такой преданностью я не устоял. Он всегда шел справа от меня и салютовал другим ученикам. В комнате для преподавателей он стоял молчаливым стражем, пока я пил кофе. Когда учитель английского языка сказал, что ученикам в „учительскую“ нельзя, он улыбнулся:
— Я не ученик, а телохранитель.
Я был измучен и встревожен. Многие ученики перешли разумные границы, Третья волна стала центром их существования. И я невольно действовал как диктатор. О, я имел самые добрые намерения и каждый день доказывал себе, какую пользу приносит такой обучающий опыт! Но к четвертому дню перестал верить самому себе…
Я ловил себя на том, что вхожу в роль даже без необходимости. А не происходит ли то же самое со многими людьми? Мы берем предписанную нам роль, а потом перекраиваем свою жизнь так, чтобы она соответствовала образу. Я беспокоился, что ученики совершат поступки, о которых потом будут жалеть. Тревожился и за себя.
Закрыть эксперимент? Тогда многие останутся в „подвешенном“ состоянии. Они продемонстрировали радикализм, эмоционально раскрылись. Резко вернув их обычную действительность, я до конца учебного года буду видеть сконфуженные лица. Для Роберта и ему подобных будет слишком болезненно, если им скажут, что это была всего лишь игра. Они станут посмешищем для более способных учеников, которые участвовали в игре осмотрительнее. Я не мог допустить, чтобы „Роберты“ опять проиграли.
Но позволить эксперименту идти своим чередом тоже нельзя! События начали выходить из-под контроля. Отцом одного из учеников был полковник, попавший в немецкий лагерь для военнопленных. Вечером в среду он вломился в наш класс и устроил погром.
Наутро он ждал меня, прислонившись к двери аудитории. Он рассказал мне о друзьях, убитых в Германии. Он хватался за меня, чтобы удержаться на ногах, и весь дрожал. С трудом выговаривая слова, он умолял, чтобы я понял его поступок и помог ему добраться до дома. Я позвонил его жене и с помощью соседа отвел его домой.
Третья волна нарушала учебный процесс: ученики пропускали уроки, чтоб участвовать в движении. В школе появилось настоящее гестапо. Видя, что эксперимент разрастается со скоростью взрыва, я вспомнил старый баскетбольный прием: когда играешь без шансов на успех, то надо сделать что-то неожиданное.
В четверг класс вырос до восьмидесяти человек. Они поместились в аудитории лишь потому, что сидели „смирно“.
— Гордость — это нечто большее, чем знамена и салюты, — говорил я. — Гордость — это то, чего у вас никто не может отнять. Быть гордым — значит знать, что ты лучший…
Я вдруг резко понизил голос:
— Третья волна — не просто школьный эксперимент. Это общенациональная программа, цель которой — выявить молодежь, готовую бороться за изменения в нашей стране! До сих пор мы лишь готовились к настоящему делу. По всей стране преподаватели вроде меня набирают молодежные отряды, которые с помощью дисциплины, общности, гордости и действий покажут нации пример. Если мы сможем изменить порядки в этой школе, то мы изменим их везде!
Три девушки выразили сомнение. Я заставил их выйти и назначил конвоиров, которые должны были отвести их в библиотеку и не пускать завтра в класс. Затем театральным тоном сообщил, что завтра состоится экстренный сбор только для участников Третьей волны.
Это была нелепая игра. Я не умолкал, боясь, что если остановлюсь, то кто-нибудь засмеется и весь великий план рухнет. Я сообщил, что в полдень пятницы кандидат на пост президента страны объявит о формировании Третьей волны. Тысяча молодежных групп со всей страны выступит с поддержкой этого движения. Готовы ли вы к великим свершениям?
Никто не смеялся. В комнате нарастало лихорадочное возбуждение:
— Мы можем это!
— Белые рубашки надевать?
— Да. Теперь слушайте внимательно. Завтра приходите в малую аудиторию без десяти двенадцать. Садитесь на свои места. Будьте готовы продемонстрировать дисциплину, общность и гордость.
