Буря глушила эти «звуковые сигналы». Никто их не слышал, если кто-то там был на воде в периметре километров. Похоже было на то, что все жертвы кораблекрушения теряют силы. Акси-Вакси погружался в странную апатию. Похоже на то, что нас никто не спасет, думал он. Мы никогда не достигнем брега. Близ брега наши тела будут жрать волжские белуги, родственницы тропических крокодилов. Ну что ж, такова судьба. В северных конвоях бывает страшнее. Между тем кончился день, и мрак непогоды пожрал все ориентиры.
Трудно сказать, что они спаслись благодаря диспозициям Эли Крутояровой. Быть может, просто их спас случай, таинственное пересечение курсов; во всяком случае, в мутно-чернильном мраке вспыхнул топовый фонарь; это возвращалась с путины бригада рыболовецкого совхоза «Красный волгарь».
Штуку за штукой рыбаки-матерщинники и самогонщики вытащили из кипящей матери реки еле живых юнцов, измученного ветерана войны и все еще мощную русалку вузовского спортобщества «Буревестник». Дальнейшее для Акси-Вакси запомнилось, как воскресение в горячей утробе мягких кож и мохнатых тулупов.
Вернувшись в лагерь, он на опушке леса бесконечно кружил на «гигантских шагах», взлетая к Стожарам и пролетая на траверзе планеты Венеры. Незабываемой также была кружка горячего шоколада, которую получил каждый «бесстрашный пионер». Почетную грамоту за бесстрашие он использовал для красочной записки-картинки, адресованной Стелле Вольсман.
Летние пионерские лагеря возвращали бодрую жизнь нашему поколению даже в военные голодные годы. Тем повезло, у кого были расторопные взрослые члены семьи и, в частности, молодые тети с прозрачными глазами и яркими губами. Впервые Акси-Вакси попал в «Пустые Моркваши» летом 1943 года, когда ему шел одиннадцатый год. В полуголодных рационах главным источником сил был сушеный картофель. Продолговатые палочки, собственно говоря, мало были похожи на клубни, о которых пионеры прежде распевали песню «Здравствуй, милая картошка, низко бьем тебе челом!». Палочки вообще-то были похожи в неприготовленном виде на резину, однако в супах и в пюре, а также на сковородке были все-таки съедобны.
Младшим отрядам еды не хватало. Конкретным образом. Их приводили в столовую в построении по двое, рассаживали вдоль дощатых столов. По завершении трапезы всех принуждали встать и хором произнести: «Спа-си-бо-за-о-бед!» В старших отрядах немало было ловкачей, что пристраивались на кухне. Любая должность в столовой и на кухне, от кладовщика до уборщика, считалась синекурой. Однажды я слонялся вокруг пищеблока, и вдруг розовощекий крупный хмырь позвал меня в хлеборезку; самому ему бесценный продукт уже встал колом. Ох, братцы, как я наелся в тот день!
Интересно, что пищевая ситуация выглядела принципиально иначе летом 1944 года. На сушеную картошку никто уже не обращал внимания. Преобладали питательные каши: рис, овсянка, манная… Очень часто стол украшали «макароны по-флотски», где среди вареных мучных трубочек красовалась тушеная говядина в немалом количестве. К середине лета начинали поступать свежая капуста, свекла, морковь. Борщ, сваренный на подсолнечном масле, был объедением. В праздничные дни выпекали пончики, а по случаю взятия городов или, скажем, Дня Военно-морского флота СССР пионеры находили у себя на блюдечках, к чаю, не оформленные, а просто отколотые от американских глыб кусочки шоколада.
