— Желаю, — сказал Кратов. — Но вначале мне нужно поговорить с одной рыбой.
— Поговорить — с рыбой?! — удивился Носов. — Ах, да…
5
Двухметровое перламутровое яйцо бесшумно парило под неярким светильником. В переднем окошке трепетала бледная пелерина, манипуляторы покойно сложены по бокам.
— Простите, что нарушил ваш покой… — начал Кратов.
— Пустяки, — сказал Блукхооп. — Отдых в вашем понимании нам не требуется. Мы отдыхаем, лишь приобщившись к вечности. Вы понимаете, о чем я?
— Надеюсь, что да.
— Так же, как и я понимаю вас. Заблуждение, что я как ксенопсихолог сосредоточил свой профессиональный интерес исключительно на эхайнах. Люди мне так же любопытны, как… образец для сравнения.
— Тогда вы должны угадать мой следующий вопрос…
— Это нетрудно. Вы хотите, чтобы я поделился с вами той информацией об эхайнах, которая известна только нашей расе, и никому больше во всей Галактике.
Кратов молча кивнул. У него не оставалось больше сил, и он опустился на пол там, где стоял.
— Такой исключительной информации не существует, — сказал Блукхооп с отчетливо прослеживаемой иронией. — О том, что знаем мы, знает еще по меньшей мере одна раса. Во всяком случае, сведения должны быть погребены где-то в ее анналах, и при желании они могут быть извлечены и воспроизведены. И, конечно же, знают тектоны. Потому что тектоны знают все.
— Вы не назовете мне эту расу, — полувопросительно вымолвил Кратов.
— Нет, не назову. Замечу лишь, что это древняя и уважаемая галактическая культура, в пору своей зрелости много и шумно экспериментировавшая с перспективными биологическими видами в самых различных уголках мироздания.
Достигнув же возраста мудрости, многих своих деяний она устыдилась и постаралась умалить ущерб там, где он был нанесен, и… как это говорится у людей… замести следы там, где все обошлось благополучно. Между прочим, эти смелые опыты с «искусственным вразумлением» послужили причиной возникновения в современной ксенологии самых блестящих и фантастических теорий. Возьмем, к примеру, вашу теорию «галактического изогенеза», которую выдвигает доктор Анд-ре Ван Дамм…
— Церус 1 — их дело? — мрачно осведомился Кратов.
— Нет. Есть принципиальное отличие между их экспериментами и тем, что вы встретили на Церусе 1. Они никогда никого не принуждали быть разумным. Они лишь стремились подобрать каждому подающему надежды виду оптимальную среду обитания. Или, например, сохранить альтернативу: вид, обреченный на вымирание в условиях межвидовой конкуренции, эвакуировать со своей неласковой к нему материнской планеты и дать ему реальный шанс в иных сходных условиях…
— Хорошо, — не слишком деликатно прервал медлительные рассуждения ихтиоморфа Кратов. — С каким из этих вариантов мы имеем дело?
— Разумеется, со вторым, — сказал Блукхооп. — Это был очень давний и масштабный эксперимент. Он ставил своей целью разъединение, сохранение и независимое развитие трех конкурирующих рас. К чести экспериментаторов отмечу, что они ограничились лишь первой его фазой, выведя из-под удара две угасающие ветви одного эволюционного дерева, а затем предоставили их самим себе. Что должно, по моему рассуждению, уберечь все три самостоятельно выросшие галактические цивилизации от комплекса неполноценности.
— Одна из этих рас дала начало Эхайнору, — нетерпеливо сказал Кратов. — Это секрет полишинеля. А кем же стали две другие?
— Хорошо, что вы сидите на полу, — насмешливо промолвил Блукхооп. — Есть надежда избежать ушибов, когда свалитесь от изумления.
6
Сдва не опрокинувшись на бок от сильного порыва ветра, гравитр плюхнулся на четыре лапы и намертво присосался к голому сырому камню. Кратов выскочил из еще ходившей ходуном кабины и, натягивая на голову капюшон, оскальзываясь, побежал к стоявшим возле тяжелых многоместных машин людям. Он сразу же озяб и промок. Свое имя Пляж Лемуров оправдывал полностью. Подразумевались, конечно же, не симпатичные недообезьянки из земных лесов, а лемуры в классическом, древнеримском понимании, то есть — неприкаянные души, что не обрели посмертного успокоения по причине сотворенных при жизни злодеяний. Только непокойным мертвецам и могла прийти фантазия — использовать эту дыру как пляж и принимать здесь ванны из призрачного света трех эльдорадских лун.
— Где они? — спросил Кратов, сразу отыскав глазами Носова.