В пятницу в 11:30 аудитория стала заполняться. Втиснулось более двухсот человек, мест не осталось. Присутствовали ученики всех мастей: спортсмены, популярные личности, лидеры, одиночки, группа ребят, которые всегда рано уходили из школы, байкеры, псевдохиппи… Однако собрание выглядело как единое целое, потому что сидели они абсолютно смирно. Знамена Третьей волны нависали над сборищем.
Ровно в двенадцать я закрыл двери и выставил у каждой по часовому. Несколько моих друзей, изображавшие репортеров, начали делать снимки, записывая что-то в блокноты.
— Через пять минут начнется национальная пресс-конференция, — сказал я. — Но сперва я хочу продемонстрировать прессе, как мы подготовлены.
Я отдал салют. В ответ взметнулось двести рук. Тогда я произнес девиз „Сила в дисциплине“. Его повторил многоголосый хор. Мы произносили его снова и снова. С каждым разом отклик толпы становился громче.
Было пять минут первого. Я выключил свет и подошел к телевизору. Казалось, в комнате не хватает воздуха. Я включил телевизор. Единственным источником света в комнате был его экран, отсветы играли на лицах. Все взгляды были устремлены к экрану, но картинка на нем не менялась. В аудитории воцарилась мертвая тишина. Между людьми и телевизором происходила немая схватка.
Победил телевизор. Белое свечение проверочной таблицы не превратилось в изображение политического кандидата. Телевизор просто продолжал пищать. Казалось, что он гипнотизирует аудиторию уже несколько часов…
— Так что же, нет никакого вождя?! — воскликнул кто-то. Все ошеломленно повернулись. Я медленно подошел к телевизору и выключил его. Воздух устремился обратно в комнату. В ней стояла прежняя тишина, но я впервые смог ощутить, что люди дышат. Я начал говорить. Каждое мое слово ловили на лету.
— Слушайте внимательно. Нет никакого вождя! Нет общенационального движения „Третья волна“! Вами манипулировали, и вы оказались не лучше и не хуже немецких фашистов, которых мы изучали. Вы считали себя избранными. Продали свободу за удобства, которые дают дисциплина и превосходство. Вы отказались от своих убеждений и приняли волю группы и большую ложь. Вы, конечно, думаете, что просто развлекались и могли в любой момент выйти из игры. Но как далеко бы вы зашли? Давайте я покажу ваше будущее.
Я включил кинопроектор. На белом экране, висевшем за телевизором, замелькали призраки Третьего рейха: дисциплина, марш представителей высшей расы, высокомерие, насилие, ужас, людей заталкивают в фургоны, смрадный дым лагерей, судебные процессы, „я только выполнял приказ“… Закончился фильм надписью: „Каждый должен признать свою вину. Никто не может заявить, что он в этом не участвовал“.
Во все еще затемненной комнате я признался, что испытываю боль и раскаяние. Я сказал:
— Из всех нас получились бы хорошие немцы. Мы бы надели форму, отворачивались бы, когда наших друзей и соседей предавали анафеме. Мы узнали, что значит найти героя, принимать поспешные решения, чувствовать себя всесильными. Мы увидели, что фашизм — это вера в то, что люди по своей природе порочны, и для сохранения порядка необходимы сильный вождь и дисциплина. Фашизм внутри нас.
Я вытащил из фотоаппаратов целлулоидные рулоны, засвечивая пленку. Дело было кончено. Суд завершен. Третья волна перестала существовать.
Ученики вставали и молчаливой шеренгой тянулись к выходу, откуда в комнату проникал свет. Роберт всхлипывал, судорожно хватая ртом воздух. Я обнял его. Утешая друг друга, мы стали помехой на пути уходящих учеников. В потоке образовался водоворот, потому что некоторые стали возвращаться, чтобы быстро обнять нас с Робертом. Другие открыто плакали. Люди сбивались в тесный круг и обнимали друг друга, двигаясь к двери и миру, который лежал за ней.
В течение недели мы жили общей жизнью. И у нас появилась глубокая общая тайна. Четыре года я преподавал в средней школе Кабберли, и никто никогда не признался в том, что был на сборе Третьей волны» [92].