Несколько слов о массовых праздниках. В частности, о Дне Красного флота. Акси-Вакси чувствовал какую-то особую связь между этим празднеством и своей малой жизнью. В начале войны он нашел в сундуке скончавшейся бабушки секретные бумаги, связанные с делом отца. Среди этих бумаг была «Красная Татария» от июля 1938 года. Там на первой полосе красовался флагман Балтийского флота линкор «Марат» (бывший «Петропавловск», построенный в числе четырех самых передовых боевых кораблей мира выдающимся российским кораблестроителем Каннегисером, отцом поэта-акмеиста и террориста с.-р., при помощи честнейших причастных оборотов прикончившего чекиста Урицкого).
С какой стати стальная громада попала в сундук милейшей нашей бабули Евдокии Васильевны, занимавшейся не уничтожением людей, но их рождением (двенадцать душ ненадежного детства)? Акси-Вакси перевернул газету и нашел на четвертой полосе сообщение о завершении суда над бывшим председателем горсовета Казани и Булгар Павлюканом Ваксоновым. Без права обжалования он был приговорен к смертной казни (позднее замененной 18-летним заключением). Со времен открытия сундука юнцу снился корабль в движении. Точно так же, как почти никто в советском народе, он не знал, что в первые же недели войны «Марат» был расколот надвое немецко-фашистскими пикировщиками «штукас», иначе «юнкерсами». В движении сна он был целехонек и почти бесконечен в прохождении своей стали шаровой окраски. Павлюкан, словно адмирал Волжско-Каспийской военной флотилии, мерил мостик петровскими сапогами.
Вот еще одна связь с Днем флота – флотилия ВКФ, хранящая цельность наших берегов. Казалось бы, внутренняя река, впадающая в замкнутое море-озеро; никакой связи с мировым океаном, почти полная невозможность отражать потуги мирового империализма и поддерживать доблестный натиск мирового пролетариата. Ан нет, флотилия росла и перевооружалась, сохраняя мужество и наращивая подготовку своего личного плавсостава. Причины для этого все ж были: ну, во-первых, на крайнем юге нашего маршрута наличествовал псевдосамостоятельный коварный Иран, который жаждал воспламенить наше мусульманское население Махачкалы и Баку. Во-вторых, возможно превращение этих портовых городов в столицы каких-либо ипотетических (или ипертрофических?) государств. В-третьих, по всей Волге, осуществляя жажду реакционных сил, возможно было возникновение таких ипертрофических государств – в частности, Калмычности, и выше – Марьяулла, Великое Мордовство, не говоря уже о Татаро-Булгарском халифате.
Короче говоря, огневая мощь Волжско-Каспийской флотилии растет за счет ввода в строй новых канонерок и речных линкоров, именуемых «мониторами». Личный состав этой флотилии подает пример боевой и политической подготовки окружающим войсковым подразделениям и служащим тыла. На праздник флота моряки посещают пионерские лагеря живописного Поволжья, в частности и «Пустые Моркваши».
К приезду флотских наши пионервожатые затеяли большой пионерский костер. Флотские в накрахмаленных форменках, в бескозырках с отглаженными ленточками, с боевыми медалями и орденами прибыли вовремя к восходу звезды Венеры и созвездия Плеяд. Странным образом они больше обращали внимание не на пионеров, а на пионервожатых. Эти взрослые девушки, собравшись вместе, хихикали на матросов и подбоченивались, как бы демонстрируя свои наряды. У одной из них была на груди брошка-самолетик. Морячина с бронзовой мордой склонился к девичьей груди.
«Вам, кажется, нравится мой самолетик?» – спросила девушка. Морячина хохотнул: «Угадали! Но больше мне нравится его посадочная площадка!»
Девушка зарделась, что было очевидно даже в трепетании костра.
Эту историю нам рассказал Вовк Ассиновский. Он же показал нам мощагу морячину, который в тот вечер танцевал вальс-бостон с хрупкой девушкой. А утром произошла еще одна военно-морская история. Мы пошли искупаться на мостки. Там был ошвартован сторожевой катер ВКФ. Он, очевидно, должен был забрать наших шефов-гостей, которые вчера отбивали чечетку под ритм «Яблочко». Вчерашний любитель «посадочных площадок» стоял по пояс в воде, мылся кусочком дамского мыла. Все мышцы у него играли под тонкими, как спицы, солнечными лучами, пронизывающими еловый лес.