Тот, как всегда, ладный и подтянутый, не испытывавший видимых неудобств, стоял в тени изъеденной солеными брызгами скалы и через распахнутою дверь следил на светившимся в глубине кабины экраном. Он молча ткнул пальцем куда-то в расщелину между камней. Кратов немедленно сунулся к ней, но сразу же уперся в широкую спину одного из носов-ских «фантомов».
— Не спешите, — сказал Носов. — Еще успеете полюбоваться. Через пять минут у нас будут переговоры.
— Переговоры?! — Кратов не поверил своим ушам. — Да вы, оказывается, не только бряцать фограторами горазды!
— Мы горазды в очень многих вещах, — уклончиво сказал Носов — Пойдете со мной? Кратов прищурился.
— Вы шутите, — произнес он недоверчиво. — Не боитесь, что все испорчу?
— Не боюсь. Вы слывете очень благоразумным человеком, в критические моменты. А сейчас самый критический момент. По крайней мере, в моей жизни.
— Так, — сказал Кратов, собираясь с мыслями. — Что они хотят?
— Чтобы мы убрали поле. Иначе начнут убивать заложников. Кроме самой Озмы, у них в руках еще четыре человека из ее охраны. Обычная тактика террористов…
— Они хотя бы намекнули, зачем им Озма?
— Намекнули! — ощерился Носов. — Так намекнули, что у меня до сих пор кулаки чешутся. Они сказали, что она им нужна.
— И все?!
— И все.
Носов посмотрел на экран.
— Пошли, — сказал он коротко.
Отстранил «фантома» и протиснулся в расщелину. За ним двинулся незнакомый Кратову человек, очень худой и длинный, похожий на жюльверновского Паганеля, в широкополой соломенной шляпе (что вполне соответствовала образу, но вступала в вопиющее противоречие с погодой), только без очков и подзорной трубы. Потоптавшись на месте, Кратов сунулся следом и едва не застрял. Когда он, суетясь и шепотом бранясь, высвободился, то обнаружил, что замыкает процессию учитель Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин, великий знаток боевого искусства «журавлиных наездников». Как он здесь оказался и зачем, оставалось только гадать.
Корабль эхайнов, обычной для Галактики блюдцеобразной формы, имеющий для недальних перелетов размеры, то есть не более двадцати метров в диаметре, лежал на естественной площадке, со всех сторон укрытой от волн, ветра и чужих взглядов тесно сбившимися скалами. С воздуха его было не разглядеть благодаря мимикрирующему защитному покрытию. Аппарат как аппарат, чуть поменьше типового «корморана»… Надо полагать, пятерым заложникам и громоздкого телосложения эхайнам, числом никак не менее, в кабине приходилось сидеть друг на дружке.
Едва только делегация с Носовым во главе приблизилась к кораблю на расстояние брошенного камня, как в борту его вскрылся люк. Появились трое эхайнов, все двухметроворостые, невероятно широкоплечие и не по сезону легко одетые в каких-то легкомысленных цветных шортах и безрукавках, очевидно — чтобы продемонстрировать свою телесную мощь и презрение к непогоде. Двое держали в мускулистых загорелых лапах какие-то сложные и ощутимо тяжелые агрегаты из матово-черного металла. Третий, напротив, в руках ничего существенного не имел, за исключением шутовской тросточки. И это был граф Лихлэбр.
— Ты смелый, — проскрежетал он, обращаясь к Носову. — Удивляет. Убил бы одной рукой.
— Может быть, — сказал Носов, невольно изъясняясь в той же экономной манере, которая у эхайна наверняка была обусловлена малым словарным запасом. — Но не ты. Ты умрешь первым.
— Хха! — воскликнул эхайн, и Кратов уловил в его эмоциональном фоне слабую тень одобрения. — Это, — граф не оборачиваясь показал на агрегаты у своих спутников, — оружие. Высокая энергия. Я умру. Но не один.
— Умрут все эхайны, — согласился Носов. И с отчетливо читаемой угрозой повторил: — Все.
— Женщины, — неприятно усмехнулся одними губами Лихлэбр. — Дети. Старики. А?
— Все, — подтвердил Носов.
— Не верю, — качнул головой эхайн. — Вы мягкие. Вы не можете, как мы.
— Ты не увидишь, — сказал Носов. — Может быть — я не увижу. Но они умрут. И — хватит об этом.
— Хха! — снова гаркнул Лихлэбр, но на сей раз с раздражением. — Мы решаем. У нас то, что вам нужно.
— Вы не решаете, — возразил Носов. — Вы отдаете то, что нам нужно. Мы вас отпускаем. И это все.
— Вы не решаете, — возразил Носов. — Вы отдаете то, что нам нужно. Мы вас отпускаем. И это все.
Желтые глаза эхайна скользнули по лицам стоявших молча людей.