Так что вот. Не в Германии с Италией, не в «совке» — а в свободных демократических Штатах удалось построить фашистскую ячейку всего за пять дней! И тоталитарная антиутопия Дж. Оруэлла «1984» творится в Англии, но никто не возмущен психологической недостоверностью этого…
В любой стране возможен фашизм. В США он цветет десятилетиями: почти все граждане согласны с бомбежками Югославии, Ирака, Ливии, Сирии, с бессудным швырянием людей в концлагерь Гуантанамо; а негров там не гнобят лишь с 1960-х. И все довольны.
Кстати, русы таким штукам подвержены меньше других. По себе знаю. В моем девятом классе (1986 год) харизматично-властный математик тоже навязывал ритуал и дисциплину — но уперся в наш пофигизм. Команды мы выполняли, но увлечь нас такой игрой?! Не смешите…
И доносами в классе пробавлялся лишь малолетний уголовник (отброс и двоечник), с которым никто не дружил.
Антисемитизм
Все знают, что Гитлер, скажем так, недолюбливал евреев. Почему? За что? Когда это началось?
Послушаем его самого. Вот кусочек «Майн кампф» о начале века: «Тон, в котором венская антисемитская пресса обличала евреев, казался мне недостойным». Не было у него в юности ксенофобского настроя! Но вот дальше:
«Я увидел Вену в новом свете. Куда бы ни пошел, я встречал евреев. И чем больше я приглядывался к ним, тем рельефнее отделялись они в моих глазах от остальных людей… Окончательно оттолкнула меня не только физическая неопрятность, но и моральная грязь этого избранного народа. Разве есть хоть одно нечистое дело, прежде всего в культурной области, в котором не был бы замешан еврей? Как в любом гнойнике найдешь червя или личинку его, так в любой грязной истории непременно натолкнешься на еврейчика. Когда я познакомился с деятельностью еврейства в прессе, в искусстве, в литературе, в театре, это усилило мое отрицательное отношение. Одобрительные рецензии всегда относились только к еврейским авторам. Критика обрушивалась только на немцев… Когда я увидел, что евреи являются и вождями социал-демократии, с глаз моих упала пелена».
Схожие мысли высказывал гитлеровский кумир Р. Вагнер: «Евреи более чем уравнены в правах. Они будут господствовать, пока за деньгами сохранится сила, перед которой бессильны все наши стремления и дела…
К содержанию художественных произведений еврей безразличен: лишь форма интересует его. Еврею всё равно, что сказать в произведении искусства, остаётся вопрос — как сказать. Неспособные к художественному выражению, евреи всё же достигли руководства общественным вкусом в наиболее распространённой области современного искусства — в музыке» [93].
За эти цитаты мне самому могут прилепить ярлык антисемита, а это сейчас тягчайшее обвинение. Хочешь успеха в обществе — лучше будь серийным убийцей! Однако прошу заметить: невозможно изучать нацизм, игнорируя его антисемитскую составляющую. А анализу поддается лишь нечто, лежащее перед глазами. Так что я обязан (хочу того или нет) вытащить эту тему. Не поняв взгляды Гитлера по этому вопросу, мы упустим важнейший элемент его политики.
Продолжим.
В 1923-м Гитлер высказался уже определенно: «Еврей — это, пожалуй, раса, но не человек. Он не может быть человеком в смысле образа и подобия Бога. Еврей — это образ и подобие дьявола. Еврейство означает расовый туберкулез народов» [94].
Искренне он так думал? Или притворялся?
Странный вопрос?
Ничуть. Фюрер ведь говорил и такое: «Если б еврея не было, его следовало бы выдумать. Нужен зримый враг, а не кто-то абстрактный» [95]. Иными словами, Гитлер лишь воспользовался массовой неприязнью к евреям, чтобы за ним пошли. Куда пошли? Куда изначально планировалось: громить русских.
Но эта цель в 1920-е годы немцев бы не увлекла: не было у них причин на нас злиться! Сперва следовало их увлечь, распалить, прийти к власти на волне народного гнева — а потом уж они волей-неволей ринутся туда, куда пошлет «великий фюрер».
Гитлеровский антисемитизм был заманухой для народа.[37]
Но, придя к власти, следовало подкрепить слова какой-то реальностью. И 15 сентября 1935 года появились так называемые «Нюрнбергские законы» [96].
Закон о гражданстве рейхаГражданином рейха является лишь тот, кто имеет германскую или родственную ей кровь и своим поведением доказывает, что готов служить рейху.