Мы все стояли и, стоя, мечтали о том, чтобы иметь такую же мускулатуру. Он оглянулся и увидел ребят. То есть он увидел и меня, Акси-Вакси. Впрочем, возможно, я для него был только лишь частью группы. Вероятно, он никого не выделил из нашей группы, даже Вовка Ассиновского. Очевидно, он хотел обидеть не нас всех по отдельности, а нас всех как группу. Быть может, как тех, кто еще не вырос к началу войны и не подвергался постоянному уничтожению.
«Ха-ха, – сказал он, похохатывая. – Какие у вас тут пионервожатые податливые!»
Похоже на то, что большинство не поняло смысла его язвительности. Только Ассиновский все понимал, потому что всю ночь подсматривал за пионервожатыми. «Ты, фраер, – сказал морячине наш быстро растущий второгодник. – Я тебя заделаю, сечешь?»
Морячина стал медленно приближаться к нам. Он натягивал тельняшку. Вытягивал ремень с медной бляхой: «А вот я сейчас тебя, пацана, огрею по округлым!»
Вовк отступал, набирая в карманы тяжелую гальку. Не расчитывая на рукопашную, он надеялся на рукометное оружие. И тут произошло еще одно неожиданное событие.
По крутой лесной дорожке, ведущей из нашего плоскогорного лагеря, спустились два уже знакомых персонажа, директор Стручков и физручка Крутоярова. Первый шел уверенными широкими шагами, чуть ли не бежал. Вторая суматошно обегала руководящее лицо, что-то быстро бормотала, как бы стараясь его остановить. Директор удерживал ее здоровою рукой, а также, той же рукою, ритмично подымал тяжелую палку, как будто собирался раздробить чью-то голову.
По крутой лесной дорожке, ведущей из нашего плоскогорного лагеря, спустились два уже знакомых персонажа, директор Стручков и физручка Крутоярова. Первый шел уверенными широкими шагами, чуть ли не бежал. Вторая суматошно обегала руководящее лицо, что-то быстро бормотала, как бы стараясь его остановить. Директор удерживал ее здоровою рукой, а также, той же рукою, ритмично подымал тяжелую палку, как будто собирался раздробить чью-то голову.
В это время катер в мегафон затребовал морячину: «Прохоров, на борт!»
Тогда тот запрыгал от камня к камню, взлетел по паре трапов и оказался наконец на борту. Директор было бросился за ним, пытаясь огреть поперек спины, однако катер уже отвалил. Морячина взял у командира мегафон и гулко отбалямбасил последнее приветствие: «Элёк, может, с нами прогуляешься?» Все пятеро шефов-гостей грохнули в хохоте, а Крутоярова скрестила руки на груди и плюнула им вслед.
Стручков с последним отчаянием выдавил из себя еле слышную угрозу: «Завтра вас, козлы, вызовут к адмиралу Миронову!» Катер стал споро уходить к устью Свияги и к тому месту, где еще недавно гуляла большая волна и где мы все чуть-чуть не погибли.
С кривой ухмылкой Вовк Ассиновский начал рассказывать о своей ночной охоте с фотиком «ФЭД». Он боялся, что снимки получились не в фокусе. А жаль: этот сучий прохор заделал трех наших пионервожатых. «Надеюсь, что Крутоярова не в их числе», – аристократически поинтересовался Ратнер. «Напрасно надеешься», – усмехнулся будущий фавн.
Эрос вообще-то постоянно кружил над «Пустыми Морквашами», снижаясь даже к невинному детству. Объяснение в любви называлось тогда «приглашением к дружбе». В пионерлагере эти приглашения принимали особенный, немыслимо романтический оборот, поскольку девочки и мальчики были значительно отделены друг от дружки. Утром мальчишеские и девчачьи отряды выходили на линейку отдельно. Пацаны, нахватавшиеся похабщины в городских дворах, с замиранием сердца следили за мельканием обнаженных колен и юных грудок, тронутых уже возрастными таинственными изменениями.
Изменение сосков очень тревожило пионерское сообщество. У мальчиков, как известно, набухание сосков тоже встречается, но быстро пропадает. Иногда задерживается. Вот у Вадьки Садовского, например, соски надолго застоялись в росте; он даже впадал в отчаяние: а вдруг я превращаюсь в девочку?
Во время утреннего построения на линейке, когда на мачте поднимался красный флаг и старшая пионервожатая провозглашала наш главный лозунг: «К борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов!» – «Всегда готов!» – мальчишеские и девчачьи отряды внимательно разглядывали друг друга: с кем дружить, как не ошибиться, найти себе правильный объект для дружбы? Обычно пацаны эдакого спортивно-хулиганского типа вроде бы запросто приближались к своему выбору и небрежным тоном приглашали: «Ленка (Милка, Наташка), айда дружить?» Казанский аристократ, типа Юрочки Ратгера, может быть, спросил бы иначе: «Кира (Рита, Нонна), вы бы не возражали со мной дружить?» Оба типа юнцов, разумеется, в понятие дружбы вкладывали тесные отношения, о которых дворовый футболист сказал бы «я ее зафоловал», а аристократ бы назвал это «прикосновением».
Акси-Вакси целый год после первой встречи в «Пустых Морквашах» думал о Стелле Вольсман. Экое небесное существо! Ведь это о ней сложена была международная морская песня:
…Полюбил за пепельные косы,
Алых губ нетронутый коралл,
В честь которых бравые матросы
Поднимали не один бокал…
Он бродил меж огромных сугробов, за зиму возросших вокруг ледяного парка Глубинное озеро. Это углубленное пространство, зимой превращающееся в естественный каток, что-то очень близкое ему напоминало, но он не мог вспомнить.
Иногда мимо него с шорохом и шухером проносилась «ледяная гопа» таких же, как он, пацанов, но только в накрепко прикрученных кожаными ремнями к валенкам коньках «норвеги». В руках у каждого из такой гопы крутился железный прут, которым можно было убить человека.
Я несчастный пацан, думал Акси-Вакси, я не могу примкнуть ни к тем, ни к другим, то есть ни к профессорским, ни к блатнягам. Вот вообрази, дружище: Стеллка Вольсман согласилась со мной дружить. Вне себя от радости я бегу через всю центральную часть города на Глубинное озеро. Вот ее жилище – пятиэтажный «Дом специалистов» с большими окнами. Я жду ее целый час, и вот она выходит, настоящая «серенада солнечной долины» в конёчках-снегурочках, привинченных к довоенным ботиночкам. Она сердито надувает губки: «Почему же ты без коньков, Ваксилий? А ведь собирались дружить!»
Ну не будешь же ей, дочке инженера по авиационным моторам, не будешь же ей говорить, что у тебя никогда не было коньков. А ведь если когда-нибудь ты счастливым образом приобретешь коньки, то ведь не будешь же ты учиться на коньках на глазах у Вольсман в таком солидном возрасте двенадцать лет!
А если ты будешь сопровождать Вольсман и вас окружит «ледяная гопа»? Уверен ли ты, что готов отдать свою жизнь за эту дивную деву? Пока что он воображал, как Стелла поднимает ножку, а он, ее паж, встает на колени и затягивает ее шнурки – какое счастье! Увы, счастье в дружбе нередко сменяется грустью, и она уносится от него по ледяной дорожке к блестящему ледяному пространству. Смех Стеллы доносится до него, то удаляясь, то приближаясь, а он не может за неимением коньков ни отдалиться, ни приблизиться. Он встает, охваченный грустью, и наконец вспоминает длинное, в весь квартал, трехэтажное здание на другом берегу Глубокого озера. Там он в предпоследний раз встречался со своим отцом, человеком во френче с оборванными карманами, который дрожащим голосом о чем-то просил своих командиров. Он вспоминает бумаги, найденные в бабушкином сундуке, особенно жалобу о применении к нему «двадцати двух методов активного следствия», и тогда все связывается в нить с узлами, и он понимает, что это за дом и кто такие тамошние командиры.
Стелла и Акси-Вакси три раза встречались в блаженные месяцы, августы и июли, в 1943-м, 1944-м и в 1946 годах. В сорок третьем голодноватом году он, может быть, и не заметил девочку с толстой косой, если бы случайно не натолкнулся на ее пикник с родителями. В этих летних пионерлагерях предусматривались встречи, на которых родителям разрешалось немного подкормить свое любимое детище. Тощий Акси-Вакси увидел толстоватого чьего-то папашу в майке и кругленькую мамашу с выпирающим из сарафана бюстом, которые любовно смотрели на девочку, активно поглощающую кусок кремового торта. Кремовый торт! Он думал, что такое существует только в фильмах.
На следующий год они стали поначалу переглядываться через линейку во время утренних и вечерних построений. Пацан всякий раз краснел, а девочка вроде бы отклонялась, поворачиваясь к нему своим «выгодным» профилем. Однажды, после «кораблекрушения», он решился написать Вольсман записку на почетной грамоте. Писано было псевдостаринным почерком, а на полях изображены были галеоны и бригантины XVII века, а между ними кучевые облака, а между облаками голенькие трубачи-херувимы с небольшими крылышками и даже с намеками на крохотные пиписьки. Текст гласил:
Вспоминая Стеллу Вольсман,
Моряки кружили в вальсе,
А корабль летел в пассатах,
Накренясь, меняя галсы.
Где вы, где вы, леди Вольсман,
В окруженье малых птах?
То ли на бульварах скользких,
То ли прячешь носик в пух?
Собрав малых птах, можно было прочесть послание: «Предлагаю встретиться за тысячу шагов от лагеря, на берегу потока Стремительного О, в тот час, когда утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
Девочки жили в больших спальнях с террасами, а мальчикам были отведены фанерные домишки; каждый на шесть душ. В назначенный день Акси-Вакси забрался на крышу своего домика и притаился за вентиляционной трубой. Утром, на линейке, он старался понять по выражению лица Вольсман, приняла ли она его приглашение. Выражение лица прекрасной девы было безучастным. Ни разу она не сосредоточила на нем своего взгляда. Ближайшая ее подружка Натэлка иногда затевала с ней какой-то смешливый разговор, и тогда Вольсман с некоторым вздохом поднимала к небу свои прекрасные очи. Соискатель дружбы читал эту мимику таким образом: «Как надоели мне эти соискатели дружб!»
Первую половину дня Стелла и Натэлла провели на открытой сцене, репетируя какой-то танец с пением по поводу Дня Военно-воздушных сил. За обедом ели котлеты с маисовым гарниром. Жевали вперемежку с разговорами. На Акси-Вакси ноль внимания. Потом куда-то смылись, спать, что ли. Когда солнце пошло на снижение, он влез на крышу фанерки и там залег. Был уверен, что девчонки уже забыли про его приглашение, и вдруг увидел: две тоненьких фигурки медленно, будто цветы собирают, направляются к выходу из пионерлагеря.
Когда они исчезли в «джунглях» – так он с Вадиком Садовским называл могучий елово-сосновый лес с орешниковым подлеском, – он спрыгнул с крыши «фанерки» в папоротниковую глухомань. Два ужа от растерянности оплели его щиколотку, но потом, прошептав «шмошш», укрылись в разных направлениях. Он стал считать шаги и сбился со счета, однако, пройдя то ли больше тысячи шагов, то ли меньше, увидел буколическую картину.