— Ты смелый, — проскрипел Лихлэбр. — Почему не один? Кто они?
Нескладный тип, деликатно кашлянув, выступил вперед и снял шляпу.
— Филипп Лагранж, — представился он, коротко поклонившись, и сразу же вернул шляпу на прежнее место. От него исходило удушливое ощущение с великим трудом сдерживаемого страха. Если эхайн умел воспринимать эмо-фон (а отчего бы ему не уметь?), то мог бы наслаждаться произведенным впечатлением. — Я член Магистрата города Тритоя, континентальной столицы Эльдорадо. Я обязан присутствовать на переговорах по своему административному статусу. Магистрат уполномочил меня предоставить вам гарантии неприкосновенности и свободы передвижения, если заложники будут освобождены. В моем лице вольная планета Эльдорадо предлагает вам дружбу и гостеприимство на любой срок, какой вы сочтете для себя приемлемым…
Эхайн выставил перед собой трость (Лагранж осекся на полуслове и невольно попятился) и надменно объявил:
— Мы свободны. Мы ходим, где хотим. И берем то, что нам нужно. Ты? — Он смотрел на Рмтакра, как обычно, наглухо упакованного в свою серую хламиду, потемневшую от влаги.
— Ты мне интересен, — кротко ответил тот. — Мы уже забыли, как это выглядит.
— Где твое лицо? — рявкнул эхайн.
Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин слегка приоткинул капюшон. Призрачный свет Сомнамбулы отразился в черных блюдцах его нечеловеческих глаз. Лицо графа Лихлэбра напряглось, едва не утратив всегдашнюю спесивую гримасу. Низкий лоб собрался в складки, словно эхайн что-то мучительно припоминал. И эти воспоминания были ему крайне неприятны.
— Вы с ними, — сказал он с укоризной.
— Да, — удостоверил Рмтакр. — И давно.
— Это было ошибкой.
— Это был правильный выбор.
Лихлэбр усмехнулся, но не столь уверенно, как раньше. Его взгляд остановился на Кратове.
— Зверь-Казак, — промолвил эхайн.
— Т'гард Лихлэбр, — сказал Кратов.
И ужасной силы ударом швырнул его на мокрые камни.
7
…! — вырвалось у Носова.
Он быстро переводил взгляд то на зловещие черные агрегаты эхайнов, нацеленные на людей, то на скалистые склоны, где наверняка таились его сотоварищи с такими же опасными игрушками.
Член Магистрата Лагранж пискнул что-то неразборчивое, схватил свою замечательную шляпу, сорвал с головы и, прижимая ее к груди, бросился бежать. Учитель Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин молча выдвинулся на его место, в его бесформенной фигуре читалось громадное напряжение.
Лихлэбр грузно возился в грязи, мотая головой со слипшимися в сосульки волосами. Ему с трудом удалось принять сидячее положение и укрепиться так, не заваливаясь на бок. Неверным движением он вскинул над головой ладонь (эхайны немедленно опустили оружие), а затем плавно и бережно поднес ее к затылку.
— Драд-шхирси, — раздельно выругался он.
— Иофс уэгхр кх элпешт, — ответил Кратов. — Долг любит возвращаться.
До графа, наконец, дошло, что с ним ведут диалог на его родном языке.
— Драд-шхирси эршхирси драд, — пробормотал он изумленно. — Ты боец. Это твоя работа. Я видел. Но ты говоришь… как эхайн!
Кратов быстро переглянулся с Носовым. По бледному лицу того мелькнула тень торжествующей ухмылки. Благодаря медиатранслятору Конрад мог знать содержание разговоров в «клубе любителей эхайнов». Он мог знать имена участников и проскользнувшие в беседах титулы. Но он не знал, кто есть кто на самом деле. И он честно сообщил своим нанимателям, что один из завсегдатаев интеллектуальных посиделок профессиональный гладиатор. Чем доставил им, наверное, немало пищи для размышлений на тему «на кой бес высокоученому собранию этот здоровенный и по скудоумию немногословный малый».
Между тем, Лихлэбр не глядя нащупал тросточку и, опираясь на нее всем своим немалым весом (тросточка гнулась, но держала), наконец выпрямился.
— Кто ты? — спросил он Кратова.
— Я тот, кто хочет договариваться.
— Ты не хочешь воевать?!
— Не хочу. И никто не хочет.
— Но мы хотим! — проскрежетал эхайн.
— Это ошибка. И я могу доказать.
— Доказать? Есть что-то, чего мы не знаем?
— Да.
— Но мы знаем все!
— Никто не знает всего… Отпусти всех заложников. Возьми меня. Узнаешь то, что знаю я.
Лихлэбр стер — а скорее, размазал — подолом безрукавки грязь с лица. Его кошачьи глаза горели огнем безумия.