Право считать себя гражданином рейха дает удостоверение о принятии в гражданство.
Гражданин рейха является единственным носителем всех политических прав.
Закон о защите немецкой крови и немецкой честиБрачные союзы между евреями и подданными немецкой или родственной ей крови запрещены. Браки, заключенные вопреки закону, недействительны, даже если они зарегистрированы за границей.
Внебрачные связи между евреями и подданными немецкой крови запрещены.
Евреям не разрешается нанимать домашнюю прислугу женского пола немецкой или родственной ей крови моложе 45 лет.
Евреям воспрещается поднимать флаги рейха и земель и пользоваться цветами государственного флага.
Затем вышли пояснения:
Еврей не может быть гражданином рейха. Он не имеет права голоса по политическим вопросам и права занимать общественную должность.
Служащие евреи после 31 декабря 1935 года уходят в отставку.
Евреем считается гражданин, который произошел от двух бабушек или дедушек, относящихся полностью к еврейской расе.[38]
Немцы восприняли эти расистские законы равнодушно: не радовались и не протестовали. А как на них отреагировал цивилизованный мир? Германию бойкотировали? Завалили нотами протеста?! Ввели экономические санкции?!! Не совсем…
Ей позволили провести в 1936 году Олимпийские игры — сразу и летние, и зимние! Авторитет Гитлера это вознесло до небес. Притом — заметьте — СССР тогда в МОК не входил…
Итак, «западные демократии» (прежде всего англосаксы) торжественно поощрили антисемитские законы. Они — соучастники расовых преступлений нацистов. Нельзя это забывать!
Угадайте, какую страну наградили следующей Олимпиадой? Японию. Игры-1940 должны были пройти именно там, но война помешала.
За что японцев похвалили? Читайте дальше…
Впрочем, и после Нюрнбергских законов никто евреев в Германии не бил и не сажал в концлагеря за национальную принадлежность [97] — их лишь выдавливали из страны. Только в 1934–1935 годах выехало около 30 000 евреев. В мае 1939-го в рейхе (без Австрии и Судет) их оставалось 233 646 человек, до 1 сентября успело эмигрировать еще 50 000 [98].
Причем ехать им следовало не куда попало, а в Палестину — для того чтоб появился предлог для возникновения там государства Израиль. Это было нужно сионистам; в этом их интересы совпали с интересами нацистов. [99]
Заметное насилие впервые применили 9 ноября 1938-го. За два дня до того семнадцатилетний еврей Гершель Гриншпан пятью выстрелами ранил секретаря германского посольства в Париже Эрнста фон Рата. Который, кстати, был против преследования евреев.
Гитлер выслал в Париж своего личного врача Карла Брандта, и тот… перелил раненому кровь не его группы! [100] 9-го числа Рат умер. Странная смерть: если фюрер хотел его убрать, зачем отправил личного врача? Можно было провернуть это гораздо тише. Думаю, Гитлер действительно хотел спасти дипломата.
Есть мнение, что Гриншпана натравили на Рата сотрудники гестапо. Глупое мнение. Нет, работала спецслужба иная — скорее всего, британская! На эту мысль наталкивает вот что: английская газета «Гардиан» пустила слух, что Гриншпан и Рат составляли гомосексуальную пару и таким образом выяснили отношения [101] (вроде бы на том же выстраивали защиту адвокаты). Газета направляет по ложному следу. Зачем это понадобилось британцам?..
— Почему «ложный след»? Голубой вариант ты на каком основании отвергаешь? — спросит читатель, жаждущий отыскать правду.
А вот смотрите.
Убийцу взяла парижская полиция. После оккупации Франции он очутился в рейхе, и дальше его след теряется. Есть информация, что в 1944-м он был еще жив, и его допрашивал А. Эйхман — начальник отдела гестапо IV-B-4, подчиненный непосредственно Гиммлеру. [102]
Ну. Ничего не смущает? Зачем какого-то обиженного гея держать пять лет и допрашивать на высшем уровне?!
Есть и другая версия: что Гриншпан отомстил за свою семью (кто ее оскорбил, расскажу позже). Но и в этом случае — зачем так долго с ним возиться?