— Идем, — сказал он наконец и, повернувшись, побрел на неверных ногах к кораблю.
Изумленный неожиданным развитием событий, Носов наконец обрел голос.
— Константин, — сказал он предостерегающе, на всякий случай перейдя с континентального эльдорадского на русский. — Даже не мечтайте. Это ловушка. Вы имеете дело с эхайнами…
— Вы тоже не знаете всего, Эрик, — возразил Кратов.
— Может быть, и не знаю, — проворчал тот. — Но не собираюсь рисковать чужой жизнью. Мне нужно выцарапать оттуда Озму, а не подать им на тарелочке еще и вашу голову!
— Успокойтесь, Эрик. Все будет хорошо. Я обещаю.
— Что вы можете обещать? Что?! Я не жду от вас ничего, кроме новых осложнений! Надо же додуматься: заехать по фыркалам аристократу, графу, поковнику разведки!
— Я пошел, — прервал его Кратов и почти бегом пустился догонять Лихлэбра.
Носов дернулся вперед, чтобы ухватить его за рукав, но промахнулся.
— Сумасшедший! — выкрикнул он. — Самоубийца!
Кратов не обернулся.
Он приблизился к эхайнскому кораблю — вблизи тот оказался несколько просторнее, чем издали, при искажающем перспективу лунном свете. Миновал вооруженную стражу, по трапу поднялся в шлюзовую камеру. Могучая спина т'гарда маячила впереди. Кратов озирался, не имея сил сдержать любопытство. Не так часто доводилось ему побывать на чужом космическом транспорте. А тем паче на эхайнском… Стены шлюза и открывшегося за ним трубообразного коридора были сделаны из темно-красного материала, напоминавшего земной керамит. Возможно, это и был керамит, полученный неправедными путями в мимолетную эпоху ассоциированного членства… Коридор круто заворачивался, следуя блюдцеобразным контурам корабля. Кратов отвлекся, засмотревшись на развешанные под самым потолком металлические блюда с чеканкой, носившие явно декоративный характер. Смысл изображенных на них переплетающихся аллегорических фигур он уловить не успел. Эхайн, шедший позади, грубо пихнул его между лопаток чем-то твердым, должно быть — прикладом своего варварского оружия. Кратов и не ожидал, что с ним станут церемониться. Он был готов к самому неучтивому обхождению. После тритойского ринга ничто не могло его испугать…
Он увидел порхание легких пылинок в едва заметном луче в опасной близости от лица и, не успев отпрянуть, закончил начатый шаг. Этого делать не следовало, но уже ничего нельзя было вернуть. Коридор перед глазами неожиданно загнулся кверху, а не как полагалось бы… Чеканные блюда сорвались со своих подвесок и повели вокруг него хороводы. Красноватый свет, исходивший от керамитовых стен, и без того весьма неяркий, сделался совсем тускл и вязок… словно ягодный кисель…
Его подхватили под руки прежде, чем он обмяк и осел где стоял. Дотащили до глубокого кресла в тесной кабинке, развернули лицом к большому овальному экрану. Что-то сказали — слова были знакомы, но в осмысленные фразы никак не складывались. «Волновой шок… — со скрипом ворочались под черепной коробкой бессвязные, невесть к кому обращенные мысли. — Паралич воли… тупая кукла с идиотской улыбкой… развесив слюни…» На экране было видно, как один из эхайнов, все в тех же облепивших тело идиотских шортах и маечке, вывел наружу четверых людей, казавшихся рядом с ним подростками. Что происходило там, за пеленой дождя, Кратов понимал очень слабо. Люди стояли перед кораблем, никуда не двигаясь, будто чего-то ждали. Потом один упал, как подкошенный… трое продолжали стоять. Упал второй… двое дернулись, но остались стоять на месте, как прикованные. Еще один упал… и лишь тогда изображение зарябило и сгинуло, черная волна тошнотного беспамятства прокатилась от самых пяток до самых корней волос, пол под ногами качнулся, стены выгнулись по-кошачьи, очертания всех предметов, и до того смутные, смазались совершенно — как и всегда бывало при уходе от планеты на ЭМ-тяге в режиме форсажа…
Кратов замотал чугунной — не в шутливом, лолитином смысле, а буквально неподъемной — головой, чтобы стряхнуть наваждение. Мысли по-прежнему своевольничали, путались и разбегались, создавая ощущение бреда наяву.
Маленькая взъерошенная женщина (после эхайнов все люди казались маленькими) в соседнем кресле, в толстом белом свитере и белом, довольно запачканном, джинсовом комбинезоне, сказала, обратив к нему некрасивое скуластое лицо, расписанное грязными потеками высохших слез: